М-да. Суровый человек.

Справедливости ради отметим, что враги митрополита Арсения в итоге остались при своём. Ни Лыткина, ни Терпигорева не сожгли на костре. Скорее всего, оба они спокойно уехали на время из своих имений, подальше от прегордого владыки, и где-то за пределами его епархии жили себе, как жили и раньше.

А с самим митрополитом получилось по-другому.

Вот что в одном доносе повествует некоторый посадский человек Волчок из города Романова, что на Волге (ныне Тутаев): «На слова его, Петра Волчка, что он-де пожалуется на митрополита самой императрице, Арсений-де сказал, что ему, митрополиту, императрица-де не указ и что он сам себе императрица»[14].

Правда ли это или, скорее всего, поклёп, но образ мыслей митрополита Арсения уловлен Волчком, по-видимому, верно. Какая-то там императрица архиерею не указ.

Вообще-то, действительно странная картина: верховный судия во всей православной России, в том числе и над православной церковью — кто? Незаконнорожденная старая девица, пребывающая в блудном сожительстве, поставленная на высшую ступень власти пьяными солдатами, ума не слишком дальнего и уж, во всяком случае, науками не просвещенного. Попросту говоря — баба.

Одно хорошо, что баба, в сущности, не злобная. И пока жива была императрица Елизавета Петровна, Арсения не трогали. Может быть, она и вовсе не прочитала донос романовского мещанина. То есть наверняка не прочитала, никто из секретарей и фаворитов не подсунул ей в удобный момент оную бумагу. Иначе бы, конечно, без последствий это дело не залежалось. Но, во всяком случае, Арсений, оставаясь митрополитом, пережил Елизавету и её эфемерного преемника Петра Фёдоровича. А вот при Екатерине Алексеевне нашла коса на камень.

Мы не будем пересказывать подробности конфликта между владыкой и государыней, ибо суть не в подробностях. Суть в том, что на первом же году царствования новой императрицы, в апреле 1763 года, шестидесятипятилетний архиерей был предан суду Синода, извержен из сана, сослан в монастырь на покаяние, а ещё через четыре года расстрижен, по высочайшему указу переименован в Андрея Враля, переодет в «мужичье платье» и отправлен в лютеранский Ревель, где и закупорен в крепостном каземате. Даже исповедаться и причаститься ему разрешили только перед самой смертью.

Обычно считают, что Екатерина так не по-доброму поступила с владыкой из-за вопроса о церковных землях. Что якобы он один из всех архиереев русской церкви осмелился открыто протестовать против ограбления Церкви государством.

Это и в самом деле так. Все смолчали, а он выступил. И кое-кто из нынешних либералов ёрнически утверждает, что, мол, другие мученики пожертвовали жизнью за Христову веру, а он — за церковную недвижимость[15]. Шутнику, однако, можно возразить, что церковь без недвижимости — такой же раб государства, как и любой лишённый имущества и самостоятельного дохода человек. В этом смысле секуляризация времён Екатерины — ровно то же самое, что коллективизация сталинской эпохи, с той разницей, что Сталин и коммунисты были идейными врагами того, с чем боролись, а Екатерина, по крайней мере формально, принадлежала православной церкви и подходила время от времени под священническое благословение. Так что её политика в этом вопросе не только преступна, но и лицемерна.

Но дело всё-таки не в этом.

Дело, конечно, в том, что если раньше над империею и Церковью стояла просто баба, то теперь — мужеубийца, дважды цареубийца, захватчица престола и нераскаянная блудница, а её опору и окружение составляли головорезы, казнокрады, развратники, клятвопреступники, нахалы и хитрые заговорщики. То есть просто Вавилон, пробы ставить негде. Может быть, с точки зрения прогрессивного развития и государственной пользы так и нужно было. Но с точки зрения пастырского служения… Скажем политкорректно: намерение именно этой власти отобрать у Церкви её многовековые владения выглядело вызывающе.

Обе стороны конфликта понимали это. Потому императрица и оказалась столь чувствительна к словам ростовского митрополита. Именно к словам, ибо поделать против секуляризации он ничего не успел да и не мог. Ну а на словах он, не умевший до нужной степени сдерживаться, видимо, высказал нечто такое, что перевернуло нутро императрицы и превратило её прямо-таки в дикую кошку. Скорее всего, это какие-то слова о двух императорах, убитых по её приказу или с её одобрения. В следственном деле есть глухие упоминания (опять чей-то донос): якобы он намекал, что следовало выдать императрицу замуж за шлиссельбургского узника Ивана Антоновича, пока тот был жив. Или что-то в этом духе. Может быть, в издевательском тоне: мол, засадить бы её в камеру к этому узнику да там навсегда и оставить.

Вот за это можно было заработать пожизненное заточение в каменном мешке и имя Андрея Враля.

Там он в крепости и умер семидесяти пяти лет от роду. В виде монаршей милости его разрешено было похоронить у стены церкви Николая Чудотворца на улице Вене — старейшей православной церкви Ревеля.

Ещё при Екатерине его стали втихую почитать как святого. Есть такой кустарный портрет, где изображён у зарешеченного окна некий старик в шапке и мужицком зипуне, а над ним на стенке — его же образ в золотошвейных архиерейских одеждах. Таким видели ревельского узника младшие современники. Теперь он канонизирован в лике священномучеников. В те восьмидесятые годы, когда я читал в Никольской церкви, канонизация ещё не состоялась, и о неуживчивом покойнике предпочитали помалкивать. Как бы чего не вышло, всё-таки советское время.