Посредством сделки “базы-эсминцы” Соединенные Штаты сделали еще один шаг в долгой серии шагов, которые в конечном счете привели Америку в антигитлеровскую коалицию. Разумеется, Рузвельт, получая безусловное преобладание в Карибском бассейне, стремился занизить “европейскую” значимость этой сделки.

В строго секретном письме Лотиану Черчилль писал, что рад тому, что президент и его окружение всерьез восприняли угрозу поражения его страны и возможность образования британского правительства, готового пойти на переговоры с Германией. Для собственной ориентации посла Черчилль сообщал, что само упоминание о сдаче флота является запрещенной темой и не может быть предметом рассмотрения правительства.

В свете рассекреченных документов сейчас ясно, что Черчилль был готов отдать военно-морские базы в Карибском бассейне американцам даже без компенсации, не получая взамен эсминцев. В этот критический для Англии момент он готов был пойти на все, чтобы убедить немцев, что Англия не одинока. И, как говорил он в палате общин, “предполагаемый обмен означает, что две великие англоязычные демократии - Британская империя и Соединенные Штаты готовы на совместное мероприятие ради общего блага. Глядя в будущее, я смотрю на этот процесс без опасений, он объективен, я не могу остановить его, если бы даже хотел; никто не может остановить его. Как Миссисипи он просто движется вперед и пусть себе течет, пусть направляется вперед полная вода, неодолимая, к далеким берегам и к лучшим дням”.

13 августа президент Рузвельт сообщил, что считает возможным передачу Англии 50-ти старых эсминцев, 20 торпедных катеров и 10 самолетов. В обмен он просил дать ему уверения (президент обещал их не афишировать) в том, что британский флот не будет ни при каких обстоятельствах сдан Германии и обязательство передать Соединенным Штатам в аренду на 99 лет военно-морские и военно-воздушные базы Англии в Западном полушарии. Мы видим, что Рузвельта заботила консолидация американской мощи в Центральной Америке, в Карибском бассейне и он расценивал получение английских баз как важный шаг в деле укрепления американских стратегических позиций в мире. Сделку с англичанами по поводу обмена 50-ти эсминцев на английские базы Рузвельт назвал “самым важным шагом по укреплению нашей национальной обороны со временем покупки Луизианы”. Не связав пока себя с судьбой Англии, американцы все же исключили для себя союз с Германией - слишком много противоречий разделяло эти страны.

Германия же шла от триумфа к триумфу. Обратившись к Атлантике, немцы быстро увеличили объем потопляемых судов. Промышленное производство Англии сокращалось, Берлин прибирал к рукам Виши и оказывал растущее давление на Франко. Бомбардировки заставили Черчилля спуститься на десять метров ниже поверхности. Здесь, в спартанской обстановке бетонного каземата он не терял своего изумительного красноречия, председательствуя на различных советах. Из-под его руки выходили ясные и лаконичные приказы, это был действительно лучший час Черчилля. На исходе 7 сентября 1940 года немцы предприняли первую массированную бомбардировку Лондона. С этого времени звуки сирены стали привычными. Когда бомбардировки достигали своего пика, Черчилль взбирался в стальном шлеме на крышу, снимал противогаз и демонстративно закуривал сигару.

Распорядок у Черчилля был прежним. Он вставал довольно поздно, читал в постели донесения и телеграммы. Затем совещался с помощниками, устраивал многолюдный ланч, спал пополудни, просыпался к новым спорам, затем выезжал осмотреть разрушения, а затем заполночь диктовал, дискутировал, рассуждал. Вокруг Черчилля сформировался тот круг советников и помощников, с которыми он прошел всю войну. Генерал Исмей возглавлял военный секретариат, сэр Джон Дил председательствовал в имперском генеральском штабе, лорд Мунтбеттен возглавил объединенные операции, Антони Иден взял в свои руки Форин оффис (его прежний глава - лорд Галифакс стал послом Англии в Вашингтоне), финансами заведовал сэр Кингсли Вуд, внутренние дела находились в ведении К.Эттли и Г.Моррисона.

* * *

В английской истории навсегда сохранится величие речей Черчилля, произнесенных после мая 1940 года. Речь о том, что он не обещает английскому народу ничего кроме “крови, пота и слез” была своего рода поворотным пунктом. Она повлияла на общий настрой, дух в стране. Отныне о переговорах с Гитлером не могло быть и речи - это шло уже против национального самосознания англичан. Черчилль сделал так, что борьба за национальное выживание, суровая и тяжелая, получила необходимый ей пафос благородного дела. Как вспоминает Р.Родс Джеймс, “никто из живших в Англии летом 1940 года не забудет живительной возбужденности народа. Это не был юмор висельников. Черчилль как бы заражал всех своим настроением - наступили великие времена испытаний. Конечно, это настроение не могло быть постоянным и в реальной жизни самопожертвование выглядело иначе. Но ужас войны был в значительной степени смягчен пафосом борьбы и у меня нет сомнений в том, что именно это позволило английскому народу пройти сквозь испытания”.

Заслугой Черчилля летом 1940 года является то, что он сумел воодушевить английский народ, не запугав его при этом. И именно тогда возникла популярность Черчилля в самых широких кругах народа - она покоилась не на вере, что Черчилль всегда прав, а на том, что он оценил, возвысил и отразил лучшие черты своего народа. Английский народ оценил лидера, не потерявшего веру в конечную победу вопреки всему. Свой первый план достижения победы над Германией Черчилль выдвинул 27 мая 1940 года - во время, когда все события развивались в противоположном направлении, когда было ясно, что у германской империи, овладевающей континентом, гораздо больше ресурсов, чем у Англии.

В эти суровые дни произошло событие, которое очень помогло Англии. Собранные в поместье Блечли математики и криптографы сумели получить секрет германского “недешифруемого” кода, названного Черчиллем “Бонифас”, или “Энигма”. “Бонифас” дал Черчиллю колоссальное преимущество. Гениям дешифровки из лаборатории в Блечли помог случай. Польский математик просил перевезти его семью во Францию. Взамен он брался по памяти восстановить цифры на главной шифровальной машине немцев, виденные им буквально секунды. Его память дала ключ дешифровщикам. Отныне Черчилль воевал с “открытыми глазами”, он знал об основных инструкциях самоуверенных немцев, не допускавших и мысли о возможности прочтения их кода.

Несколько раз вторжение казалось неминуемым. Так вечером 7 сентября 1940 года все британские вооруженные силы получили кодовый сигнал “Кромвель”, призывавший отражать атаку. Черчилль не знал, что Гитлер еще не определил даже даты высадки. В ту ночь вся бомбардировочная авиация Германии была брошена через Ла-Манш. Под обломками погибли триста лондонцев. Вернувшись из разрушенных районов на Даунинг-стрит, премьер получил дешифровку “Энигмы”, что подготовка к вторжению у немцев выбивается из графика. Было решено бомбить немецкие установки и плавсредства в Кале, Булони и других французских портах, чтобы ухудшить “моральное состояние” германских войск, чтобы уничтожить часть из 1700 барж и двухсот десантных кораблей, зафиксированных аэрофотосъемкой. 11 сентября Черчилль говорил в палате общин: “Эти ужасные, без выбора цели, бомбардировки Лондона являются, конечно, частью планов вторжения Гитлера. Он надеется, убивая много гражданских лиц, женщин и детей, что он запугает жителей этого огромного имперского города, сделает их фактором давления на правительство и таким образом отвлечет наше внимание от жестокого нападения, которое он готовит. Мало же он знает о духе британской нации, о твердом характере лондонцев, чьи предки играли заглавную роль в установлении парламентских институтов и которые выросли, ценя свободу более собственных жизней. Эти порочные люди, воплощение множества форм разрушающей душу ненависти, этот устрашающий продукт прежних грехов и позора, теперь решил сокрушить нашу славную, островную расу путем убийств без разбора и разрушений. Но в реальности они лишь разожгли огонь в британских сердцах, здесь и повсюду в мире, и этот огонь будет гореть еще долго после того, как слезы разрушений в Лондоне будут залечены. Они зажгли огонь, который будет ровно и постоянно гореть до тех пор, пока последние следы нацистской тирании не будут выжжены в Европе, пока Старый мир - равно как и новый - не сомкнут руки, чтобы восстановить храмы человеческой свободы и чести”.

В те времена англичане еще не знали, что их ждет в случае оккупации острова немцами. Германские планировщики предполагали депортировать в концентрационные лагеря на континенте всех мужчин от 17 до 45 лет. Был составлен список англичан, подлежавших депортации в первую очередь. Разумеется, Черчилль его возглавлял. В нем значились также Герберт Уэллс, Бертран Рассел, Олдос Хаксли, Джон Пристли, Чарльз Сноу, весь цвет английской нации. Черчилля планировалось передать VI отделу (иностранная разведка). В Берлине Гитлер сказал 14 сентября: “Успешный десант с последующей оккупацией Англии приведет к быстрому окончанию войны. Англия умрет с голоду… Необходимы четыре-пять дней хорошей погоды, чтобы перейти к решительным действиям… Если мы будем продолжать непрерывные воздушные налеты хотя бы в течение десяти-двенадцати дней, в Англии может возникнуть массовая паника”. Качество британской техники неприятно поразило летчиков люфтваффе. “Мы понимали, что английскими истребительными эскадрильями, должно быть управляют с земли (полагал немецкий ас А. Галланд), потому что мы слышали команды с наземных станций”. В решающие две недели - между 23 августа и 6 сентября англичане потеряли 466 истребителей, а немцы - 385 самолетов. Англичане потеряли четверть летного состава.

Наблюдая за воздушной битвой 15 сентября Черчилль обернулся к вице-маршалу Парку: “Сколько самолетов у нас в резерве?” и получил самый неутешительный ответ: “У нас больше ничего нет”. Но именно в этой воздушной битве британские летчики уничтожили пятьдесят девять германских бомбардировщиков - такой уровень потерь люфтваффе могло выдержать недолго (победа в “Битве за Британию” празднуется именно в этот день). Но еще 17 сентября Черчилль приказал стрелять в небо изо всех возможных стволов - это был психологический прием, направленный на то, чтобы скрыть от лондонцев тот факт, что англичанам, собственно, уже почти нечем противостоять немцам в воздухе. Он не знал о лаконичной записи в журнале боевых действий германского флота от 17 сентября о том, что “фюрер принял решение отложить операцию “Морской лев” на неопределенное время”.

В этот же день итальянские войска пересекли ливийскую границу и углубились почти на сто километров в глубину египетской территории. В океане был торпедирован “Город Бенарес”, половину пассажиров которого составляли эвакуированные в Канаду дети. В Дакаре силы Виши отбили англо-голлистский десант. 14 октября взрыв бомбы сотряс двор на Даунинг-стрит 10, где Черчилль обедал, и премьер приказал повару спуститься вместе с ним в убежище. Ровно через три минуты германская бомба попала в кухню. И все же Черчилль отказывался пока бомбить жилые кварталы германских городов. Его целью были военные объекты, и он внятно объяснил свою стратегию: “Сначала дело, а потом удовольствие”. По радио Би-би-си он говорил французам, что в Лондоне “мы ждем давно обещанное вторжение. Того же ждут и рыбы”. Впоследствии Черчилль говорил, что в случае вторжения ”с обеих сторон началась бы резня, страшная и беспощадная, без сострадания и жалости. Они стали бы прибегать к террору, а мы готовы были на все”. В частности, англичане предполагали произвести газовую атаку против захваченных немецких плацдармов, распространяя горчичный газ с низко летящих самолетов.

Но 27 октября 1940 года забрезжил призрак надежды. “Энигма” расшифровала распоряжение о “продолжении подготовки к вторжению”. Если подготовка не завершена, то о каком вторжении можно говорить? А 28 октября аэрофотосъемка показала движение германских судов в направлении, противоположном противостоящим Британии континентальным портам. Колвил занес в свой дневник 2 ноября мнение премьера, что “вторжение маловероятно”. На самом деле Гитлер уже 12 октября принял решение “о том, чтобы приготовления (запись из германского журнала распоряжений. - А.У.) в Англии с настоящего времени и до весны сохранялись лишь как средство политического и военного давления на Англию”.

* * *

11 ноября 1940 года Черчилль продиктовал машинистке речь по поводу кончины Невилля Чемберлена. Он постарался понять эту личность, и машинистка воскликнула, что речь удалась. “Разумеется, я мог бы сказать все наоборот”. В день своего шестидесяти шестилетия премьер сказал Идену, что никогда не чувствовал большего удовлетворения от работы, чем в последние шесть месяцев. Но все же признался и в следующем: “Обычно я просыпаюсь свежим к испытаниям нового дня, но этим летом я просыпался с ужасом в сердце”. Наконец, 9 января 1941 года дешифрованные данные показали, что немцы готовятся к удару по Греции. Гитлер повернулся в противоположный угол Европы. В январе 1941 года Черчилль впервые за многие месяцы был в отменном расположении духа. Гостям за столом он сказал, что “никого не ненавидит, и полагает, что и у него нет врагов - за исключением гуннов, но это профессиональная особенность”.

Гопкинс, который провел с британским руководством двенадцать дней, писал Рузвельту, что Черчилль не просто премьер-министр. “Он представляет собой направляющую силу, определяющую стратегию и ведение войны во всех ее основных параметрах. Он оказывает удивительное воздействие на английский народ, на все классы и группы общества. Особенным влиянием он пользуется среди военных и рабочих”. Гопкинс описывает “округлого, улыбающегося джентльмена с розовым лицом… Черный пиджак - полосатые брюки - ясные глаза и бархатный голос”. Именно в это время Черчилль затребовал граммофонные пластинки с американскими мелодиями. В Чекерсе эти мелодии звучали долго заполночь. Американские ритмы стали частью британского ритма выживания.

К представителям британских доминионов Черчилль не всегда выходил в классических полосатых брюках. Премьер-министра Австралии Мензи он встречал в “костюме сирены - глухо скроенном синем шерстяном одеянии с замком-молнией спереди”. У Черчилля определенно было аристократическое пренебрежение к мнению других о своей одежде; по сердцу ему были и униформы и почти фантастические одеяния. Среди своих он разгуливал в вышеупомянутом собственноручно скроенном “костюме сирены”, на более обязывающие встречи являлся обычно в любимой им форме маршала авиации. Секретарям он диктовал даже из ванной комнаты. Мартин вспоминает, что во время первой встречи с ним премьер был в одном жилете. Определенная эксцентричность была частью его характера. Работать в кровати, пользоваться помощью многочисленных помощников и слуг стало частью его образа жизни. Удивительно читать о его безусловном удовлетворении водворением в премьерскую резиденцию. Посреди пожаров и смертельных тревог он выражает восторг по поводу небывалого комфорта его нынешней жизни. Колвилу в августе 1940 года он говорит, что “никогда в жизни не наслаждался такими удобствами.”

Далеко не всем нравился распорядок его дня. Послеобеденный отдых позволял ему “выжимать из себя максимум творческой энергии”. Но лишенные послеобеденного сна офицеры, генералы из объединенного комитета начальников штабов к полуночи буквально валились от усталости. И все же в этот период своего правления Черчилль почти не встречал противодействия. Хэнки: “Это полная диктатура. Работа Военного кабинета и военных комитетов состоит из длинных монологов одного человека. Другие просто поддакивают. Комитет начальников штабов, измученный бессонными ночами, сведен до положения комитета по планированию.” Ллойд Джордж жаловался австралийскому премьеру Мензи, что “Уинстон выступает в роли главного стратега, не имея необходимой квалификации и поддержки действительно энергичных начальников штабов”. Он хотел бы видеть военный кабинет более профессиональным и менее подверженным капризам Черчилля. Одновременно он хотел бы видеть Черчилля действительно у руля государства, а не рассматривающим руины после очередной германской бомбардировки. В реальности же Черчилль избегал той ошибки, которую несомненно сделал в свое время Ллойд Джордж - не замкнулся в узком кругу приверженцев на Даунинг-стрит 10 и сохранил облик живущего ранами страны политика. В дотелевизионное время (телевидение позднее доведет верховных политиков до положения “голов”, постоянно говорящих в телевизионном углу каждого дома и квартиры), лидер еще был для большинства достаточно таинственной фигурой и каждый его публичный выход имел резонанс. Черчилль использовал этот резонанс для укрепления своей массовой поддержки. С сигарой в углу плотно сжатого рта он медленно обходил жалкое зрелище очередного разрушенного дома и этот образ сопереживающего “старого Винни” стал буквально частью народного фольклора. И он порождал важнейшее из того, что требуется от политика, когда обещал по радио, что он и “мои коллеги, мои товарищи - кем они являются для меня -посвятят всю свою жизнь и энергию, чтобы оказаться достойными, чтобы не обмануть доверия верного и великодушного народа”. Черчилль вызывал доверие.