Войска республиканцев под командованием генерала Вальтера только что перешли в наступление недалеко от Сеговии, и больше всего на свете и Герде и Капе хотелось запечатлеть великую победу. Они работали бок о бок, выходя на передний край, меняясь «лейкой» и «аймо». Серое небо, солдаты меж сосен, гулко притопывающие по плотной земле сапогами, пытаясь согреться на ледяном рассвете. Они снимали танковые маневры, запечатлевали, как боевые машины ползут вперед, поворачивая пушку из стороны в сторону, офицеров, говорящих по телефону и изучающих топографические карты в палатке за складным столом, саперов рядом с горой снарядов, помеченных сбоку желтым мелом. Но ни Капа, ни Герда не имели опыта киносъемки. Они обходились с «аймо», как с фотоаппаратом. Сначала ловили удачный неподвижный кадр, а потом вели в сторону метра на полтора, как будто снимали панораму. Мало что из отснятого ими материала удалось использовать в «Марше времени», однако некоторые эпизоды этой хроники очень помогли их другу Эрнесту Хемингуэю в работе над романом, который он собирался назвать «По ком звонит колокол».
Республиканские войска тоже не достигли успеха. Наступление провалилось, и Герда с Капой опять вернулись в Мадрид без желанных снимков. Но быстро забыли о неудаче, поглощенные местной атмосферой: предвечерний свет над полями, платки женщин, ремонтирующих дорогу после взрыва мины, темно-синие очертания отрогов сьерры, запах кофе по утрам над лагерем, а на заднем плане – горы, занятые врагом. Капа смотрел вокруг с ностальгией человека, который заранее знает, что ему придется покинуть эту страну навсегда. Он не раз еще подумает, что Испания – это состояние души, земля отчасти выдуманных воспоминаний, где Герда останется навсегда и откуда он так и не сможет окончательно выбраться.
Потом настали дни тяжелой работы и отчаяния: поражение, смерть друзей, гибель генерала Лукача на Арагонском фронте, сражения за каждый дом в пригороде Карабанчель. Каждый вечер Герда и Капа возвращались совершенно разбитые в дом номер 7 по улице Маркес-дель-Дуэро, ничего не желая и не имея времени подумать о себе. Только победа республиканцев могла вывести их из тупика, в котором они оказались.
В конце июня они отправились в южную часть Мадрида, в штаб батальона имени Чапаева, неподалеку от Пеньяройи. Издалека заметив Герду с фотоаппаратом на шее и винтовкой на плече, Альфред Канторович улыбнулся и полез в палатку переодеваться. Он не забывал Герду со дня ее триумфального появления в кафе «Айдиал Рум» в Валенсии.
Ее присутствие действовало на мужчин мгновенно. Пробуждало в них первобытные инстинкты. В тот же день солдаты воспроизвели перед камерой Герды небольшое сражение, произошедшее незадолго до этого в Ла-Гранхуэле. Надо было отснять материалы для документального фильма, и Герда и Капа с «аймо» в руках уже не понимали толком, кто они теперь – репортеры или режиссеры. В реконструкции военных действий они не видели ничего зазорного, но все же ничто не воодушевляло так, как «живая» съемка. На следующий день они пошли с той же ротой к линии фронта. Позиция была крайне опасная. Герда взвалила камеру на плечо и, к восхищению интербригадовцев, пробежала – под изрыгаемые Канторовичем проклятия на арамейском – сто метров, отделявших ее от траншеи, при свете дня и безо всякого прикрытия.
«Мне мало наблюдать из безопасного места, – написала она в тот же вечер в красной тетради. – Предпочитаю переживать события так, как их переживают солдаты. Это – единственный способ разобраться в происходящем».
А что же происходило? Она работала без отдыха, вернулась в Валенсию, чтобы освещать Международный конгресс писателей в защиту культуры. Впервые литераторы и художники собрались в воюющей стране, чтобы выразить свою солидарность. Более двухсот участников приехали из двадцати восьми стран. Всю ночь гудели сирены воздушной тревоги. Андре Мальро, Жюльен Бенда, Тристан Тцара, Стивен Спендер, Малкольм Коули, Октавио Пас… Но, закончив репортаж, Герда тут же вернулась в Мадрид, в старый дом на улице Маркес-дель-Дуэро. Во что бы то ни стало надо было снять победу республиканцев. Она все больше рисковала, почти до безрассудства. Однажды Капа увидел, как под обстрелом Герда присела рядом с каким-то ополченцем за невысокой скалой, маленькое гибкое тело, голова слегка запрокинута назад, в венах бурлит адреналин войны. Щелк.
А еще он сфотографировал ее у каменного дорожного столба с буквами PC. Столб обозначал границу муниципального округа –
В комнате Капы на стене, приколотый кнопками, висел подробный план Мадрида. Фоторепортер собирался в дорогу под звуки радио. Он должен был вернуться в Париж, чтобы отдать де Рошмону обещанные пленки. На улице перед зданием объединения ждала машина. Вещей у Капы было немного, так что складывал он их не торопясь: нижнее белье, одну чистую рубаху и несколько грязных засунул в боковое отделение на молнии, на дно сумки уложил черный шерстяной свитер, брюки цвета хаки, крем для бритья и несколько лезвий в кожаном несессере. Хотел было взять с собой и книгу Джона Дос Пассоса о Джоне Риде, но в последний момент передумал.
– Оставляю тебе, – сказал он Герде. Капа знал, что Рид – ее герой.
Закончив сборы, он подошел к ней – немного враскачку, слегка смущаясь, руки в карманах – не зная, что делать. В цыганских глазах застыла беззащитная серьезность, почти беспомощность.
– Я люблю тебя, – сказал он очень тихо.
И тогда Герда посмотрела на него молча, задумчиво, будто пытаясь ухватить какую-то ускользающую мысль. Только бы вдруг случилось что-нибудь, что нас спасет, крутилось в голове. Только бы не наступило время, когда мы предадим друг друга. Только бы нас не настигли ни скука, ни отвращение, ни ложь, ни разочарование. Пусть бы я научилась любить тебя, не причиняя тебе боли. Только бы привычка не притупила наши чувства, как это бывает в счастливых семьях. Только бы нам всегда хватало смелости начать все заново… Но она не знала, как, черт возьми, выразить все эти мысли, верные и смутные, честные и противоречивые, проносящиеся как молнии у нее в сознании, поэтому просто крепко обняла Капу и медленно поцеловала, приоткрыв его губы своими, проникая языком глубоко-глубоко, полузакрыв глаза. Ее ноздри трепетали, ее руки гладили его растрепанные волосы. Он печально и нежно принимал ее ласки, солнце струилось сквозь огромное окно старинного дома маркизов де Эредиа, а по радио кто-то напевал куплет: «Ни с тобой, ни без тебя бедам ни конца ни краю: вместе мы – меня ты губишь, без тебя – сам умираю».
С дорожной сумкой на плече Капа попрощался со всеми внизу, в вестибюле. Обещал скоро вернуться, жал руки, отпускал свои любимые грубоватые мужские шуточки. Каждый защищается от сильных чувств, как умеет. Но когда дошла очередь до Теда Аллана, Капа по-дружески похлопал его по плечу. Парень всего два дня назад вернулся с фронта, вконец отощал, выглядел робким и замкнутым. К фотографу он подошел своей обычной слегка неуклюжей походкой жеребенка.
– Обещай заботиться о ней как следует, Тедди, – сказал ему Капа. К западу от Мадрида более ста тысяч испанцев готовились убивать друг друга в самом жестоком сражении этой войны.
XXIII
Она казалась другой, помолодевшей. Лежала в постели на животе в мужской военной рубахе с огромными карманами. Подбородок опирается на одну руку, в другой – книга, пальцы неспешно переворачивают страницы. Есть люди, не способные принимать вещи такими, какие они есть, подумала Герда, потерянно блуждающие в недостойном их мире, следующие не общепринятым законам морали, а некоему рыцарскому кодексу, люди, бросающие жизни вызов, сражающиеся по-своему, как только умеют, с голодом, страхом или войной.
Опасность никогда не останавливала Джона Рида, наоборот, она была его родной стихией. Работая, он всегда умудрялся оказываться в самых горячих местах. Однажды на фронте под Ригой попал под обстрел немецкой артиллерии. Один снаряд взорвался в нескольких метрах от его позиции, все считали Рида погибшим, но через несколько минут увидели, как тот бредет в столбе дыма и пыли, почти оглохший, засунув руки в карманы. Герда заметила, что уже минут пять не читая рассматривает поры на бумаге, гладит кожаную обложку, а сама будто уплыла в далекие моря. Именно тогда, перевернув страницу, она наткнулась на фотографию, которую Капа оставил вместо закладки на странице 57. Взяла ее в руки и поднесла к свету керосиновой лампы, чтобы лучше рассмотреть.
Крепкий голый младенец, лежащий на диване. Хорошо очерченные черные брови, смуглая кожа, большие, черные как уголь глаза, а волосы густые-прегустые – с такой шевелюрой уже впору быть старшеклассником. Красавец, так бы и съела его. Бывают фотографии, с которых на тебя смотрит будущее, как будто жизнь не имеет другого смысла, кроме как ярче выявить эти едва наметившиеся черты: цыганскую улыбку, скептически наморщенный лоб, шесть пальцев на счастье. На обороте – дата: 22 октября 1913 года. Герда улыбнулась про себя. Вот и еще один не согласный с имеющимся положением вещей. И он туда же.
Ночь Герда проспала тревожно. Снилось, что они вдвоем рано утром идут по парижскому рынку под тем самым прозрачным светом, как когда они только познакомились, а война еще не началась, и она мечтает стать Гретой Гарбо, а он несет на плече Капитана Флинта… Она спала так, будто от этого сна зависела вся ее жизнь или будто пыталась эту жизнь изменить, вырваться из ее тесных рамок. Все вертелась и вертелась в кровати, переносясь из города в город, проживая одну за другой безутешные осени, плакала, не открывая глаз, вытянувшись в постели по диагонали, поджав под себя левую ногу, – и наконец проснулась с первыми косыми лучами солнца, упавшими на подушку и на тумбочку, на которой часы отсчитывали время.