Во время моего первого самостоятельного полета в Амстердам я, к своему огорчению, из-за пасмурной погоды почти ничего не сумел разглядеть при посадке. И все-таки Голландия, внезапно возникшая в иллюминаторе – с морем, кораблями, пешеходами, гнущимися в три погибели от ветра, блестящими от дождя шоссе, зелеными полями и теплицами, – поразила меня так, как могла бы и не поразить, будь погода ясной. Я научился любить эти дары облаков, когда долго не видишь почти ничего, а потом получаешь все и сразу.
Некоторые города, расположенные в тропиках, например Сингапур, всегда окружены огромными вертикальными облаками. Мы ныряем в них, еще не видя ни верхушек небоскребов, ни взлетно-посадочных полос. Как будто мы должны пролететь облачный Сингапур, чтобы попасть в бетонный.
От Хитроу до Лондона рукой подать, а погода над Хитроу известная – из туч вырываешься уже над самым сердцем долгожданной британской столицы. Вот они, пристани Темзы и небоскребы, что тянутся ввысь, как огромные мачты, а у их подножия просыпается и спешит по своим делам огромный город.
Для нас, пилотов, нет ничего необычного в том, чтобы сначала пролететь через полмира, потом нырнуть в мраморную толщу облаков – и увидеть Лондон, раскинувшийся внизу, как раскрытая книга. Небесные воды отменили для нас земную географию почти на все время полета, но вот облака расступаются и город надвигается на нас – не логическое завершение путешествия, но грандиозный магический трюк. Узрите Лондон во всем его величии!
С земли туман кажется густым и белым. С воздуха же он похож на тонкую полупрозрачную кисею, наброшенную на поверхность планеты.
Видимость в пределах взлетно-посадочной полосы измеряется специальными приборами – трансмиссометрами. Вы без труда их заметите – трансмиссометры похожи на два перископа, которые выкопались из земли, покрутились, засекли друг друга и принялись играть в гляделки. При возведении аэропорта крайне важно убедиться, что в намеченном для него месте не скапливается туман, поэтому трансмиссометры часто устанавливают задолго до начала строительных работ. Есть даже байка о том, как в окрестностях одного городка решили сделать новый аэропорт и установили трансмиссометры, а недовольные горожане стали накидывать на них черные мусорные пакеты, чтобы проектировщики решили, будто туман в этих местах стоит круглый год и строить тут ничего нельзя.
Часто из-за тумана приходится отменять рейсы, и это целый день отражается на расписании аэропортов по всему континенту – а над туманом стоит прекрасная погода. Когда сажаешь самолет в туман, снижаешься в абсолютно чистом небе, и лишь в последние секунды перед приземлением вокруг тебя завивается мгла. Посадочная полоса и заодно весь мир пропадают, будто на окна кабины кто-то накинул серую простыню.
Иногда туман повисает над полосой клочьями. Тогда, прежде чем принять решение о посадке, мы должны проанализировать несколько отчетов видимости с разных точек. Как-то в ясный день мы приземлялись в Эдинбурге. Мы уже вовсю катились по полосе, как вдруг самолет въехал в «молоко». Через несколько сотен метров мы снова очутились на солнышке. Честно говоря, такое я видел, только когда ехал по мосту Золотые Ворота.
Не так давно туманным осенним утром я подлетал к Лондону. Мы должны были садиться на южную дорожку, на которой только установили новейшую систему освещения. Диспетчеры провели нас над Хитроу к центру Лондона, затем дали команду на разворот и посадку. Пролетая над аэропортом, я заметил, что через взлетно-посадочную полосу неторопливыми волнами перекатывается туман, превращая ее в фантастическую тропу, ведущую сквозь время, из доисторических топей в высокотехнологичное будущее: одна половина полосы погрузилась во мглу, в которой то тут, то там поблескивали огни прожекторов, а другая, яркая и чистая, радушно приветствовала вернувшиеся домой небесные корабли.
Предрассветный туман в городе – одно из самых восхитительных зрелищ, какие мне доводилось наблюдать из самолета. Туман неспешно течет меж бесчисленных огней, то сгущаясь, то рассеиваясь. Он уподобляется то речным струям, то весенним льдинам – невероятная, непостижимая форма воды. Истончаясь, туман размывает даже самые четкие границы видимого, заставляет тебя глядеть на мир словно в расфокусированный объектив. Обрамленные фонарями дороги становятся похожи на сияющие инверсионные следы, отдельные дома – на светлячков, а весь город – на рождественскую елку.
Во время летных экзаменов я должен был снизиться до заданной высоты и решить, позволяет видимость совершить посадку или надо идти на второй круг. Но у современных авиалайнеров, приземляющихся в современных аэропортах, на случай тумана предусмотрена возможность автоматической посадки. Наблюдать за этой процедурой – одно удовольствие. Хотя бы потому, что почти ничего не видно.
Когда самолет в режиме автоматической посадки погружается в туман, в кабине воцаряется тишина, словно в мире отключили звук – может, оттого, что все в кабине сосредоточены, а может, дело в умиротворяющей атмосфере осеннего утра? Однако тишина нам не мерещится. В туманные дни в воздухе находится меньше самолетов, а значит, и радиочастоты заняты меньше. Да и само небо в туманную погоду ведет себя спокойнее – в нем почти не встретишь зон турбулентности и воздушных ям. Если бы не вращающиеся стрелки высотомера, можно подумать, что самолет просто застыл в воздухе. К таким полетам, когда кажется, что окна кабины заклеены ватманом, отлично готовят авиасимуляторы. На тренажерах мы выполняем больше посадок в тумане, чем на настоящих самолетах. Когда я лечу в тумане, мне до сих пор кажется, что рядом сидит экзаменатор и заносит мои ошибки в блокнот.
Во время тихих «туманных» автоматических посадок особенно отчетливо слышны голоса, которых никогда не слышат пассажиры – с пилотами «разговаривает» самолет. Громко зачитывает показания высоты радиовысотомер. По мере нашего приближения к земле он выдает все меньшие цифры. Во время взлета он «молчит».
Когда летишь на аэробусе, посадка начинается с того, что высотомер сообщает хорошо поставленным мужским голосом: «ДВЕ ТЫСЯЧИ ПЯТЬСОТ». На этой же высоте пробуждается и высотомер «Боинга-747». Он говорит женским голосом и перед тем, как начать отсчитывать высоту, считает нужным представиться: «РАДИОВЫСОТОМЕР!» Дальше начинается обратный отсчет – торжественный, как при запуске ракеты. Интервалы между цифрами становятся все короче и короче, а сообщения радиовысотомера звучат все чаще – земля приближается. Сейчас будет «ТЫСЯЧА», за ней «ПЯТЬСОТ». А потом «ПЯТЬДЕСЯТ», «ТРИДЦАТЬ», «ДВАДЦАТЬ», «ДЕСЯТЬ» – и секунду спустя наши колеса коснутся земли.
Посреди этого обратного отсчета появляется еще один голос. Существует минимальная высота, до которой самолет может снижаться, не видя перед собой посадочной полосы или ее огней. Ее называют «высотой принятия решения». На подходе к этому важному рубежу бортовой компьютер сообщит: «ОСТАЛОСЬ ПЯТЬДЕСЯТ». Пятьдесят футов отделяют нас не от земли, а от высоты принятия решения. Вскоре компьютер энергично и твердо потребует: «РЕШЕНИЕ!» Вы видите землю? Определяйтесь прямо сейчас – вниз или вверх!
Впервые я услышал это компьютерное требование задолго до того, как стал пилотом. Я летел пассажиром, и мне разрешили сидеть в кабине во время посадки. Я тогда только закончил университет и как раз начал работать в бизнес-консалтинге – и подумал, что такие сигналы необходимы и в университетских аудиториях, и в кабинетах для деловых переговоров. Часто, разозлившись от собственной неспособности взять и сделать наконец какое-то пустяковое дело, я бормочу себе под нос «боинговым» голосом: «Решение!» Я даже заразил этой привычкой своих неавиационных друзей. «Решение!» – командуют они, когда я окончательно довожу их нытьем на тему «что мне делать, как мне быть». Голос «Боинга-747» ассоциируется у них со мной, а у меня – с последними мгновениями перед приземлением, с надеждой увидеть бегущие мне навстречу из мглы и тумана посадочные огни.
После автопосадки важно не забыть выключить автопилот – иначе, когда попытаешься уйти с полосы, самолет начнет сопротивляться. Он не будет слушаться рычагов и штурвалов. Он ведь не понимает, что это его собственный пилот нарушает его положение в пространстве. Он знает лишь, что должен находиться ровно в том месте, которое сам выбрал для приземления, когда человеку мешал туман.
Рулить в тумане даже труднее, чем летать в нем. Я всегда ухмыляюсь, когда вижу специальные машины, которые помогают водителям ориентироваться в зоне дорожных работ – их называют «пилотами». В особо туманных аэропортах, как, например, в Дели, за нами высылают такую же машину сопровождения. Она подъезжает прямо к взлетно-посадочной полосе, и мы потихоньку идем у нее в хвосте. Легковушки значительно резвее катящихся по земле авиалайнеров, поэтому частенько они отрываются от нас и скрываются в тумане, и мы, не видя перед собой ровным счетом ничего, немедленно останавливаем самолет. Вскоре водитель машины сопровождения понимает, что у него потерялся «Боинг-747», и возвращается назад. Заметив выныривающие из тумана габаритные огни, мы вежливо просим водителя ехать помедленнее.
Льющаяся с небес вода безлика и бесконечна. Ее невозможно измерить. Невозможно постичь историю ее струй, принесенных в небо тысячей разных ветров, поднявшихся в вышину из русел тысячи рек, успевших поиграть в океанских волнах и кильватерных струях кораблей. Небесная влага блестит, как металл, как редкий сплав, что поэтесса Мэри Оливер назвала «водяным серебром». А когда солнечный свет озаряет крылья самолета, часто кажется, что и они были выкованы из этого серебра.
Если взглянуть на океан сверху, увидишь бесконечные ряды синих зубцов – мощный бег набухающих волн, что прервется, лишь когда они достигнут далекого берега. Вода преодолевает пространство легко, как звук, несущийся к нам со сцены, как свет, исходящий от звезды. Ветер создает на поверхности океана зыбь, которую тут же подхватывает следующий порыв ветра, создавая новые волны. Один ученый как-то сказал мне, что ветер поднимает огромные массы воды на большую высоту с той же легкостью, с какой встречные потоки воздуха приподнимают крыло самолета. Мне приятно думать, что волны и крылья подчиняются одним и тем же физическим законам, и, глядя на бегущие по небу причудливые облака, вспоминать: и в воздухе есть свои волны.