Последствия теперь проникали в самую плоть моей души.

— Они, — пробормотал я с отвращением. — Глубоководные Лавкрафта, Дагониты.

— Нет, это просто куча имен, которые он выдумал, Морли. На самом деле мы не знаем, как они называются, — он пожал плечами, — поэтому мы просто называем их чистокровными. Лавкрафт вынюхал здесь достаточно. Он был здесь в 21-м, но ничего не узнал, но потом вернулся в 27-ом. Ты, кстати, похож на него. Он приехал сюда, потому что ему понравились достопримечательности, но затем он начал шпионить за жителями, с какой целью — я не знаю. Тогда ему позволили уйти, потому что не знали, кто он на самом деле. Но его проклятая книга… — Зейлен грустно вздохнул. — Они здесь с тех пор, как Оубед Ларш привёз несколько особей из Ост-Индии. И он призвал чистокровных с помощью какого-то маяка, который островитяне дали ему, прежде чем они все были уничтожены.

Капли холодного пота стекали по моему лицу. Я мог только смотреть на ужасающую серьезность того, что он говорил, и на то, что у меня не было выбора, кроме как поверить.

— Но ведь в книге федеральные агенты и военные корабли уничтожили их! Так почему же…

Он посмотрел на меня с надменной ухмылкой.

— Это, пожалуй, единственная часть, которую он сочинил — драма, чувак. Да, я знаю, они торпедировали Риф, но ты уже знаешь, что Рифа никогда не было. Эту часть истории Лавкрафт выдумал. Но в чём Лавкрафт был прав — слишком прав — в остальной истории. Это была правдивая история социального упадка и морального краха. У них своя иерархия власти, как и у нас; наши лидеры меняются, и их тоже. Если тебе интересно, то долгое время они поощряли скрещивание между своим видом и нашим, но всё это, как выяснилось, было только ради похоти. Человек, рождённый от такого союза, менялся со временем и, в конце концов, становился похожим на этих тварей. А бедные ублюдки в городе верили, что после того, как они полностью преобразятся, то зайдут в воду и будут жить в гармонии с ними вечно, но на самом деле эти монстры использовали их для своего рабства. Но даже после того, как они полностью преображались, они всё ещё оставались частично людьми, и они принесли с собой свои человеческие недостатки. Зависимость, нечестность, предательство. Дошло до того, что полулюди начали портить их общество. Так что же они сделали? То же самое мы сделали после Герберта Гувера, то же самое сделала Россия после коррумпированных царей. Они изменили свою иерархию власти, очистили своё общество, избавившись от развращающего элемента — человеческой крови. Не было никаких федеральных войск, которые пришли сюда уничтожить всех скрещённых. Монстры сами это сделали! Это была массовая бойня, она произошла где-то в 1930 году. Однажды ночью они вышли из воды и убили каждого человека в городе, в котором была их кровь, — Зейлен задумался, — Лавкрафту бы это понравилось. Они делали то, во что он верил: уничтожали живые продукты секса между расами или, в данном случае, между видами.

Когда я перевёл свои безумные мысли на слова, они, казалось, сами вырвались у меня изо рта:

— Когда я сбежал из Хилман-хауса, то в одной из пещер нашёл груды гниющих расчленённых тел. Гниющих, скажу я вам, это было отвратительно. Воздух был почти ядовитым.

— Да, это пещера для тех ребят, которых разделывают и прячут на втором этаже. Каждая женщина в городе приходит туда каждую ночь, пока не забеременеет, но ты уже это и сам понял. Ну, они не живут вечно, знаешь ли, и иногда они становятся импотентами. В общем, когда они становятся бесполезными, Старейшины города избавляются от них и скидывают их трупы в те кучи, которые ты видел.

Всё больше и больше происходящее обретало отвратительный смысл.

— А тот самый большой грот, в который полон гибридных тел? Это жертвы геноцида 1930 года?

— Совершенно верно. Они не гниют, потому что их плоть почти бессмертна. Даже если ты убьёшь их силой, они всё равно не будут разлагаться. Как ты думаешь, откуда у этого чудака Ондердонка и его сына столько свежего мясца? — затем Зейлен очень тихо рассмеялся. — Пошли, — прошептал он. — Давай выбираться отсюда.

Почему-то вдруг я почувствовал себя союзником этого детоубийцы, хотя почему — я понятия не имел. Сквозь проблески лунного света я последовал за ним подальше от зданий жилого комплекса, пока мы не вышли на едва заметную тпропинку. У меня не было выбора, кроме как следовать за ним. Мне пришло в голову, что примитивные интерпретации Зейлена слишком явно отражают некоторые из последних научных открытий. Конечно, последнее десятилетие возвестило о трудах дарвиниста-англичанина Уильяма Бейтсона, который основал и назвал эту замечательную новую науку под названием генетика, идея которой состояла в том, что микроскопические клеточные компоненты передают наследственные черты внутри вида, а другие компоненты, известные, как мутагены, будь то случайные или преднамеренные, могут изменить эти черты. Кроме того, известный микробиолог-лауреат Хэтти Александер только в этом месяце доказала жизнеспособность чудесной сыворотки против пневмонии, манипулируя тем, что она влияет на так называемый генетический код, найденный в самих вирусных клетках. Если фонд человеческих знаний только сейчас делает такие открытия, насколько серьёзнее могут быть вещи, о которых говорил Зейлен.

Я даже думать боялся об этом.

Мы повернули на северо-запад, и впервые с момента обнаружения потайных глазков в Хилман-хаусе я почувствовал себя в безопасности. Но в истории Лавкрафта не было безопасных мест, и его собственные версии «стражей» могли скрываться где угодно, готовые подслушать запретный разговор…

И готовы отчитаться…

— Сколько всего тогда было убито? — заставило спросить меня болезненное любопытство.

— Выродков? Думаю, около тысячи, — сказал Зейлен, — многие из них были четвёртого и пятого поколения. Они жили в развалинах вдоль Иннсвич-Пойнта, на старой набережной. Когда пришло правительство, весь город был чист как стеклышко. Никакого сброда, понимаешь? Так мы получили право на федеральную реконструкцию.

Что-то ещё более болезненное промелькнуло в моём сознании.