Так получается?
Занятия во Дворце закончились. Около восьми вечера. Малой стаей выходим из бывшего императорского кабинета. Нина Алексеевна запирает тяжёлую дверь огромным ключом. Спускаемся по торжественной лестнице, зеркала и колонны которой уже начинают тонуть в ночном мраке. Выходим в парадный двор и через большие ворота, что под колоннадой, шествуем на набережную Фонтанки. Сейчас мы двинемся направо, на Невский, провожать Нину Алексеевну до дверей её дома в Сапёрном переулке.
Вернее, это те, шестнадцатилетние, среди которых и я в синем школьном пиджачке, — это они пойдут указанным путём. А мы с вами останемся на набережной. Если поглядеть налево, то на противоположной набережной можно увидеть знаменитый дом графа Толстого — не того, который писатель, а другого, генерала. Огромный доходный дом в стиле модерн, выходящий одним фасадом на Фонтанку и на Аничков дворец, а другим на улицу Рубинштейна. Там жил Булгаков, когда наездами посещал коммунистический Питер. Дело в том, что в этом доме, в квартире номер шестьсот шестьдесят был прописан шурин дяди[39] Михаила Афанасьевича, профессор-японист и китаист Дмитрий Матвеевич Позднеев. И, приезжая ненадолго из Москвы в Ленинград, Булгаков останавливался у него. И по утрам, наверно, смотрел на Аничков дворец, ещё не превратившийся во Дворец пионеров. Пока, кончено, профессора не расстреляли в 1937 году. Кстати, профессор был одноглаз, точнее, у него были разные глаза, как у Воланда: правый зрячий, а левый пустой и мёртвый.
Вообще, говорят, булгаковский родственник был похож на Воланда: высокий, криворотый, голосом басовит, да еще и специалист по восточным рукописям. Однако Воланд покинул Советскую землю на летучем вороном коне и направился в звёздную вечность, а профессора Позднеева увезли из нехорошей квартиры на «чёрном вороне» в первый день октября 1937 года, а в последний день того же месяца поставили к стенке и пальнули в затылок. Как Гумилёву.
Между прочим, таких нехороших квартир в доме Толстого довольно много. Во всяком случае, по раскрытым на сегодня архивным данным, в том же году и в следующем было расстреляно ровно сорок его жильцов. Особенно любопытно, что среди них числится некто Пилат. Правда, не Понтий, а Аркадий. Да, Аркадий Николаевич Пилат, 1898 года рождения, уроженец деревни Старое Грудиново Леонпольской волости Дисненского уезда Виленской губернии, по национальности белорус, беспартийный, револьверщик завода «Электросила». Жительство он имел в квартире 402. Арестован 3 марта 1938 года; приговорён по статье 58-1а УК РСФСР («Измена родине») к высшей мере наказания[40].
Вот никто и не обратил внимания, и даже Булгаков не знал, что в четверг, второго июня 1938 года, в день Вознесения Господня, в Ленинграде за измену родине (какой именно — не уточняется) был расстрелян Пилат.
А ещё в этом доме жил, между прочим, один мой одноклассник. В большой коммуналке и, конечно, лет через тридцать-сорок после расстрелов. Я, мальчишка, бывал у него пару раз. В какой именно квартире — не помню, вполне возможно, что в квартире профессора-востоковеда или в комнате Пилата. По-моему, если ничего не путаю, я как-то раз взял у этого своего приятеля книжку почитать. Что-то юношеское, из школьной библиотеки — может быть, «Туманность Андромеды» или детектив про майора Пронина. И когда дома, на Некрасова, шестьдесят, разлепил потрёпанные страницы, то оттуда выпорхнул оборванный листочек в линейку. Я поднял его с пола и узрел синие каракули, оставленные чернильным карандашом. Попытался разобрать и ничего не понял. Сунул в карман, принялся за чтение книжицы.
По-моему, так было, если ничего не путаю.
Удивительно, но листок тот сохранился. Сейчас пороюсь в своём глубоком кармане и, может быть, отыщу. Да, вот он. Лиловый чернильный карандаш, каким любили писать в тридцатые годы.
«В Евангелии от Марка сказано про то, когда всё совершится и завершится: “О дни же том или о часе никтоже весть, ни ангели, иже суть на небесех, ни Сын, токмо Отец”» (Марк 13:32). Здесь — великая истина и тайна. Все знания открыты человеку, одно-единственное утаено от него: знание о миге смерти, своей и всеобщей. То, что не знает даже Сын, единосущный Отцу. Он, как Бог предвечный, должен знать, но как Человек и Бог воплощённый — отказывается знать. Это и есть то древо, растущее в саду мироздания, от которого плод запретен для человека. Ото всех дерев плоды есть можно, а от этого — не получится. Никто никогда не может знать, когда явится на суд Божий, как не может знать ещё не родившийся, когда родится. Начала и концы не даны нам. Познание безгранично именно поэтому: познавая, мы никогда не достигнем границ. Покуда всё не совершится, чему надлежит совершиться.
Во всех людях, разных, непохожих, умных и сумасшедших, красивых и уродах, героях и мерзавцах, разноголосых, разно одарённых, разноглазых, разноликих — есть глубинное тождество. В этой глубине каждый равен каждому и каждый равен всем. Человек тождествен человечеству.
В чём является это тождество?
В смерти.
Только в смерти мы все поистине равны, все мы можем и действуем одинаково. В смерти мы все объединяемся. Моя мать умерла, и теперь, чтобы найти её, восстановить с ней когда-то бывшее, по мере рождения и жизни распадавшееся и распавшееся единство — я должен умереть. Стать как она.
Стать как бабушка и дедушка, как предки, как те, кого любил. И им, возлюбленным, чтобы стать окончательно со мной, стать мной — нужно умереть.
Смерть каждого есть миг соединения со всеобщей смертью, и гибель всего мира состоит из смертей всех.
Потому-то всё дозволено человеку, кроме попытки установления срока своей, чужой и всеобщей смерти. Окончательное воссоединение всего и всех — мгновение совершения — завершения — совершенства. Тогда весь замысел Бога о мире станет явлен — и время кончится. Кончится жизнь в теперешнем, временном, доступном нам смысле. Любое относительное, частичное, несовершенное знание об этом совершенном итоге есть ложь, унижающая его.
Ложь номер один, запущенная в душу человеческую отцом лжи, — предположение о возможности управлять будущим, своим и других. Именно поэтому преступление номер один — самоубийство, а второе, равное ему, — убийство. И все остальные деяния человеческие преступны лишь в той степени, в которой они заключают в себе стремление взять в свои руки власть над жизнью и сме…»
На этом рукопись обрывается.
Баллада воронова крыла