Это, собственно, не Гоголь, это он, Розанов, стал под конец жизни видеть вокруг себя одни рыла (в чём легко убедиться, прочитав поздние сочинения того и другого). Правда, надо признать, что этих рыл повылезало в мутно-революционную пору действительно очень много.
Потом, поуспокоившись, засовывает тонкую пачку серых листков в конверт. Он отправит написанное с оказией в Петроград. Конверт с листочками попутешествует по бездорожью Гражданской войны, по разбитым мостовым «столицы союза коммун Северной области» и будет принесён сюда, на улицу, ныне носящую имя Б., злейшего хулителя Гоголя, а раньше умиротворённо называвшуюся Симеоновской.
Вот мы в нашем неторопливом трамвайчике сейчас подъезжаем по улице Белинского к речке Фонтанке, к Симеоновскому мосту. У Гумилёва его космический вагон «прогремел по трём мостам» — «через Неву, через Нил и Сену». И нашей волшебной «пятёрке» тоже предстоит переползти по трём мостам: через Неву, конечно (но это ещё нескоро), а также через канал Грибоедова и здесь, через Фонтанку. Ах да, совсем забыл: ещё через Мойку по Поцелуеву мосту, так что полного соответствия не получится. Впрочем — а вдруг мы минуем какой-нибудь из них неизвестным пока способом? Посмотрим.
Вон, видите, церковь Симеона и Анны. А напротив и наискосок — дом с закруглённым фасадом, на углу Белинского и Фонтанки. Вот к этому-то строению прибьётся конверт с листочками Розанова. Где-то в недрах указанного дома в революционные годы находилась редакция странного издания под названием «Книжный угол». Это такое маргинальное изданьице, то ли футуристское, то ли либеральное; делает его какой-то Ховин Виктор Романович, еврей из Молдавии, литератор и чуть-чуть поэт, чем-то отдалённо напоминающий Лёню Каннегисера. Правда, постарше. Нет, он, пожалуй, на Леонида не очень-то похож, разве только тем, что тоже недавний студент со стихами. А вот одна деталь биографии сближает его с сестрой Лёни, с Лулу. Он, как и она, в конце жизненных странствий попадёт в Освенцим и там исчезнет в жерле печи. Может быть, это с ними обоими сделается в один день и час. Кто знает.
Надо же. Ходили по одним и тем же адресам в Петрограде и, кажется, были незнакомы, хотя это точно не известно. А вон где встретились…
Этот самый Витя Ховин сейчас, в 1918 году, печатает у себя в «Книжном углу» последние литературные реплики Розанова, похожие на захлёбывающиеся вопли утопающего. Они так и названы: «Из последних листьев» и «Апокалиптика русской литературы». То есть — всё, конец. Продолжения не ждите.
Да, вы будете смеяться, но дом, в котором таится «Книжный угол», когда-то принадлежал Кушелевым, как и особняк на Бассейной, 11. Но не тому Кушелеву, мужу Семянниковой, а другому, дальнему родственнику, генерал-лейтенанту. Этот граф Григорий Кушелев преставился задолго до революции, почти одновременно с императором Николаем Павловичем, в 1855 году. Он ещё владел имением Лигово под Петербургом, близ Петергофской дороги. А до него когда-то усадьба на углу Фонтанки и Симеоновского находилась в собственности архитектора Ивана Старова. Здание, конечно, всячески перестраивалось и меняло высоту и экстерьер по мановению разных архитекторов от Старова и Штакеншнейдера до безвестных советских зодчих. Но это в сторону, а любопытно, что конкретно данный дом отмечен в творчестве гвардии корнета Лермонтова. Есть у Михаила Юрьевича такой ранний незаконченный роман «Княгиня Лиговская», где впервые появляется персонаж по фамилии Печорин, Григорий Александрович, грустный и озлобленный тип с пламенным сердцем. Небольшого роста и нескладный, язык его зол и опасен, а родные зовут его Жорж. Так вот, этот Печорин живёт как раз таки тут, в чём нетрудно убедиться, читая заляпанную кляксами рукопись.
«Между тем белый султан и гнедой рысак пронеслись вдоль по каналу, поворотили на Невский, с Невского на Караванную, оттуда на Симионовский (так у Лермонтова. — А. И.-Г.) мост, потом направо по Фонтанке — и тут остановились у богатого подъезда, с навесом и стеклянными дверьми, с медной блестящею обделкой»[32].
Во времена Лермонтова парадный подъезд углового здания выходил именно на Фонтанку, а далее тянулась ограда старовской усадьбы, после которой начиналась огромная усадьба Шереметевых. Так что ошибиться невозможно — Лермонтов поселил Печорина как раз сюда: Симеоновская, дом один дробь Фонтанка, тридцать два. Однако вся соль не в самом по себе выборе места жительства персонажа, а в одном маленьком узелке петербургского плетения. Роман называется «Княгиня Лиговская» (в неё несчастливо влюблён Григорий Печорин). А реальный домовладелец по указанному адресу, тёзка Печорина Григорий Кушелев, имел Лигово — то есть был в некотором роде графом Лиговским. Однако вышеназванное имение он приобрёл вроде бы лет на пять позже, чем были написаны главы про Печорина и княгиню Лиговскую. Как это так у Лермонтова получилось? Он что, предвидел графскую покупку — подобно тому, как Поприщин предвидел наступление эры Магомета во Франции?
И вообще, что хотел сказать автор, устраивая данное совпадение?
Опять мы с вами отвлеклись, загляделись в окошко.
Мы остановились на том, что кое-кто из здесь живших сгинул в бездонной печи Освенцима. А до этого слушали выкрики Розанова про какие-то рыла. И констатировали, что не Гоголь, а Розанов перед смертью видел вокруг себя одни рыла вместо лиц.
Лучше давайте посмотрим направо. Церковь праведного Симеона Богоприимца и пророчицы Анны радует наш глаз.
В мои детские годы там был какой-то склад, как обычно бывало в осквернённых и поруганных обиталищах Божьих. Хорошо ещё, не снесли, за это ленинградским властям большое спасибо. Красивая церковь, и одна из старейших в Петербурге. Я-то, конечно, на неё всегда обращал внимание, проезжая мимо, потому что моя крёстная, как уже было сказано, наречена во имя пророчицы Анны и её именины совпадали с престольным праздником этого храма.
Теперь храм действует. Захожу как-то раз туда недавно. Светло, красиво, высокий резной иконостас под стиль барокко. А слева — придел во имя святого преподобного Ефрема Сирина.
Вот как неожиданно посреди Петербурга встретился нам Мар Афрем! Здравствуйте!
— Мир ти! — (что-то вроде: «Шлэма лэхон») слышим мы в ответ по-древнесирийски.
— Радуйся! Хайре! — мы ему по-гречески.
— Сальве! — он нам по-латыни.
В общем: