И он увел ее со двора. Девочка все хныкала. Когда они дошли до конца улицы, Хаторн увлек Марию в дверной проем, где он целовал ее и никак не желал остановиться, хотя она держала на руках ребенка. Джон знал, что эта страсть может стать причиной его гибели. Он был немолод, хотя и оставался достаточно красив, так что городские женщины неохотно опускали глаза, проходя мимо него, а иногда улыбались и даже трогали его за руку, чтобы Джон вернее почувствовал их интерес к нему. Но это был неуместный флирт, не более того. А то, что происходило сейчас, скорее походило на колдовство, и он, строго судивший других, когда они представали перед ним в зале суда, не осуждал себя за прегрешения. Чары действовали, и Джон, не раздумывая, так же, как когда прыгнул в воду на Кюрасао, обнимал ее сейчас, когда ни время, ни место для этого не подходили.

Они прошли до самой окраины города вдоль полей и густого леса. Срубили много деревьев, и все больше пространства расчистили под кукурузу и другие посевы, но лесные чащобы все еще были труднопроходимы. Казалось, Салем был обречен расти, пока не упрется в лес и не заявит свои права на всю эту землю, но сейчас город все еще оставался загадочным и опасным местом. На деревьях сидели большие серые совы, в воздухе роились комары. Поблизости от города росли ядовитые растения: паслен каролинский, арония и ядовитые дикие вишни, содержащие цианид. В лесу было темно от густой зелени и сыро. Черные сердца росли в кружевных листьях папоротника, в тени пробивались грибы, а черные незабудки увядали, попадая на солнце. Пока они шли, Джон объяснял, что его отец – суровый, властный человек и здесь, в Салеме, закон и судьи считают рождение ребенка вне брака преступлением. Он мог оказаться в тюрьме: этот мир отличался от Кюрасао, нарушать его порядки было нельзя. Внебрачный ребенок навсегда останется изгоем. Джон объяснил Марии, что здесь люди ищут чудовищ, а не чудеса.

– И что тогда делать? – спросила Мария. Ее настроение резко ухудшилось. В незнакомом пейзаже этот человек тоже казался чужим. И все же Мария верила, что теперь, когда они с Фэйт приехали, Хаторн вновь станет тем человеком, которого она знала. Где-то внутри его прятался влюбленный мужчина. – Наша дочь существует, – сказала она. – В чем мы виноваты, если у нас не было времени стать мужем и женой по закону?

Столкновение Фэйт с пчелой исчерпало ее силы, и она заснула на материнском плече. На разгоряченном лице остались полоски от слез. Мария поглаживала спину ребенка.

– Пусть они осуждают нас, – сказал Хаторн, – нам не в чем себя винить.

Джон смотрел на нее так, как когда-то на острове, и Мария почувствовала облегчение, вновь видя человека, которого знала. Она шла рядом с Хаторном, который был так высок, что отбрасывал тень впереди себя. Он взял ее за руку, и она ощутила его тепло. Они шли мимо вязов и диких вишен, усеянных ягодами с ядовитыми семенами. Хаторн знал, что в лесу есть заброшенная хижина. Осенью в ней жили охотники, но остальное время она пустовала. Мария с дочкой могли там укрыться, пока Джон не уладит свои семейные дела. Хаторн сказал, что они сейчас далеко от города. «Надо прятаться, – думала Мария. – Мы недостаточно хороши для людского общества».

Когда они пришли, Мария заглянула внутрь хижины. Пол устилали листья, печка оказалась забита золой, глиняные горшки разбиты. Немытая посуда валялась на маленьком деревянном столе. В углу – соломенные тюфяки и изношенные шерстяные одеяла. Оказавшись внутри, Мария отыскала ложку, чтобы изгнать злых духов за дверь, как проделывала это ее мать, чтобы отвадить несчастье. Но ложка была оловянной, а не серебряной и не чернела от ее прикосновения, а когда Мария попыталась забросить ложку подальше, та упала у ее ног, звякнув о красные башмаки. На деревьях сидело не меньше десятка ворон, но Кадин среди них не было. Она теперь появлялась редко, давая этим понять, что разобижена, что случалось всякий раз, когда ее хозяйка была с Джоном.

Ребенка она завернула в одеяло с именем Мария в углу и именем Фэйт, вышитым ниже синей ниткой, которую дала ей Ребекка. Синее – для защиты и памяти. Хаторн с ожесточением обнял Марию и, наверно, овладел бы ею прямо здесь, если бы она его не остановила. Она ощущала его руки по всему телу, так сильно они жгли ее кожу. Мария подумала о лавровом листе, обжигавшем ее ладонь, – она призывала Хаторна к себе, но теперь хотела бы ослабить его пыл. «Делай им добро, – учила ее Ханна, – но не ожидай того же в ответ».

– Если они установили в городе такие правила, придется им следовать, – сказала Мария.

Раз этот мир настаивает на законном браке, пусть так оно и будет. Здесь, в этих лесах, во втором Эссексе, Мария вспомнила горящий дом Ханны. Большинство ведьм боится воды, но Мария боялась огня. Перед ее глазами вставали события того дня, когда приехал Локлэнд с братьями и воздух был наполнен лепестками и стебельками горящих ядовитых растений. Она несколько дней ходила с больными глазами, то ли от клубов дыма, то ли от слез, что так и не смогла пролить. Легко ошибиться, когда дело касается любви. Многие женщины, убежденные, что им необходимо стать женами не достойных их мужчин, прошли тропкой, ведущей через Любимое поле. Мария делала все от нее зависящее, чтобы помочь тем, кто приходил к ней в Бостоне, в том числе тем, кто знал, что от любви необходимо избавиться. Теперь она хотела замужества, несмотря на то что думала совсем о другом человеке. Она знала, что от этого можно излечиться, но насылать на себя заклятие было опасно. Мария могла бороться с этими мыслями исключительно силой своей воли. «О, амор!» означало «милая», «дорогая», «любовь». Так кричал во сне Самуэль Диас, и только теперь Мария поняла, что он, скорее всего, обращался к ней.

– Мое обещание остается в силе, – сказал Хаторн.

Он принесет ей все, что нужно в хижине: постель, горшки и сковородки, корзинки с яблоками и луком, имбирь, масло и яйца, экзотические плоды, которых Мария раньше никогда не видела, – желтую тыкву и арбуз с зеленой кожурой. Джон возвратился на следующую ночь и еще раз после. Поздним вечером они поужинали вместе, приготовив еду на огне. Миссис Харди научила ее готовить салемский пудинг, любимое местными жителями блюдо из муки, молока, черной патоки и изюма, а также быстрые маисовые лепешеки из кукурузной муки, яйца, сахара, соли и соды. Джон оценил чай, который она заварила, сказав, что тот придал ему сил и мужества, чтобы правильно устроить все свои дела.

Мария несколько смягчилась и, пока Фэйт спала, пригласила его в постель – на соломенный тюфяк, где охотники отдыхали, когда осенью выслеживали оленей и дикую птицу.

Весна сменилась летом. Случались вечера, когда Джон не мог уйти к ней из дома. Было темно, лишь вспыхивали огоньками светлячки, создания, неизвестные в Англии. Они порхали среди деревьев бледно-желтыми шарами, подавая друг другу сигналы. «Это и есть любовь?» – могла бы спросить Мария у Ханны Оуэнс, чей возлюбленный утверждал, что она разговаривала с дьяволом, и клялся судьям, что у нее под юбками был хвост. «Так, значит, любовь всего лишь это?» – могла бы спросить она у матери, которая вверила свою жизнь мужчине, очаровавшему ее словами, которые ему даже не принадлежали. В душе Мария понимала: что-то не так, но Джон всякий раз возвращался как ни в чем не бывало, беспрестанно извиняясь и суля ей золотые горы. Он объяснял, что в его семье аскетические взгляды на жизнь – и в этом суть различий между ними. Мария не принадлежала ни к одной церкви и не следовала заветам пуританской веры, у нее был внебрачный ребенок. В Салеме ее не примут, но все же Джон вновь и вновь возвращался, говоря, что скучает. «Так вот что такое любовь?» – могла бы она спросить себя, если бы не боялась ответа.

Ночами, которые она проводила одна, Мария часто задавала себе вопрос, не принадлежит ли она к тем, кто принимает чудовище за чудо. Она оказалась за целый мир от Любимого поля, далеко от всего, что знала, слышала уханье сов и шуршание белоногих мышей в сосновой хвое. После ухода Джона, Мария слышала биение собственного сердца. Прежде она уже видела такое, когда женщины приходили в дом Ханны: любовь скисла, любовь пропала, любви как вовсе не бывало.

Пришел октябрь. Это был восхитительный месяц. Поля пожелтели. В тени листья еще казались зелеными, но, когда их пронизывал солнечный свет, появлялись прожилки алого и оранжевого. Голуби заполонили небо в таком количестве, что перекрыли солнечный свет, и день стал казаться ночью. Мария ощутила силу этого места, когда опустилась на колени у озера. Говорили, что у него нет дна. Поросший кустарником берег густо населяли птицы, которых она до того никогда не видела: красные кардиналы, алые, черные и золотистые дятлы, белые совы, спавшие в дуплистых деревьях. Марии представлялось, что она испытывает те же ощущения, что и Ханна, когда та покинула мир людей и, пройдя через Любимое поле, вошла в царство магии и тишины. Единственным звуком, который она слышала, лежа в желтой траве, была песня земли. Возможно, это было благословением: за последнее время линии на ладони ее левой руки приобрели несколько иной вид: она поняла, что, если у тебя есть сила, ты способен изменить свою судьбу.

Вороны по своему обыкновению не улетали всю осень. Эти бесстрашные создания останутся и когда выпадет снег, питаясь листьями падуба и таская яйца из курятников. Они как-то умудряются выживать.

Еще осенью прошел слух о живущей в лесу молодой женщине. Ее считали бесстрашной: она обитала в непроходимой чаще, заросшей колючим кустарником, которую населяли звери, никогда не виданные в Новой Англии: колючие дикобразы, олени высотой в двенадцать футов. Считалось, что зубы их молодых особей придают силу: туземцы делали из них ожерелья и вешали на шеи младенцев, когда у тех резались зубы. Водились бобры, про которых говорили, что они совмещают в себе оба пола. Их усыпанные крапинками хвосты бросали в вино, которое, по утверждению людей, называвших себя врачами, превращалось тогда в чудодейственное снадобье, излечивающее от желудочных заболеваний. Жили там и серебристые лисы красной и черной окраски, хлопавшие крыльями в ночи летучие мыши всех видов. Еноты, жившие в дуплистых деревьях, открывали двери и окна городских домов, словно имели человеческие руки, и проникали внутрь, воруя муку и черствый хлеб. Суслики были настолько прожорливы, что поедали целые поля, засеянные зерном, так что фермеры соглашались платить по два пенса за каждое убитое и принесенное к ратуше животное. Какая еще женщина могла бы жить в таком месте с маленьким ребенком, если не дикарка, колдунья и ведьма?

Однажды в вечерней синеве, когда стаи воробьев и певчих птиц потянулись к югу, Мария увидела огромное темное создание весом не менее трехсот фунтов, которое высилось над озером в торжественной тишине и принюхивалось к прохладному воздуху. Похоже, в округе Эссекс водились чудовища. Местные жители верили в такие диковинки, как волки, которые неделями преследуют человека, а потом заглатывают его целиком; ядовитые змеи, предпочитающие юных женщин и прячущиеся у них под кроватью; птицы, пробивающие отверстия в деревянной обшивке дома, словно вместо клюва у них нож; кролики, на глазах меняющие цвет с коричневого на белый, когда выпадает снег. Они бились об заклад, что в кишевшем пиявками озере, где купались Мария с дочкой, обитает морской змей. Это таинственное создание якобы приплыло внутрь материка из гавани, когда леса затопило огромной приливной волной во время шторма. Возможно, это были всего лишь байки, чтобы отвадить чужаков, однако, когда коренных жителей вытеснили из этих мест, городские мальчишки, пораженные смертельным страхом, не заходили в озеро даже при удушающей жаре, когда купание становилось единственным способом освежиться. Они ограничивались тем, что стояли у края воды и бросали камни в озеро, едва осмеливаясь лишь слегка замочить пальцы ног. Озеро считали бездонным: местные мужчины безуспешно искали змея, и некоторые бесследно исчезали, оставляя безутешных детей и вдов.

Кадин в этих лесах чувствовала себя как дома. Она часто исчезала, рыская по городу в поисках безделушек, которые неизменно доставляла хозяйке, принося то обувную пряжку, то резную деревянную крышку, а то и серебряный наперсток, мгновенно черневший в руках Фэйт, которая тоже мало-помалу приобретала магическую силу. Она могла созвать к себе птиц одним пронзительным криком, а озерные пиявки не осмеливались приблизиться, когда девочка пробиралась сквозь камыши, сжимая руку матери. Мария предупредила дочь, чтобы та не заходила в воду слишком далеко. Однажды Фэйт нашла жабу, иссохшую и близкую к смерти, и когда осторожно подняла ее и подержала на ладони, земноводное ожило. Охваченная паникой жаба выпрыгнула из ее рук и скрылась в кустах ежевики. Мария, видевшая это, преисполнилась гордости. Ее дочь была природной целительницей.