Пророки несчастий никогда не пользуются популярностью. Когда Черчилль говорил об угрозе, растущей на европейском континенте, абсолютное большинство англичан полагало, что он говорит о немыслимом. Воспоминания о первой мировой войне вызывали всеобщий ужас, и забота Черчилля о военном компоненте мощи Британии казалась анахронизмом, данью прошлому. В 1930 г. Черчилль почти в одиночестве выступил против решения лейбористского правительства о сокращении военно-морского флота. Но Черчилль не уставал напоминать, что Британия стала “исключительно уязвимой, что ее армия практически исчезла, а ее военно-воздушные силы равны 1/8 французских ВВС”. Не только интуиция, но и хладнокровный анализ укрепляли его убежденность. Не было сомнений относительно того, откуда исходит угроза. 10 августа 1931 г. он написал для газетного синдиката Херста: “Германская молодежь все более активно принимает участие в политическом движении, которое никогда не признавало условий Версальского договора”. Большую тревогу Черчилля вызвало создание Германией и Австрией единого таможенного союза. Третируемый как неисправимый милитарист, Черчилль писал: “В рамках этого таможенного союза прячется “аншлюс” или союз между основной массой германского населения и тем, что осталось от большой Австрии. В результате рождается огромный германский блок с населением в 70 миллионов, угрожающий, прежде всего, двум нациям - Франции (с ее нерастущим населением) и Чехословакии. Живущие в Чехословакии три с половиной миллиона немцев могли бы быть дисциплинированными и лояльными гражданами, но “аншлюс” означает, что Чехословакия будет иметь в пределах своих границ не только “непереваримое” меньшинство, но будет окружена немцами с трех сторон. После “аншлюса” она станет Богемским островом в океане тевтонского населения, тевтонской эффективности”.
Эта речь явилась одним из факторов, которые подтолкнули французов и итальянцев к выступлению против таможенного союза Германии и Австрии. В конечном счете и немцы стали больше понимать, какой величины силу представляет собой Уинстон Черчилль. По специальному распоряжению германского правительства принц Отто фон Бисмарк (правнук канцлера), служивший в германском посольстве в Лондоне, попросил Черчилля об интервью. Согласно составленному Бисмарком отчету, “Черчилль тщательно следит за развитием политической обстановки в Германии, он знает эту обстановку в деталях и видит основную угрозу в растущем нацистском движении. С его точки зрения Гитлер представляет собой угрозу внутренней стабильности Германии, угрозу европейскому миру”. По мнению немецкого дипломата, Черчилль убежден, что “Гитлер и его сторонники при первой же возможности прибегнут к вооруженной силе для захвата власти”. Доклад Бисмарка был передан в министерство иностранных дел на Вильгельм-штрассе с такой сопроводительной фразой: “Хотя многое во взглядах Черчилля объясняется его темпераментом, необходимо проявлять к нему особое внимание, поскольку он будет играть значительную роль в любом консервативном правительстве, если таковое придет к власти”.
Первое прямое столкновение Черчилля с Гитлером относится к периоду предвыборной кампании в Германии в 1932 году. В одной из своих речей претендент в канцлеры от НСДАП потребовал для Германии “свободы в военных вопросах”. Воля Британии, по его мнению, ослабела - несколько членов британского парламента уже согласились с тем, что немцы имеют право постановки такого вопроса. Черчилль вышел на линию спора - в мае 1932 года он задал палате общин вопрос: “Вы хотите войны?” Когда двумя месяцами позже конференция в Лозанне фактически покончила с вопросом о военных репарациях Германии, он впервые указал, что Германия может перевооружиться. Черчилль процитировал Гитлера, которого он назвал “движущей силой, стоящей за германским правительством, которая может значить еще больше в будущем”.
Заочное знакомство Черчилля с Гитлером едва не превратилось в очное. Собирая материалы для биографии своего предка - герцога Мальборо, Черчилль летом 1932 года в окружении небольшой группы друзей отправился по местам битв Мальборо на континенте. Осмотрев поле сражения при Бленхейме, Черчилль остановился в мюнхенском отеле “Регина”. Нацисты издалека наблюдали за перемещениями своего лондонского недруга и намеревалилсь начать процесс выяснения отношений. Инициатором стал Эрнст Ханфштенгль, сын миллионера и друг сына Черчилля Рендольфа. Именно у него прятался Гитлер после неудачного путча 1923 года. Ханфштенгль сблизился с группой Черчилля, он играл на рояле его любимые мелодии во время коктейлей и обедов. Через него британскому политику поступило предложение встретиться с Гитлером, который готов обсудить международные проблемы. Черчилль поставил встречу под вопрос в самый последний момент: “Почему ваш шеф так непримирим в отношении евреев? Я могу понять враждебность в отношении евреев, которые причинили зло стране или выступают против нее, я могу понять выступления против них, если они пытаются монополизировать власть в любой сфере жизни; но каков смысл выступать против человека только из-за обстоятельств его рождения? Как человек может изменить обстоятельства своего рождения?” На следующий день Ханфштенгль уведомил Черчилля, что встреча не состоится. Как бы ища дополнительных аргументов для своего отказа, Гитлер говорил Ханфштенглю: “В любом случае, какую роль играет Черчилль? Он занимает место в оппозиции и никто не обращает на него никакого внимания”. Ханфштенглю остался лишь один аргумент: “О вас говорили то же самое”. (Несдержанность в конечном счете стоила Ханфштенглю дорого. Несмотря на оказанную им личную услугу Гитлеру, он был вынужден покинуть Германию вместе с той группой интеллигенции, которая включала в себя пять нобелевских лауреатов).
Еще до прихода Гитлера к власти Черчилль выступил против переговоров о даровании Германии права равенства в вооружениях: “Не обманывайте себя. Не позволяйте правительству Его Величества поверить будто все, чего просит Германия - это равный статус… Не к этому стремится Германия. Все эти отряды упорной тевтонской молодежи, марширующие с горящими глазами по улицам и дорогам Германии, ищут вовсе не равного статуса”.
Эти идеи были далеки от популярности в стране. Когда Черчилль, выступая в Оксфорде, сказал, что Германия превратила мир в руины, немецкий студент задал лектору прямой вопрос: “Полагаете ли Вы, мистер Черчилль, что германский народ, мужчины и женщины, которые живут в Германии сегодня, ответственны за войну? Ответьте прямо, да или нет”. Черчилль посмотрел в лицо студента и сказал: “да”. Под бурные аплодисменты студентов молодой немец вышел из аудитории[2]. Черчилля ждало еще более суровое унижение. Когда он провозгласил, что британское вооружение “существенно необходимо для безопасности нашего острова”, зал разразился смехом. Черчилль повторил фразу, но смех стал лишь более громким.
Над Черчиллем смеялись не только студенты. Все три премьера этого периода - лейборист Рамсей Макдональд, консерваторы Стэнли Болдуин и Невилль Чемберлен считали его “вином, которое выдохлось”. Большинство правящего класса страны не видело в трансформации Германии оснований для беспокойства и относилось к призывам Черчилля как к припадкам эгоцентризма. А между тем именно тогда, теряя золотое время для остановки агрессора, Британия теряла также и свои позиции сильнейшей мировой державы.
Удивительно, как были слепы к этому процессу лучшие умы страны. Они верили, что могущество можно сохранить за счет сделки. Проведя с канцлером Гитлером час, Ллойд Джордж оценил его как “величайшего живущего немца”. В “Дэйли Экспресс” Ллойд Джордж писал о Гитлере: “Прирожденный лидер, магнетическая, динамичная личность, характерная целеустремленностью”. В чем его цель? Оказывается, в стремлении к миру. “С Гитлером во главе Германия никогда не вторгнется ни в одну страну”. Через год Ллойд Джордж писал: “Я хотел бы видеть во главе нашей страны человека таких же выдающихся качеств”. Даже группа англиканских священников выразила “безграничное восхищение моральной и этической стороной национал-социалистической программы, ее ярко выраженной поддержкой религии и христианства, ее этическими принципами, такими как борьба с жестокостью в отношении животных, вивисекции, сексуальной агрессивности и т.п.”. Английский журналист Вернон Бартлет, описывая свое интервью с Гитлером, буквально воспел “его огромные карие глаза - такие большие и такие карие, что поневоле становишься лиричным”. И это при том, что у Гитлера были голубые глаза.
Но что там политики прошлого и увлекающиеся журналисты! Министр иностранных дел Джон Саймон видел в Гитлере “скромность и желание уединиться, определенно мистический темперамент, не имеющий никакого отношения к делам Западной Европы”. Нужно было действительно обладать незаурядным воображением, чтобы описать Гитлера (как это сделал Саймон) как “австрийскую Жанну д’Арк с усами”. Ведущий историк эпохи Арнольд Тойнби был “убежден в искренности Гитлера, в его желании сохранить мир в Европе и крепкую дружбу с Англией”.
В условиях, когда Германия занимала все более видные позиции в Европе, Черчилль размышлял об альтернативах для политики Британии, и одну из них видел в сближении с США. В своей первой из серии лекций в Соединенных Штатах (штат Массачусетс, 11 декабря 1932 г.) Черчилль призвал слушателей крепить англо-американское единство: “Мы будем жить в большей безопасности, если будем добрыми союзниками”. Судьбе было угодно приостановить пропаганду этой идеи среди американской элиты. В Нью-Йорке, накануне нового года, не привыкший к правостороннему движению, он был сбит автомобилем. Черчилль перенес удар судьбы стоически. Привязанный к постели, он писал: “Природа милостива и она не несет детям, взрослым и животным ничего более того, что они могут вынести. Лишь когда в дело вмешивается жестокость людей, мучения становятся адскими. А в остальном - живи, не избегая опасности, принимай события такими, как они есть, ничего не бойся и надейся на лучшее”.
Восстанавливая силы на Багамских островах, Черчилль размышлял: “В течение двух лет я перенес три тяжелых удара. Первый - потеря всех денег в ходе кризиса (он вложил все деньги в ценные бумаги непосредственно перед крахом Уолл-стрита в 1929 г. - А.У.), второй - потеря политического влияния в консервативной партии, и теперь третий - физический удар”. Но и в этом состоянии Черчилль не забывает главное. Первая же лекция, над которой Черчилль, выполняя подписанный ранее контракт, начал работать 15 января 1933 г., была посвящена возможностям сближения между Вашингтоном и Лондоном, возможностям союза двух крупнейших англосаксонских стран. В Америке того времени Черчилль был довольно популярен. Во время радиоинтервью американский ведущий сказал на всю страну, что Черчилль является “возможно самым известным человеком под британским флагом после короля”. Эту известность Черчилль использовал для пропаганды своих идей. Выступая перед широкой аудиторией, Черчилль детально аргументировал тот тезис, что для мира необходимо, чтобы Франция сохранила мощную армию, а Британия и Соединенные Штаты остались хозяевами в мировом океане.
Когда Черчилль возвратился на лайнере на британские острова, его друзья (среди них были Гарольд Макмиллан, Джон Мейнард Кейнс, профессор Линдеман, Ллойд Джордж, Остин Чемберлен, Чарли Чаплин, архитектор Лютенс, художник Джон Лэвери и принц Уэллский) постарались компенсировать его потери и сделали ему подарок - купили за 2 тыс. фунтов новый автомобиль. Перед Черчиллем, выходящим из вокзала Паддингтон, стояла самая быстроходная в мире автомашина. Он попытался улыбнуться, но затем наклонил голову, чтобы никто не увидел, как он тронут. И все же следует отметить, что после тяжелого физического потрясения Черчилль стал периодически впадать в нехарактерную для него апатию. К тому же анализ международной ситуации не давал особых оснований для оптимизма.
Да, Франция была еще сильнее Германии, но часы европейской истории показывали уже новое время. В этом месяце он выступил в палате общин со следующей оценкой европейской ситуации: “Если мы изберем принцип равенства вооружений между Францией и Германией, то мы окажемся в опасной близости от весьма бурных событий”. Согласно английским официальным оценкам, в 1933 г. Британия, пятнадцать лет назад имевшая огромную армию, оказалась вообще без вооруженных сил в метрополии и была пятой военно-воздушной державой в мире. Для Черчилля равенство вооружений между Германией и Францией означало опасное общее неравенство, оно означало, что 70 миллионов немцев будут безусловно превосходить 38 млн. французов.
Но мир пока предпочитал не придавать значение трансформации германской политической арены, выдавая желаемое за действительное. 19 мая 1933 года ведущий политической обозреватель своего времени Уолтер Липпман, прослушав по радио выступление Гитлера, охарактеризовал его как “подлинно государственное обращение”, дающее “убедительные доказательства доброй воли” Германии. “Мы снова услышали, сквозь туман и грохот истинный голос подлинно цивилизованного народа. Я не только хотел бы верить в это, но, как мне представляется, все исторические свидетельства заставляют верить в это”. Оказывается, преследование евреев служит “удовлетворению желания немцев кого-нибудь победить”. Это, мол, “своего рода громоотвод, который защищает Европу”. И это писал Липпман.
23 марта 1933 г. - через два месяца после прихода Гитлера к власти Черчилль первым среди западных политиков забил тревогу: “Когда мы читаем о Германии, когда мы смотрим с удивлением и печалью на эти поразительные проявления жестокости и воинственности, на это безжалостное преследование меньшинств, на это отрицание прав личности, на принятие принципа расового превосходства одной из наиболее талантливых, просвященных, передовых в научном отношении и мощных наций в мире, мы не можем скрыть чувства страха”. В апреле Черчилль выразился еще более определенно: “Как только Германия достигнет военного равенства со своими соседями, не удовлетворив при этом своих претензий, она встанет на путь, ведущий к общеевропейской войне”.
В ноябре 1933 г. Черчилль поднялся в палате общин с такими многозначительными словами: “Огромные силы пришли в движение и мы должны помнить, что речь идет о той могущественной Германии, которая воевала со всем миром и почти победила его: о той могущественной Германии, которая на одну немецкую жизнь ответила убийством двух с половиной жизней своих противников. Неудивительно, что видя эти приготовления, открыто провозглашаемые политические доктрины, все народы, окружающие Германию, охватывает тревога”. Черчилль полагал, что лишь примерно до середины 1934 г. Британия вместе с Францией и другими заинтересованными странами могла оказать силовое воздействие на Германию без пролития крови - тогда Гитлер еще не укрепился полностью. Но правящие круги Англии считали, что аппетит Гитлера можно умерить, и направляли свои усилия на разоружение Франции, чтобы поставить побежденного и победителя - Германию и Францию - в равное положение. Черчилль же предсказывал, что “после уменьшения французской армии до уровня немецкой армии Германия заявит: “Как мы можем быть великой нацией в 70 млн. человек, если наши военно-морские силы не равны величайшему из флотов в океане?” Тогда вы ответите: “Нет, мы не согласны. Армия это одно, а морские вопросы касаются британских интересов и мы обязаны сказать “нет”. Однако с каких позиций мы можем сказать им тогда нет? Войны приходят довольно неожиданно”.
Черчилль предложил реорганизовать гражданскую промышленность таким образом, чтобы она могла в случае мобилизации производить военное снаряжение. Он полагал, во-первых, что Англия должна отойти от лондонского договора, который ограничивал ее возможности строить военные корабли. Во-вторых, в складывающейся обстановке в интересах Англии было бы строительство мощных линкоров Соединенными Штатами. Третий его вывод касался военно-воздушных сил. Британия должна в воздухе иметь силу, равную по мощи объединенным военно-воздушным силам Франции и Германии. В 1935 году Черчилль делился своими мыслями с молодым Макмилланом: “Германия достигнет доминирующего положения в мире, и Британии придется либо позорно смириться с этим, либо пойти на долгую и страшно изнурительную войну. В последнем случае нужно будет за два-три года собрать широкую коалицию самых различных элементов британского общества. Его концепция коллективной безопасности была более реалистической, чем у энтузиастов Лиги Наций. Черчилль трезвее других смотрел на Лигу: лишенная членства Америки, Германии и Японии, она не могла быть реальным инструментом обеспечения мира.
Согласно Версальскому договору, Германия не имела права строить более 4 линейных кораблей и 6 тяжелых крейсеров. Следуя политике умиротворения, британское адмиралтейство в 1935 г. согласилось на то, чтобы германский флот достигал 1/3 британского. Германия получила право иметь 60% числа подводных лодок Англии. Это позволило Германии начать программу военно-морского строительства, загрузившую ее верфи на ближайшие 10 лет. Гитлер сказал адмиралу Редеру, что, по его наметкам, война с Англией начнется в 1944 г. К этому времени германский военно-морской флот должен достичь сравнимой с английским флотом мощи. Заручившись согласием англичан, немцы немедленно заложили два гигантских корабля - линкоры “Бисмарк” и “Тирпиц” водоизмещением 45 тыс. тонн, что значительно превышало предоставленный им лимит.
Сепаратные действия англичан вызвали большую тревогу французов. Они имели все основания жаловаться, что их жизненные интересы не учтены морским соглашением Лондона с Берлином. Со своей стороны Муссолини увидел в этом эпизоде доказательство неготовности Великобритании к активным действиям против Германии, что она ищет пути аккомодации с Германией безотносительно к нуждам своих потенциальных союзников.
Когда было объявлено о соглашении 21 июля 1935 г. Черчилль немедленно заклеймил его: “Я не верю, что эта изолированная акция Великобритании окажется полезной. Непосредственным результатом будет то, что с каждым днем германский флот станет приближаться по тоннажу к нашим показателям, и это обеспечит ему полное преобладание на Балтийском море, а вскоре этот тормоз на пути к европейской войне исчезнет полностью”. Он особенно опасался утери английских позиций в области авиации. Черчилль предсказал, что к концу 1935 г. германские воздушные силы будут равны по численным параметрам и по эффективности английским. Вспоминая об этом периоде, Черчилль утверждал, что история дала Британии и Франции немало времени - с 1933 по 1935 год - именно в это время потенциальные противники Германии могли создать военно-воздушные силы более мощные, чем германские и тем самым реально ограничить экспансию Германии.