Да. А Вера Засулич вернётся в Петроград как раз в семнадцатом году, увидит свежую кровь, так похожую на кровь подстреленного ею генерал-адъютанта, и поймёт, что всё это было зря. Наверно, это так случится.
Во всяком случае, в том революционном разливе, у истоков которого она стояла в тальме и с револьвером в ридикюле, — в этом бушующем море она не найдёт себе ни островка, ни лодочки. Большевистская же власть вовсе вызовет у неё страх и отвращение. Ещё бы: она так кипятилась по поводу высеченного Боголюбова, а тут людей секут в хвост и в гриву, пулемётами и шашками, у стенок, в чистом поле и по подвалам без числа и срока.
Ей ничего больше не останется, как лечь на девичью кроватку, на белую простынку и вытянуться, запрокинув голову и закрыв поплотней глазки, чтобы не смотреть в пугающую бесконечность.
Записочка сумасшедшего
Наш трамвай между тем, скрипя и покрякивая, поворачивает налево.
Угол Некрасова и Литейного. Перепутье, где трамваи разбегаются в разные стороны. Тридцать второй направо, к Финляндскому вокзалу. Двадцать восьмой налево — и пошёл, поехал по Литейному, по Владимирскому вдаль. А двенадцатый и наш, пятый, вильнув тоже налево, тут же сделают правый вираж и втекут в улицу Белинского, покатятся наперерез Фонтанке.
На этом углу, слева, помнится, светилась неоновая надпись: «Столовая. Вечерний ресторан». Почему-то меня, когда я был дитя, удивляла эта запрограммированная метаморфоза: днём всего-навсего столовка, а вечером — как лягушка превращается в царевну — ресторан. В тогдашние советские валенково-ватниковые годы слово «ресторан» обозначало что-то из царства труднодоступной роскоши, а в столовых — студенческих, заводских и прочих — на тарелках лежали одинаковые серые котлеты с толстобокими макаронами или вялые сосиски в окружении тушёной капусты.
А на том углу, справа, жил когда-то Николай Алексеич Некрасов, имени которого улица. Правда, он жил давно и окнами не сюда, а во двор и на Литейный проспект. И из окошка, устав от препирательств с Авдотьей Панаевой, иногда смотрел на противоположную сторону проспекта, на красно-кирпичный особняк и портик с кариатидами — дом Департамента уделов.
Говорят, что именно этот дом Некрасов имел в виду, когда сочинял: «Вот парадный подъезд. По торжественным дням…» Может, так, может, нет. Парадных подъездов в Петербурге много.
(И ни у одного из них не могла разыграться та сцена, из которой извлекает столько эффектов Некрасов. Просто потому, что просителей нигде не прогоняли швейцары, «скудной лепты не взяв». Не прогнали вот даже Веру Засулич с револьвером в ридикюле. В крайнем случае вежливо просили удалиться при помощи городовых. Но это так, к слову).
Я вот предполагаю другое: вполне возможно, что в этом внушительном строении нёс службу некто титулярный советник Аксентий Иванович Поприщин, известный своими «Записками сумасшедшего». Он, по словам свидетеля Гоголя, служил столоначальником в каком-то департаменте — почему бы и не в Департаменте уделов? Ах, нет, извините, этот дом, который с кариатидами, построен лет через десяток после того, как Поприщин сошёл с ума, превратившись в испанского короля Фердинанда. А Департамент уделов обосновался здесь ещё позже, даже после смерти Гоголя. Я перепутал: это не сумасшедший, это Гоголь служил в Департаменте уделов — помощником столоначальника, то есть помощником своего литературного персонажа. Правда, тогда оный департамент располагался совсем не здесь, а на Дворцовой набережной. Да, я вспомнил: свидетель Гоголь называет только один точный адрес, связанный с безумствами своего столоначальника. Это дом Зверкова, до него мы доедем на «пятёрке», но малость попозже.
Кстати, в доме Зверкова, что у Кокушкина моста, Гоголь жил как раз в то время, когда бестолково служил в Удельном ведомстве. И, стало быть, увидев там безумного Аксентия Ивановича, гоняющегося за комнатными собачками, опознал в нём своего сослуживца и, может быть, прямого начальника.
Этот самый Поприщин, которого мы видим в толпе, текущей туда и сюда по Литейному… Видите? Вон он, в темно-зелёном форменном сюртуке и в фуражке, скользит подпрыгивающей походкой, как будто танцует… Так вот, этот самый титулярный советник — человек совершенно необыкновенный. Прямо-таки как сам Гоголь. Он сумасшедший, но он пророк. Вот, например, он написал почти двести лет назад в своих клочках-записках: «Год 2000-й, апреля 43 числа». И далее, через пару страниц: «Говорят, во Франции большая часть народа признаёт веру Магомета». И нá тебе: году этак в двухтысячном едва ли не большая часть народа во Франции признаёт веру Магомета.
И вот ещё, он пишет, что женщина влюблена в чёрта. Сию тему потом разовьёт Булгаков в «Мастере и Маргарите», но это ладно, это беллетристика. А лучше вспомним, как чёрт, он же сатана и диавол, уговорил Адама и Еву отказаться от вечной жизни и съесть совершенно ненужный им фрукт. Ведь им наверняка трудно было решиться обмануть создавшего их и доверявшего им Бога. А они решились. Как говорит Писание, с подачи Евы, которую обольстил сатана. То есть она им обольстилась. Получается, прав сумасшедший титулярный советник: женщина влюблена в чёрта.
А мужчина в кого?
Но даже и не это нам сейчас особенно хочется отметить. А особенно хочется отметить, что промелькнувший в толпе сумасшедший чиновник задаёт вот такой фундаментальный вопрос бытия, который каждого волнует втайне, но мало кто осмеливается поставить его явно.
«Отчего я титулярный советник и с какой стати я титулярный советник? Может быть, я какой-нибудь граф или генерал, а только так кажусь титулярным советником? Может быть, я сам не знаю, кто я таков»[28].
В самом деле: кто я таков?
Может быть, я вовсе не титулярный советник (как какой-нибудь там капитан Засулич: титулярный советник — чин равный армейскому капитану). Может, это все считают, что я такой, и я сам привык так думать. А на самом деле я кто-то совершенно другой.
Даже скорее всего другой. Меня, между прочим, потеряли в роддоме. Эту забавную историю мама рассказывала, и крёстная. Когда я родился в той самой «Снегирёвке», что на Надеждинской улице, в двух шагах от Хармса, я был очень мал и плох и меня не дали сразу маме, а понесли куда-то выхаживать — в какой-то инкубатор. А потом забыли вовремя отдать маме. Она, малость придя в себя, забеспокоилась: что это ребёнка ей не несут и не несут. А ей говорят: не несут — значит, так надо. Знаете, как медперсонал умеет говорить, таким строгим тоном. Мама, конечно, испугалась. Но дальше подключилась моя будущая крёстная — а она сама врач, и доктор наук, и вообще начальник и умела разговаривать с людьми. Меня кинулись искать. И выяснилось, что не знают точно, где я. Искали-искали, нашли и принесли родительнице. Хеппи-энд.