Кости неуживчивого человека

Вы, наверно, желаете наконец узнать, что там шьёт Богородица из белёного на солнце полотна? Подождите минуточку. Очень хочется рассказать интересную историю.

Между прочим, где-то совсем недалеко от того места, где я стою и читаю пророчество Иезекииля, под полом церкви Николая Чудотворца, что на улице Вене в Таллине, лежат кости одного необыкновенного человека. Они и сейчас там лежат, но, так сказать, в славе и почёте, а тогда просто лежали, и я о них не знал, потому что мне никто не сказал.

Когда эти кости были живыми, то они, возможно, входили в храм Божий бодрой походкой. И на них поверх мышц и кожи надевали пестроцветную мантию и клобук с оплечьем. И при этом невидимые голоса пели:

— От восток солнца до запад хвально имя Господне!

Был такой человек по фамилии Мацеевич. У него несколько имён, и все на «А». При крещении наречён Александром, в монашестве Арсений, в заточении Андрей. В заточении он находился тут неподалёку, в каземате Ревельской крепости. Где точно — неизвестно; сохранился ли тот каземат — непонятно. Узника Андрея держали там четыре года, причём последний год никуда не выпускали из камеры и даже замуровали дверь кирпичом, оставив только окошечко для подачи пищи. Такое проделывали с самыми что ни на есть опасными и непокорными преступниками. Точнее, с теми, кто мог, выйдя наружу, рассказать что-то очень неприятное о носителях высшей власти. Или с теми, чьё просто появление на людях пробуждало нехорошие мысли о высших носителях. Похожим образом держали императора Ивана Антоновича в Шлиссельбургской крепости и ещё одного узника в Кексгольме, которого даже имя так никто и не знает. Первого потому, что был законным императором в царствование трёх незаконных. Второго за то, что оказался, по-видимому, каким-то манером причастен к некрасивой личной жизни императрицы Екатерины.

Вот так и этого.

Кто такой А. Мацеевич?

Это был такой человек с очень плохим характером.

Куда его ни поставят начальником, на него всегда жалуются подчинённые. А с высшим начальством он доссорился до того, что его запихали в глухой чулан Ревельской крепости и там уморили.

Вообще-то, он был сыном священника с дворянскими корнями, родом с Украины. Примерно как Гоголь Николай Васильевич: у того тоже в роду были шляхтичи, попы и казаки. Хотя вообще происхождение рода Гоголей-Яновских — дело тёмное.

Автору «Мёртвых душ» наш Мацеевич годился в прадедушки: появился на свет в 1697 году где-то на Волыни, которая тогда пребывала под польской короной. Учиться отправился в подвластный России Киев, в Духовную академию. Там же проходил курс наук и гоголевский Хома Брут. Гоголь в «Вии» не указывает точных примет эпохи, но более или менее похоже, что действие происходит в первой половине XVIII века. Так что, возможно, Александр Мацеевич учился вместе с Хомой Брутом или, скорее, несколько раньше. На двадцатом году жизни принял монашеский постриг с именем Арсений. Служил иеродиаконом, затем иеромонахом в Киеве и в Чернигове. Потом его занесло в Сибирь.

Это не особенно удивительно. Выпускников Киевской академии, как людей сведущих в науках духовных и светских, отправляли на ответственную церковную работу по всей Российской державе, особенно туда, где нужно было вести одновременно разговор с мирскими властями, с духовенством и с раскольниками. Так он попал в Тобольск. Град сей, имеющий единственную во всей Сибири каменную крепость, служил помимо всего прочего местом пребывания ссыльных и заключённых. Скорее всего, в Тобольске иеромонах Арсений впервые вдохнул воздух тюрьмы, ибо должен был вести увещевательные беседы с заключёнными старообрядцами. А может, это произошло в Соловецком монастыре, куда его отправили по аналогичным делам чуть позже. А ещё позже он был назначен в Двинско-Обский отряд Великой Северной экспедиции. Это та самая экспедиция, инициатором которой был Витус Беринг, и которая, действуя несколькими отрядами на протяжении пятнадцати лет, нанесла на карту север и восток евразийского континента.

Тут его скверный характер, наверно, проявился вовсю. Правда, мы про это ничего точно не знаем. Однако он был привлечён к следствию по делу своих непосредственных начальников, лейтенантов Муравьёва и Павлова. Этих командиров потянули в суд по обвинениям не вполне ясным, как обтекаемо сообщают источники, «за многие непорядочные, нерадетельные, леностные и глупые поступки»[12]. Арсения арестовали и под стражей вывезли из Пустозерска (городишки, где за полвека до того сожгли в срубе протопопа Аввакума) в Питер, но вины никакой на нём не нашли, да и в чём, собственно, обвиняли — непонятно. Может, просто взяли как свидетеля против тех двоих, потому что он, скорее всего, был с оными буйными офицерами в контрах. В общем, он вернулся обратно в экспедицию, а Муравьёва и Павлова разжаловали в матросы, тоже, правда, ненадолго. Любопытно заметить, что правнук этого Степана Муравьёва, Муравьёв Николай, через сто двадцать лет прославится как граф Амурский, присоединитель к России Приамурья и Приморья.

На сей раз иеромонах Арсений особенно не пострадал, если не считать страха, когда его брали в Пустозерске, и потом ещё запрета на выезд в Англию, куда планировалось его отправить на службу в посольство. То есть он всего-навсего стал невыездным. Это очень гуманная кара. Его даже освободили от тягот флотской службы и направили, правда, не в Лондон, а в Вологду. А вскоре назначили на ответственную работу: экзаменатором священников и увещевателем вероотступников.

На новом месте его неуживчивость ещё усилилась, чему мы имеем документальное подтверждение в синодском расследовании обстоятельств смерти некоего осьмидесятипятилетнего игумена Трифона. То ли тот высказал на экзамене еретические мысли, то ли что, но старика запороли «цепками» (плетью с крючками) якобы по приказу Арсения. Синод, однако, виновным увещевателя не признал, только посоветовал «пытать впредь бережнее». Что поделаешь — такие нравы. Примерно в те же годы посереди стольного града Санктпитербурха по указу императрицы Анны Иоанновны сожгли живьём двух человечков: отставного капитана Возницына, признанного сумасшедшим, но всё-таки осуждённого за отступничество от православия, и какого-то Бороха, или Боруха, за то, что соблазнил первого перейти, обрезавшись, в «жидовскую веру». Кстати, Арсений Мацеевич был тогда назначен «увещевать» Возницына, дабы вернуть к истинной религии, но, судя по всему, не преуспел.

Тем не менее года через три после этого, уже при Анне Леопольдовне, Арсения поставили митрополитом Тобольским, а ещё через год, при Елизавете — Ростовским и Ярославским. Ростовская кафедра — вообще-то, третья по старшинству среди епископских кафедр Русской православной церкви. Митрополит Арсений был введён в состав Синода. Пик карьеры.

Правда, жалобы и доносы на него в это время прямо льются потоком. Тогда доносы любили писать и читать. Впрочем, сей род письменности во все времена пользуется успехом. Жалобщики на митрополита: беглый солдат-алкоголик, отставной прапорщик, подьячий епархиальной канцелярии, мещанин городишки Романова, помещик по фамилии Терпигорев, какой-то полковник Миклашевский, губернатор генерал Шипов — полный спектр чинов и званий Российской империи. Содержание жалобных грамот самое разное, но все сливаются в едином вопле: избавьте нас от этого опасного гордеца и зверя со скверным характером.

Надо сказать, митрополит Арсений и сам умел подлить масла в огонь. (Последняя фраза звучит зловеще для человека, побывавшего в Пустозерске). Ну, например, он взял и отлучил от церкви помещика Лыткина со всею его семьёю и слугами. Правда, дело в том, что люди Лыткина по указанию барина ограбили церковные земли и убили священника. Так что даже Синод оставил в силе наложенное митрополитом прещение. Но всё-таки жёсткое решение со стороны владыки. И другого помещика, того, с говорящей фамилией Терпигорев, которого вина была поменьше (без смертоубийства), — тоже отлучил. Тут уж дело дошло до императрицы. Пошла переписка: запросы, объяснения, жалобы, указания… Чем дело кончилось — неизвестно. По этому поводу в одном из посланий в Синод владыка Арсений сформулировал: «Не мню, дабы таковой грех обретался, который бы на гражданском суде, и наипаче христианском, был бы виной, наказания достойной, на духовном же суде не требовал бы покаяния и судим бы был, яко суду Божию неповинен»[13]. То есть всякий преступивший закон человеческий виновен также и по закону Божию. И суд церковный грознее суда государственного: за что государство судит, за то и церковь судит; и за что государство не трогает, церковь тоже судит.