познакомиться с английской историей, чтобы
поразмышлять, какой вероятнее всего будет его судьба.
Дж.Палмб, 1969.
1 сентября 1939 года Черчилля разбудил телефонный звонок посла Рачиньского, сообщившего, что пятьдесят шесть немецких дивизий пересекли польскую границу. Черчилль принимал ванную и завтракал, когда следовали один за другим звонки польского посла: военно-воздушные силы Германии бомбят польские города. Но когда Черчилль связался с военным министерством, там даже не знали, что Германия начала войну против Польши. Генерал Айронсайд отметил в своем дневнике, что в 10 часов утра ему позвонил Черчилль: “Они начали. Сейчас происходит бомбардировка Варшавы и Кракова”. Айронсайд позвонил начальнику имперского генерального штаба лорду Горту, и тот отказался верить этому сообщению.
Все ждали реакции французов. Во второй половине первого дня войны Черчилль был призван на Даунинг-стрит. Теперь Чемберлен говорил, что “не видит надежды избежать войны”. Черчилль принял предложение войти в военный кабинет без комментариев. Он пришел в палату общин, “сел на свое место, слушал речи и был во власти чувства, которое пришло ко мне после всех страстей и волнений последних нескольких дней. Я чувствовал безмятежность, у меня было возвышенное ощущение того, что я поднялся над всеми личными делами… Слава старой Англии, миролюбивой и плохо подготовленной к кризису, но быстро ставшей бесстрашной в этот момент испытания чести, волновала меня и, казалось, она подняла нашу судьбу в те сферы, где не ощущались земные заботы. Я попытался передать это ощущение палате общин”.
Меньше всего он хотел напоминать, сколь прав он был последние семь лет. (Одним из самых любимых его афоризмов был: “Если мы начнем ссору с прошлым, мы потеряем будущее”). Он предпочел говорить с настоящим и будущем. “Вовне может бушевать шторм войны и где-то сокрушают целые страны, но в наших сердцах в это воскресное утро царит покой… Впереди много разочарований, но мы можем быть уверены, что задача, которую мы взяли на себя, по силам Британской империи и Французской республике. Новое поколение британцев готово доказать, что достойно великих людей своей страны, которые создали наши законы и обеспечили ее величие”.
В зале не было оживления 1914 года. Присутствующие восприняли войну с мрачной решимостью. “Это не война за Данциг или Польшу, - говорил Черчилль. - Мы сражаемся ради спасения мира от зла нацистской тирании, защищая священные для человека ценности. Эта война не направлена на достижение доминирования, расширение империи или получение материальных выгод. Она не направлена на то, чтобы лишить кого-либо места под солнцем или средств прогресса. Эта война направлена на защиту прав индивидуума”.
Чемберлен предложил Черчиллю возглавить адмиралтейство. “Морской совет, - вспоминает Черчилль, - был очень мил, просигналив всему флоту: “Уинстон вернулся”. Черчилль занял тот же кабинет, который он покинул ровно четверть века назад. На прежнем месте стоял деревянный ящик, в котором хранились карты четвертьвековой давности, на которые наносились маршруты германских кораблей. Прошло много лет, но у Британии был тот же противник, снова предстояла отчаянная борьба. И Черчилль записал: “Пусть будет так”.
Первым делом Черчилль вызывал профессора Линдемана из Оксфорда и создал под его началом группу статистиков и экономистов. Эта группа имела доступ к официальной информации и к разведывательным данным, она давала Черчиллю каждый день карты и диаграммы, иллюстрирующие ход войны на всех основных фронтах. Был создан мозговой трест, который помогал Черчиллю ориентироваться в быстро меняющейся обстановке.
С первых дней в адмиралтействе Черчилль установил способ руководства, ставший постоянным на протяжении всей войны. Он не вызывал подчиненных и не устраивал бесчисленные совещания. Он диктовал записки и те быстро передавались адресату, это был его лучший способ коммуникаций. В записках были вопросы и приказы, ясные и четкие. На них можно было ссылаться, не возникало обычных разночтений в получении указаний. Таких записок за годы войны накопилось многие тысячи и касались они самых разнообразных вопросов. Первая продиктованная записка была адресована начальнику военно-морской разведки контр-адмиралу Годфри: “Дайте мне оценку подводного флота Германии и перспективы его развития в ближайшие пять лет. Отделите подлодки океанского радиуса действия от прочих”.
Черчилль перешел к своему прежнему распорядку жизни военного времени. Он старался выкроить час для сна в полдень и использовал данную ему природой способность засыпать немедленно поздно вечером. Тем самым он как бы делал из одного дня полтора и работал соответственно. Такого расписания Черчилль придерживался все годы войны. Он рекомендовал его всем, кто хотел работать максимально эффективно, кто хотел выжать максимум из человеческого организма.
Вечером 2 сентября премьер Чемберлен, покинув палату общин, позвонил Даладье: «Положение очень тяжелое… В палате общин ожесточение… Если Франция будет настаивать на сорокавосьмичасовом периоде ультиматума, начиная с завтрашнего полудня правительство здесь не сохранит контроль над ситуацией». Премьер-министр осознал, что именно на Францию падает основное бремя германского наступления. Нужно принимать какие-то меры уже сегодня вечером. Он предлагает компромисс. Ультиматум в 8 утра завтра, истекающий в полдень. Даладье ответил: «Если британские бомбардировщики готовы к действию, для Франции было бы лучше отсрочить их вылет».
Телеграмма Галифакса Гендерсону пришла в 4 часа утра по берлинскому времени. «Если не позже чем в 11 часов утра по британскому летнему времени сегодня, в воскресенье, 3 сентября, удовлетворительные заверения германского правительства не будут переданы правительству Его Величества в Лондоне, между двумя странами с этого часа будет существовать состояние войны».
Гендерсону на Вильгельмштрассе сказали, что Риббентропа не будет до 9 часов утра, но он может оставить свою ноту переводчику Шмидту. Тот, проспав, прибыл в министерство на такси и увидел британского посла, поднимающегося по лестнице. Через боковой вход Шмидт сумел проскользнуть в кабинет Риббентропа, когда часы били 9 утра. Стоя посередине комнаты, Гендерсон зачитал британскую ноту, вручил ее Шмидту и попрощался. Шмидт же помчался в рейхсканцелярию. «Когда я вошел, Гитлер сидел за столом, а Риббентроп стоял у окна. Оба выжидающе посмотрели на меня. Я остановился на некотором расстоянии от стола Гитлера и медленно перевел британский ультиматум. Когда я кончил, наступила полная тишина… «Что теперь?» – спросил Гитлер, дико глядя на Риббентропа, словно министр иностранных дел умышленно неверно ориентировал его относительно возможной реакции Англии. В соседней комнате Геринг, узнав новость, сказал: «Если мы проиграем эту войну, пусть бог будет милостив к нам». Геббельс одиноко стоял в углу, погруженный в себя. Каждый, кого я видел в этой комнате, выглядел озабоченным».
Между тем весь мир был удивлен, что Англия и Франция не помогли Польше в те дни, когда германская военная машина крушила польское государство. Дело ограничивалось тем, что английские самолеты разбрасывали листовки на германской территории. По просьбе французского правительства англичане даже не бомбили немецкие цели - французы боялись возмездия. 7 сентября Гитлер говорил Браухичу: “Перспективы на Западе еще не ясны. Кое-какие факты говорят о том, что западные державы не хотят войны… Французский кабинет отнюдь не настроен на решительность и героизм. Из Англии уже раздаются первые робкие голоса разумных людей”.
Хотя Черчилль и надеялся на крепость французской армии, он видел ее слабости. По его мнению, Франция 1939 г. очень отличалась от той, которая выступила против Германии в августе 1914 г. Прежний дух реванша иссяк, потеря полутора миллионов человек в первой мировой войне не могла быть забыта, она нанесла нации долговременную травму. Стратегическая мысль отстала от требований дня. Во Франции (как и в Англии) не осознали того факта, что бронированные движущиеся механизмы способны превозмочь артиллерийский огонь и продвигаться на многие километры в день. Написанная полковником де Голлем книга “Действия танков” - яркая и убедительная апология маневренных танковых действий - не получила никакого отклика в военной среде. Стареющая плеяда французских военачальников во главе с маршалами Вейганом и Петэном реагировала аллергически на новые стратегические идеи. Она была полностью во власти убеждения, что оборона сильнее наступления. Генерал Кейтель: “Мы, военные, все время ожидали наступления французов во время польской кампании и были очень удивлены, что ничего не произошло… При наступлении французы наткнулись бы лишь на слабую завесу, а не на реальную немецкую оборону.”
Гитлер был азартным игроком. На западе он не оставил ни одного танка, ни одного самолета и лишь с трехдневным запасом боеприпасов начал польскую кампанию. Удар французской армии был бы смертелен, но его не последовало. Фантастически точно сбылось предсказание фюрера - западные союзники не шелохнулись. Они не оказали жертве помощи. Тридцать три дивизии, оставленные Гитлером на Западном фронте зря ожидали удара. 70 французских дивизий с 3 тысячами танков стояли на месте когда Польша приняла на себя удар страшной силы.
Германские бомбардировщики нанесли удар по штабу полькой армии, по основным коммуникациям страны и – ради устрашения – по польским городам. Западные союзники в эти роковые дни занимались дипломатией, 3-го сентября Англия и Франция предъявили Германии ультиматум, требуя отвода германских войск. По истечении 24 часов они оказались в состоянии войны с германским рейхом. Но к этому времени 4-я германская армия, действовавшая с территории Померании, уже соединилась с 3-й армией, наступавшей со стороны Восточной Пруссии. Польского «коридора», отделявшего Восточную Пруссию от основной части рейха, больше не существовало. К 7-му сентября рухнула линия обороны поляков по реке Варте, западнее Варшавы и польская столица оказалась открытой перед штурмующими колоннами немцев и с севера, и с запада. А на юге уже в 50 километрах от Варшавы оказалась южная группировка германских войск.
Командиры всех трех армий получили приказ встретиться не в Варшаве, а значительно восточнее, на берегах реки Буг. В эти дни была осуществлена фактически единственная успешная операция польской армии – ее познаньская группировка развернулась и нанесла удар в тыл 8-й и 10-й германским армиям, нанеся им весьма ощутимые потери. И все же Варшава была окружена 17 сентября и методичный противник польской армии начал безжалостные бомбардировки польской столицы, которые продолжались до 27 сентября, когда защитники столицы и капитулировали. Все замыслы отхода к труднопроходимым Припятьским болотам угасли 17 сентября, когда Красная армия, отвечая на призывы германского командования от 3-го и 10-го сентября, перешла государственную границу. 217 тысяч (из остававшихся 910 тысяч польской армии) оказались в плену Красной армии и 6 октября 1939 г. сопротивление польских вооруженных сил прекратилось. Примерно 100 тысяч солдат и офицеров польской армии перешли границу Литвы и Румынии и Венгрии, остальные оказались в плену вермахта и Красной армии. Польское государство, воссозданное в 1918 году, снова погрузилось в пучину исторического небытия. Германская армия потеряла всего 14 тысяч солдат и офицеров. Германия развязала себе руки на Востоке и могла отныне концентрироваться для наступательных действий на Западе.
Первый британский солдат погиб на Западном фронте 9 декабря 1939 года. На Нюрнбергском процессе генерал Йодль скажет: «Мы не потерпели поражение в 1939 году только потому, что во время польской кампании примерно 110 французских и британских дивизий на Западе бездействовали, стоя перед 23 немецкими дивизиями».