В конце августа 1939 г. Черчилль гостил у своих французских приятелей в старинном замке. Подписание советско-германского пакта вынудило его вернуться домой. На пути в Лондон, он встретился в Париже с генералом Жоржем. Тот предоставил ему цифры, сопоставляющие мощь французской и германской армий. Результат этого экспозе произвел глубокое впечатление на Черчилля, он удовлетворенно сказал: “Вы их превосходите”. Генерал ответил: “Но все же у немцев очень сильная армия, и они не позволят нам нанести удар первыми”.
У Черчилля не было никаких сомнений, что Гитлер нанесет удар по Польше. Следовало воспрепятствовать быстрому падению Польши - иначе Германия будет иметь лишь один, Западный фронт. Франция может выставить до шести миллионов человек, но она не может конкурировать с германской индустрией. Следовало нагнать немцев там, где они были наиболее сильны - в научной организации производства. Концентрация сил решала все. Черчилль посетил границу на Рейне. С французской стороны висел гигантский плакат: “Свобода, равенство, братство”. С германской - “Один народ, один рейх, один фюрер”. На горизонте передвигались танки. Черчилль вспомнил о какой страстью он выступал в 1915 году в защиту “наземных крейсеров”. Тогда французские генералы смеялись от души и говорили, что английские политические деятели еще забавнее французских.
При всей внешней решимости французов Черчилль отчетливо видел, что “дух Марны” покинул французскую армию. Страна отличалась от той, что выстояла в 1914-1918 годах. Потеря 27 процентов населения от восемнадцати до двадцати семи лет нанесла ей незаживающую рану. Сильнейшая в мире (по представлениям своего времени) французская армия, имея перед собой многократно меньшие германские части, сидела за укрытиями из стали и бетона, не демонстрируя желания нанести удар. Собственно, немцы это предвидели.
По прибытии в Чартвел, Черчилль попросил генерала Айронсайда, только что вернувшегося из Польши, дать оценку польской армии. Айронсайд видел военные маневры поляков: мораль польских войск чрезвычайно высока и они готовы к борьбе. Айронсайд оставался в Чартвеле и наблюдал Черчилля в эти роковые дни. Тот, скрывая свое волнение, складывал из кирпичей кухню рядом с только что построенным своими руками коттеджем. Следовало думать и о личной безопасности - в стране насчитывалось по меньшей мере 20 тыс. человек, считающих себя нацистами, и Черчилль посчитал необходимым оградить свою семью - попросил частного детектива захватить пистолет и прибыть в Чартвел. Его собственные пистолеты были уже наготове. Никто не выходил на прогулку. У Черчилля было предчувствие миссии. Как пишет он в мемуарах, если война разразится, то главная тяжесть падет на него.
Посол Гендерсон предпринял последнюю попытку остановить Гитлера - 23 августа 1939 года прибыл в Берхтесгаден с письмом Чемберлена. Гитлер был в одном из своих экстатических состояний. Если Британия не остановит поляков, он примет контрмеры. Немного успокоившись, он сказал Гендерсону, что ему “уже пятьдесят лет” и он предпочел бы начать войну сейчас, чем тогда, когда ему будет пятьдесят пять или шестьдесят лет. “На этот раз мировая война проиграна не будет”. В качестве официального ответа Чемберлену он заявил, что условием германского рейха является решение проблемы Данцига и польского коридора. Безоговорочные же гарантии Англии Польше Гитлер оценил как “поощрение волны ужасающего терроризма против миллиона с половиной немцев, живущих в Польше”.
Полякам дали несколько дополнительных дней мира итальянцы. Утром 25 августа Муссолини получил письмо Гитлера, в котором тот уведомлял, что намерен действовать против Польши “немедленно”. Гитлер был уверен в своем союзнике, подписавшем “стальной пакт” лишь три месяца назад. Однако Муссолини на этом этапе не желал выступать. Им владел страх перед войной, к которой Италия готова не была. Вечером этого же дня Гитлер читал ответ своего итальянского союзника: “Италия не в состоянии противостоять нападению, которое французы и англичане направят преимущественно против нас”.
Немцы назначили новую дату - 1 сентября 1939 года. Мир еще не знал, сколько дней отделяет его от войны. Черчилль без устали работал над “Историей англоговорящих народов”. Сейчас ему нужны были примеры мужества. Когда испанская армада устремилась в 1598 году к Британским островам, писал Черчилль, королева Елизавета обратилась к собранной в Тильбери армии: “Пусть боятся тираны. Моя главная сила и опора заключается в лояльных сердцах и доброй воле моих подданных; и поэтому я пришла к вам, как вы видите, полная решимости, чтобы среди горнила битвы жить или умереть вместе с вами, лечь за моего бога, за мое королевство, за мой народ, мою честь, мою кровь - пусть они будут даже в пепле”. Октябрьским утром 1805 года адмирал Нельсон, видя, что франко-испанский флот у Трафальгара превосходит англичан, спустился в каюту флагмана “Виктория” для молитвы: “Пусть великий Бог, которому я молюсь, дарует моей стране на благо Европы великую и славную победу… пусть его благословение падет на мои усилия верно служить моей Родине”. Флоты сближались и над “Викторией” взвился сигнал: “Англия ожидает, что каждый исполнит свой долг”. Так вели себя герои его страны в минуту роковой опасности. Так должны были вести себя англичане в час опасности, нависшей в 1939 году, перед началом войны, в которой погибнет 357 тысяч британских подданных.
Гитлер попытался в последний раз нащупать слабое место англичан. Он обратился к Лондону с шокирующим предложением “заключить союз с Германией”. Одно лишь рассмотрение подобного предложения разрушило бы доверие к Британии во Франции, Польше, Румынии, Турции, Греции, и это становилось все более важным - в Соединенных Штатах. Лишь сугубая брутальность фюрера оттолкнула посла Гендерсона - этого крайнего сторонника умиротворения: когда Гитлер 29 августа потребовал посылки в Берлин польской делегации для ведения переговоров, посол ответил - “это диктат”. Посредником попытался выступить и римский папа. Но в Лондоне наконец-то возобладало мнение, что дипломатические шаги Гитлера “полностью лишены смысла”.
Глава четвертая
МИР МЕЖДУ ВОЙНАМИ
В период значительных политических осложнений для правящей коалиции Черчилль становится все более известным оратором. Даже в высшей степени одаренный Ллойд Джордж не мог выдержать сравнения с Черчиллем. Его мастерское владение речью проявилось прежде всего в палате общин, на том форуме, где шесть столетий подряд культивировалось ораторское искусство. Никто не знал тогда, каких усилий стоило Черчиллю достичь этого мастерства. 8 февраля 1922 г. он впервые выступил в палате общин без предварительной работы, без специально заготовленного текста. Он не рисковал так выступать на протяжении всех предшествующих 18 лет пребывания в Вестминстерском дворце. Все прежние экспромты тщательно готовились заранее. Теперь Черчилль убедился в своем ораторском всевластии. Он так описал свои новые впечатления Клементине: “Это был настоящий большой успех: никаких забот, никакой работы, совершенно приятный опыт. Я думаю, что достиг свободы в искусстве дебатов и в дальнейшем надеюсь меньше тратить время на предварительную подготовку”.
Когда радио вошло почти во все дома и стало мощным политическим инструментом, Черчилль встретил немало сложностей. Его “боевой” стиль нормально воспринимался на собрании избирателей, но отвергался удобно усевшимися в домашние кресла слушателями. Такие политики как Ф.Рузвельт гораздо быстрее овладели радио как общенациональным резонатором. Черчиллю это стоило большого труда. Но он все же конечном счете овладел новой техникой. В конечном счете ораторское искусство - это не только, и даже не столько, техника. Как писал Розбери, “сквозь предложения пробивается характер”.
Впервые мы читаем в письме Клементине, что он провел день не написав ни строчки и не обдумывая ни одного сюжета: “Наверное я начал взрослеть”. Как уже говорилось выше, в ноябре он похоронил четырехлетнюю дочь Мериголд. Через несколько месяцев он сделал то, о чем и не мечтал ранее - купил загородный дом - Чартвел, который немедленно стал перестраивать.
Тем временем на политическую арену Англии вышла лейбористская партия. Она набирала мощь, когда либералы и консерваторы вели свою старую дуэль. Черчилль придерживался крайней оценки английских лейбористов, в их движении он видел “прячущуюся тень коммунизма”. Как пишет английский историк М.Шенфелд, “Черчилль, человек страстной независимости духа, с ужасом относился к социализму как к антилиберальной силе, направленной на низведение людей к нижайшему общему знаменателю. Его сознание не могло воспринять, почему рабочие люди могут связывать свои лучшие надежды с обменом доли своей индивидуальности на большую социальную безопасность. Соответственно, он воспринимал британскую лейбористскую партию как русскую коммунистическую партию. Эта риторическая экстравагантность наверняка стоила ему многих голосов”.
Черчилль не упускал случая высказаться в том духе, что с приходом власти толпы наступает конец лидерству самых талантливых. Лейбористы отвечали ему обвинениями в дипломатических просчетах: “Мистер Черчилль сделал все, что было в его силах, для сохранения милитаризма в Европе и осуществления военных авантюр против России”. Газета “Дейли геральд” обвинила его в растрате государственного имущества - “посылке военных припасов, которые стоили нам 20 миллионов фунтов стерлингов, для поддержки русской контрреволюции”. В другом номере “Дейли геральд” говорилось: “Черчилль неспособен понять, что его реакционные авантюры вызывают недовольство в Англии. Он полностью потерял связь с общественным мнением и в этом его беда”.
Коалиционное правительство Ллойд Джорджа пало из-за “восстания” консерваторов. 19 октября 1922 года Черчилль претерпел операцию аппендицита, и когда он пришел в себя, то узнал, что Ллойд Джордж уже не премьер-министр, а он сам, по его словам, “потерял не только аппендикс, но и работу”. Он вел предвыборную кампанию из госпитальной койки и его яркие обращения к избирателям просто нельзя было не печатать. Но эти статьи были обращены невольно к узкому кругу единомышленников, а не к бедному избирательному округу. Черчилль и здесь верен себе, он воюет с подрывными социальными доктринами: «Программа конфискаций фатальна для восстановления процветания в нашей стране, поскольку она вдохновляет классовую ревность и доктрины зависти, ненависти и злобы».