Но остаётся подспудный вопрос: а того ли нашли?
А может, перепутали и я совсем не тот?
Ну это частный случай. Поставим вопрос шире. Вот ребёнок родился и никто не знает, кто он. И он сам подавно не знает. Он не титулярный советник и не король Испании, не умный, не глупый, не художник и не жестянщик, не красавец и не урод. Никто не знает, как его звать, да и звать-то бесполезно. Но он есть, и он не что-то, а кто-то. Он уже явно чего-то хочет и чего-то добивается. Это потом он станет кем-то более или менее определённым, далее всё более и более определённым, пока не определится окончательно и не замрёт в виде оттиска на белой простынке, на девичьей кроватке. А сейчас-то он кто?
Вообще человек.
То есть Адам. Ну или Ева.
Дальше он начинает становиться собой. То, что мы называем ростом, взрослением, формированием личности, сложившимся человеком и так далее. Движется путём от общего к частному. Однако если присмотреться внимательно, весь это путь состоит из одних ошибок. Даже материнскую грудь, источник своего жизнеобеспечения, он найдёт не сразу, а будет тыкаться туда и сюда, пока ему не сунут в ротик. И далее так же во всём. Каждый новый шаг к самоопределению будет случайным выбором из множества ошибочных вариантов. Как один древнегреческий мудрец сказал юноше, вопрошавшему, жениться ему или нет:
— Поступай как знаешь, всё равно ошибёшься.
Стало быть, то, чем становится человек по ходу своей жизни, выбирая что-то и отметая остальные варианты, — это нечто ненастоящее, плод бесчисленных заблуждений. Всё не то, чем кажется.
В данной истине убедился другой известный персонаж, художник Пискарёв, тоже бегавший тут поблизости, по Литейному. Встретил деву, прекрасную, как Мадонна, а она обернулась дурой и проституткой. Указанная метаморфоза произошла, кстати, где-то здесь, рядом, точный адрес не указан, но «в Литейной улице», в некоем четырёхэтажном здании, каковых в гоголевские времена было немного.
Грустная трансформация.
А может быть, всё не так, и неправда, и в настоящей своей сущности та проститутка и была Мадонна? Как столовка на углу — взяла и обернулась рестораном.
На этом вопросе Пискарёв завис до такой степени, что в итоге самоуничтожился.
Да уж, всё не то, и все мы не те, кем кажемся окружающим и себе самим.
Констатируя этот факт, Гоголь даже переходит на стихотворно-плясовой ритм:
Всё обман, всё мечта, всё не то, чем кажется!
Это он восклицает так про Невский проспект. Однако ж ясно, что Невский проспект здесь — аллегория, а речь идёт о многом другом.
Вот, видите этот дом-чертог, роскошным фасадом осеняющий улицу Белинского (бывшую Симеоновскую)? Вы думаете, что внутри него великолепие, красота и радость жизни? Войдите и увидите, что там длиннющие коридоры, вековая пыль, обвалившаяся лепнина и тараканы заговорщицки совещаются по углам. А в том самоуверенно сияющем кафе-баре за бешеные деньги подают просроченную рыбу, которую моя кошка не станет есть даже под угрозой голодной смерти. А вон, видите, юноша у барной стойки, с висками, подбритыми нелепо, по моде, и с дебильным узелком волос на темечке — он вовсе не идиот, запивающий безмыслие пивом. В руках у него «Апокалипсис нашего времени» Василия Розанова, и он его углублённо изучает.
Кто он на самом деле?
И кто я, разглядывающий его смешную фигурку в увеличительное оконное стекло давно не существующего трамвая?
Отметим один малозаметный, но важный факт из истории мыслей господина Поприщина. Когда он писал про «я сам не знаю, кто я таков», он ещё не был окончательно, безнадежно сумасшедшим. Он ещё способен был совершать нормальные поступки. И кухарка Мавра, и сослуживцы не шарахались от него, хотя он уже понимал язык собачек. Точка невозврата — тот момент, когда он сказал себе: