— Записались бы, и делу конец,— сказал Костя, тоскливо глядя на нее.
— Ах, какой ты скорый! — усмехнулась Тоська, все обмахиваясь, но глядя теперь на Костю в упор своими недобрыми глазами.— Записался, а сам в армию! А я, мол, здесь в приятном ожидании: вернется ли, нет... А вернется — так с руками ли, с ногами? А то еще придет, привяжется: с кем гуляла и кого за руку брала? Нет, брат, шутишь, смеешься, да не на такую напал.
Костя как-то сразу осунулся и сник. Пальцы его беззвучно перебирали лады.
— Тося, я ведь воевать иду,— сказал он с трудом.
— Ясно, не горох молотить,— быстро проговорила Тоська.
— Может, убьют меня.
— Убьют — старухи в церкви помянут за упокой души раба божьего Константина.
— Я в бога не верю, Тося!
— Эко, удивил! — вдруг звонко рассмеялась Тоська.— А кто в него верит?
— Я в тебя верил... И сейчас еще верю, Тося!
Костя попытался улыбнуться и взял Тоську за руку. Она легко выдернула свою руку.
— Вот что! А я и не обещала!
— Так ведь гуляла со мной?
— Мало ли с кем пройдешься!..
— А третьего дни? — в голосе Кости зазвенели слезы.
— А про это забудь!
Тоська поднялась, легко отряхнула юбку и сразу запела озорную частушку, вызывая подругу на ответ. Подруга обошла ее, соблюдая порядок, и стала притопывать перед Костей, вызывая его как хозяина и гармониста.
Но Костя не стал играть частушки, а, нарушая порядок, снова заиграл кадриль.
Из-за стола поднялись старшие мужчины, подвинулись поближе к гармонистам, показывая этим свое желание принять участие в танце. Один из гостей пошел приглашать жену Егора Степановича и хозяйку дома Анну Ивановну Свиридову. Это совсем еще молодая женщина. Не всякий различил бы ее среди молодых девушек. Движения и повадки ее по-девичьи еще быстры, а на губах приятная улыбка, обязательная для хозяйки дома и нимало не зависящая от душевного ее состояния. Стесняясь, она посмотрела на мужа. Того гости тоже потащили из-за стола.
— Забыл я это искусство,— проговорил Егор, неохотно подымаясь и застенчиво поглядывая на жену.