Люди говорили, что черная птица кружила над домом судьи каждый день. Она бросала камни, один за другим, и стук от них эхом разносился по улице. К лету на углу Вашингтон-стрит уже собирались толпы, которые глазели на происходящее. Многие полагали, что все это означало проклятие, и, несмотря на невыносимую жару, соседи стали закрывать ставни, как это сделала Руфь Хаторн в день первого появления ведьмы. Злой рок способен переходить из одного дома в другой подобно заразе, а если замешана магия, лучше всего запереться на замок.

Кадин таскала цветы из садов, прихватывала и детскую обувь, выставленную на крыльцо, чтобы дать обсохнуть грязи на подметках. Ворона отодвигала ставни, влетала в окна и крала серебряные свадебные наперстки, которые в городе дарили вместо колец, поскольку кольцо носят лишь для того, чтобы потешить тщеславие, а наперсток применяют в деле. Без него женщины во время шитья кололи пальцы в кровь, рыдали и говорили, что эта жизнь им надоела. Ворона словно напоминала, кем они могли стать, если бы имели возможность самостоятельного выбора. Кадин до того обнаглела, что срывала с голов женщин, шедших в церковь на воскресную службу, белые чепчики. Она будила своим галдежом новорожденных, доводя обывателей до нервного расстройства. Джон Хаторн, наблюдавший за вороной из сада, решил: пора с ней что-то делать. Кадин снова и снова усаживалась на дерево с черными листьями, словно возвещая о вине Джона. Он не мог позволить этому созданию порочить его перед горожанами.

Хаторн собрал мужчин и объявил, что ворона превратилась в настоящую вредительницу. Очевидно, что она послана силами зла, а им необходимо противостоять. Жители города вышли с ружьями, прочесывая поля, отделявшие Салем от лесов, из которых не так давно те же люди изгоняли вампаноагов, убивая и обезглавливая индейцев, которых удавалось поймать. Теперь поселенцы считали эту землю своей. Она досталась им с боем, и они не могли позволить какой-то вороне пугать их семьи и безнаказанно ускользать. В этом виделась не простая шалость, но нечто гораздо более мрачное, от чего вскипала кровь. Множество ворон устраивалось на ночлег на деревьях в окрестностях города, а для людей, настроенных на убийство, одна мертвая ворона ничем не отличалась от другой. Охотники решили, что надо задать им хорошую трепку, поубивав всех до единой. Они шли вдоль полей, засеянных рожью и пшеницей, мимо дикой ежевики, ломая сапогами молодые грушевые деревца. Мужчины проходили мимо красных кувшинок, которые не росли в других местах. Небо было покрыто густыми облаками. Охота давала людям почувствовать, что они способны защитить свою собственность, их боевой дух был высок, крики и вопли раздавались на многие мили вокруг.

За удушающим полуденным зноем наступили сумерки. В воздухе висели тучи комарья. Наступила странная, гнетущая тишина. Вороны не летали, словно затаились. Чтобы выманить птиц, вперед послали отряд во главе с Хаторном – ведь это он призвал соседей на борьбу со злом. Сам он больше всего хотел, чтобы ворона Марии, прихватив и ее с собой, просто мгновенно исчезла, как дурной сон. Но когда начало темнеть, огромные стаи ворон, не меньше тысячи, прилетели с севера. Мужчины тут же принялись бешено палить из ружей. Они стреляли вслепую и случайно слегка оцарапали нескольких товарищей по вороньей охоте. Одному бедняге попали в горло, и он лежал в луже собственной крови – ее не смогла остановить косынка, обвязанная вокруг шеи.

От того, что не смогли вернуть в строй коллегу, охотники пришли в дикую ярость и подняли стрельбу, как на войне. Джон старался держаться подальше от остальных: он выделялся в толпе высоким ростом, был самым богатым, к тому же стал невольным виновником случившейся в этот день смерти. Он знал, с какой легкостью люди способны обратить свой гнев друг на друга и как человек, только что считавшийся героем, в следующую минуту может стать объектом всеобщего негодования. Как он жалел, что отправился на этот проклятый остров и что проболтался Марии об округе Эссекс! И при этом представлял себе, как прыгает в сине-зеленую воду за тысячи миль отсюда, в краю, где никто не следует заданным раз и навсегда правилам, где грех буквально плавает в воздухе, как цветок в фонтане, и человек волен делать то, что ему нравится.

Мария слышала все это: ружейную пальбу, эхом разносившую смерть, крики мужчин, верещание птиц. У нее не было другого выбора, кроме как оставить спавшую Фэйт на соломенном тюфяке и бежать в своем синем платье босиком сквозь тьму. Мимо проплывали первые в сезоне светлячки, вспыхивали шарами света и гасли в траве, поднимались и падали между деревьями. Мария ощущала опасность повсюду, она жгла ее, как соль, попавшая на рану. И тогда она поняла, что целый день не видела Кадин. Ее сердце стучало теперь так же быстро, как сердце птицы.

Добежав до выгона, она увидела, как птицы падали с неба черным дождем из перьев. Когда умирает ворона, стая собирается вместе, чтобы разыскать убийцу и напасть на него скопом. Множество ворон атаковало пришедших из города мужчин, пустив в ход клювы и когти, сея своим хриплым карканьем ужас в сердцах тех, кто счел себя достаточно храбрым, чтобы начать трусливую стрельбу по ничего не подозревавшим птицам. Мария ощутила на руке жжение, и лишь тогда поняла, что ее кровь льется на землю, обжигая и чернея. В этом безумном граде пуль и дроби ее подстрелили. Она отошла под сень деревьев, тяжело дыша, испытывая примерно те же эмоции, как в тот день, когда пряталась в лесу, глядя, как горит дом Ханны. Мария бормотала заклинание защиты на латыни в прямом и обратном порядке, цитируя его из магической книги Соломона, и в результате ружья охотников стали давать осечку. Она взывала к небесам, и на западе появились сгустки мутных облаков, двигавшихся как волны в море.

Птицы почувствовали, что не смогут противостоять валу ружейного огня, и разделились на две группы: одни полетели на восток, другие – на запад. Ворон нельзя есть или запекать в пироги: мясо у них темное и имеет скверный запах, а перья жесткие, не пригодные для подушек и стеганых одеял. Эти птицы не имели для охотников никакой ценности, их просто требовалось убить: они считались вредителями, питающимися отбросами, и были объявлены носителями зла. Мужчины с радостным гиканьем собрали сотни трупиков, хотя все это могла бы проделать шайка десятилетних мальчишек, вооруженных рогатками и отцовскими дробовиками. У произошедшего не было серьезных причин, но что сделано, то сделано, и изменить ничего нельзя. Даже ведьмы это знают. Многие существующие в мире горести не изменишь никакими заклинаниями, и одна из них – смерть. Нельзя вернуть тех, кто шагнул в иной мир, а если вы попытаетесь это сделать, они уже не будут прежними, превратившись в неестественных существ, созданных вашим желанием и темной магией.

Мария обнаружила Кадин в высокой траве – черное сердце, неподвижно лежавшее на земле. Охотники не могли отличить одну ворону от другой, но она сразу узнала своего верного друга. Разорвав подол платья, Мария, громко плача, завернула в ткань птицу. Ее рыдания были слышны до самой пристани и даже в море, так далеко, как был способен распространиться звук. Те, кто собирал мертвых ворон, с затравленным видом прервали работу. Многие из них решили, что это воронья самка оплакивает потерю своего дружка. Настало гнетущее молчание. Взмокшие от пота, возбужденные в своем охотничьем неистовстве, они почувствовали укол страха – даже самые бездумные испытали смущение от своей идиотской жестокости.

Джон Хаторн, стоя в темноте под грушевым деревом, сразу понял, что он услышал. Женская мука, заглушавшая даже оружейный огонь, более громкая, чем последние крики ворон в небе. Он узнал ее голос, а как же иначе? Ведь именно он был причиной ее горя.

Мария никак не могла заставить себя похоронить Кадин. Вместо этого она развела костер на плоском выступе скалы недалеко от озера и сожгла ее тельце. Дым был белым, как снег на Любимом поле в день, когда ворона нашла новорожденную девочку. Ее дорогое черное сердце, верный товарищ и фамилиар, ее преданный друг. Мария, рыдая, опустилась на землю и до самого рассвета оставалась там, где был развеян прах Кадин, а ветер к утру унес прах на небо, где и было его место.

Мария ослабела из-за пули, застрявшей в ее руке, ведь железо гибельно для ведьм. В сельской местности Англии в каждой тюрьме держали железные цепи с небольшими по размеру наручниками для женщин. Когда Мария вернулась в хижину, Фэйт еще спала. Мария взяла нож, чтобы извлечь пулю из своей густо покрытой синяками руки. Сделав это, она стала произносить в обратном порядке заклинание о посмертной справедливости для Кадин. Приготовила припарку из галаадского бальзама[30] и отвара шалфея, чтобы приложить к ране, и подвязала руку, использовав для этого вышитый птицами платок с Кюрасао, края, где так легко было мечтать о чудесах. Мария замотала руку белым бинтом, но тот не смог скрыть синяк в форме вороны, появившийся на ее коже.

Отправляясь в дом Хаторнов, Мария вставила в волосы две серебряные заколки, одну – принесенную Кадин, другую – полученную от матери. Такие украшения запрещалось носить пуританским женщинам, но Марию это не слишком заботило. Она надела черное платье, словно вдова в трауре. Когда Мария шла по Вашингтон-стрит с дочерью на руках, люди перешептывались, выглядывая из окон. Их явно тянуло из дома во двор, и они стояли за оградой, наблюдая, что случится дальше. Застрелили более двух сотен ворон, и многие готовы были поклясться, что Мария была среди птиц и носила повязку, чтобы скрыть раненое крыло, а вовсе не руку. «Оборотень, – шептались соседи. – Посмотрите на край ее платья. Она прошла через поля, и даже грязь к ней не пристала. Нет сомнений, это волшебство». Среди обывателей нашлись даже те, кто утверждал, что маленькая дочка колдуньи каждую ночь летает над верхушками деревьев, бросая камни на крыши. Мол, эта рыжеволосая девочка – демон, а не ребенок.

Мария прекрасно знала, что о ней думают, и, проходя мимо домов, проводила палкой по заборам. Лязгающий звук напоминал воронье карканье и вызывал холодок в спинах горожан. Двери плотно захлопывались, с дребезжанием закрывались окна. Улица мигом опустела.

Она стояла перед домом с черными ставнями и стучала в дверь, выкликая Джона Хаторна. Никто не ответил, и Мария забарабанила изо всех сил, сломав маленькую косточку в руке, всегда болевшую потом в сырую погоду. Со смертью Кадин внутри ее словно что-то перевернулось. Теперь Мария знала, что неправильно поняла увиденное в черном зеркале. Может быть, она даже одержала победу: хоть Мария и была служанкой, Джон увидел в ней нечто большее. Так, по крайней мере, ей представлялось. Она оказалась словно под водой, зачарованная, влюбившаяся в любовь. Прежде Мария видела, как это происходит, сотню раз, когда сидела в темноте, слушая советы, которые Ханна давала приходившим к ней женщинам. «Что для тебя важнее: этот мужчина или ощущение, что ты кому-то нужна?»

Джон был в гостиной и слышал, как его звали по имени. Оно прозвучало как заклинание, сначала имя и фамилия, потом в обратном порядке. Он не появился. Мария заглянула в окно и увидела силуэт женщины, Руфи Хаторн, ожидавшей появления второго ребенка, как она надеялась, еще одного мальчика. Сердце Руфи бешено стучало: она умела распознать ведьму, когда видела ее. Даже маленький сын Руфи догадался, кто она. А теперь эта женщина достала из своей котомки странную черную книгу и стала что-то из нее читать. Ее губы быстро двигались. Руфь знала: в этих книгах таится сила, поэтому она тайно изучала буквы, чтобы научиться читать Библию. Но женщина, стоявшая у двери, была чрезвычайно искусна в чтении, и поэтому даже опаснее, чем Руфь вначале думала. Она спрятала сына в платяном шкафу, велев сидеть тихо.

– Если женщина в черном платье позовет тебя – не ходи с ней, – сказала она Джону-младшему.

Руфь никогда ничего не требовала для себя, да и вообще не привыкла повышать голос, но теперь она в раздражении крикнула мужу:

– Да подойди же сюда! Она ведь тебя высматривает!

Мария услышала крик Руфи за запертой дверью.