Черчилль категорически выступал против предоставления Индии статуса доминиона, даже когда вице-король лорд Ирвин (будущий лорд Галифакс) выдвинул эту идею. В начале ноября 1930 г. Черчилль поместил в газете “Дейли мейл” статью, в которой были такие строки: “Чтобы предотвратить преступление, каковым является немедленное дарование статуса доминиона (Индии), необходимо без задержки мобилизовать трезвые и полные решимости силы Британской империи”. Если Индийский национальный конгресс придет к власти, “англичане будут для них значить не больше, чем любая другая европейская нация. Для белых в Индии наступит время страданий, долги и обязательства всякого рода будут аннулированы, ради вооруженной защиты индусов будет завербована армия белых янычар, руководимых офицерами из Германии”. Но еще худшим окажется положение самой метрополии. “На нашем острове живет 45 миллионов человек, значительная часть которых существует благодаря нашей позиции в мире - экономической, политической, имперской. Если, руководимые сумасшедшими и трусливыми советами, прикрытые мнимой благожелательностью, вы уведете войска из Индии, вы оставите за собой то, что Джон Морли назвал “кровавым хаосом”; а по возвращении домой вы увидите на горизонте приветствующий вас голод”. В случае введения в Индии самоуправления, в Англии на улицы выйдут два миллиона голодных, треть населения Англии разорится, “мы перестанем быть великой империей”.

Даже будучи единой, Британская империя не могла рассчитывать на гарантии процветания и влияния. На помощь должна была прийти дипломатия. Опираясь на консолидированную империю, следовало найти общий язык с динамичными силами в Европе. Кто мог быть потенциальным союзником? Франция, следуя отчасти примеру Британии, крепила империю (затем Французский союз), а в Европе опиралась на “малую Антанту” (союз Югославии, Румынии и Чехословакии), а также на Польшу. Не следовало ли Британии увеличить свои европейские активы?

Военная сила Германии в 20-е годы была низведена до стотысячного рейхсвера. Генеральный штаб был запрещен, у немцев не было военной авиации. Флот был ограничен шестью линкорами, шестью легкими крейсерами, двенадцатью торпедными катерами. Веймарская Германия не имела права создания военных укреплений на своих границах. Нарушение этих условий рассматривалось как объявление войны союзникам. Вожди Веймарской республики искали выход из изоляции. Такая возможность предоставилась довольно скоро. Весной 1922 года, во время обсуждения экономических проблем на конференции в Генуе министр иностранных дел Германии Вальтер Ратенау тайно встретился с советской делегацией в маленьком городке Рапалло. Две страны, две жертвы Версаля, отказались от всех претензий военного времени и нормализовали свои отношения. И хотя преемник Ратенау Густав Штреземан заверил англичан, что Германия будет щитом против Советского Союза, в версальской системе образовалась трещина.

Союзники военных лет - в том числе англичане - еще осуществляли контроль над Германией, они инспектировали Кильский канал и пять крупнейших водных артерий. Тот, кто хотел утешить себя, мог утешиться. Но реальность заключалась в том, что даже после подписания Версальского мирного договора Германия оставалась самой мощной державой Европы. Ее население почти на тридцать миллионов превышало население Британии. А один из наиболее громогласных политиков страны - Адольф Гитлер призывал к объединению всех немцев в Европе. Возможность объединения восьмидесяти миллионов немцев вызывала в Лондоне трепет. В 20-е годы здесь еще не знали о тайнах приготовлениях немцев. Но в 1932 году французский агент проник в министерство иностранных дел на Вильгельм-штрассе и сообщил в Париж о тайном протоколе, подписанном десять лет назад Ратенау с советской делегацией в Рапалло. Советская сторона предоставляла немцам полигоны и военные объекты, где немцы могли создавать новое оружие. Здесь конструировались и опробывались новые немецкие истребители и бомбардировщики, здесь тренировались немецкие пилоты (среди них три будущих маршалла люфтваффе).

Черчилль, обозревая европейскую арену, обратил внимание на перемены, происходящие в Германии осенью 1924 г. Впервые после войны он написал, что “дух Германии начинает наполняться мечтами о войне за освобождение, за отмщение”. И тут же Черчилль добавил, что “этот процесс в Германии может выйти из-под общественного контроля”. Именно в те дни, когда Черчилль говорил своему секретарю в Чартвеле эти слова, Гитлер диктовал “Майн кампф” сокамернику в тюрьме Ландсберг Рудольфу Гессу. Черчилль прочитал книгу Гитлера сразу же после появления ее английского перевода (а до этого он ознакомился с ее отдельными частями, переведенными специально для него). Возможно благодаря своей политической интуиции, он одним из первых в Англии (да и во всей Западной Европе) понял смысл весьма откровенного обращения Гитлера к немецкой нации. Черчилль так отозвался об этой книге: “Главный тезис книги очень прост: человек есть борющееся животное, поэтому нации представляют собой сообщество борцов, которое должно быть готово к битве”. Гитлер верил только в силу, которая единственная могла, с его точки зрения, обеспечить выживание Германии. Гитлер утверждал, что крепость расы и ее выживание зависят от ее чистоты. Это требует очищения от инородцев. Черчилль одним из первых понял, что “Майн кампф” - это не болезненная игра ума беззвестного австрийского подданного, а действенная идеология той Германии, которая не смирилась с поражением. Гитлер в недвусмысленных выражениях излагал тевтонскую стратегию “создания нового Рейха посредством объединения разбросанных в Европе германских элементов. Раса, которая потерпела поражение, может быть спасена только обретя уверенность в себе. Ее армия должна поверить в свою собственную непобедимость”.

Известно высказывание Черчилля, что, хотя он презирает нацизм, если бы Англия потерпела поражение в войне, она должна была бы “найти такого же борца для восстановления своего мужества, борца, который ведет страну на завоевание достойного места среди наций мира”. В отличие от многих политиков, отказывавшихся воспринимать Гитлера и национал-социалистическое движение серьезно, Черчилль уже на ранней стадии достаточно реалистично определил потенциал этого явления. Мы видим как изменяется его представление о главной угрозе интересам Британии в Европе. Прежде он полагал, что негативные для Британии результаты войны заключались в выделении на мировой арене двух колоссов: Соединенных Штатов и Советской России. Сила обоих центров была пока лишь латентной - в обоих в 20-е годы победил изоляционизм (и Черчилль хотел бы видеть этот изоляционизм продленным в бесконечность). Он выступал за раскол и разъединение Советской России, поскольку опасался влияния этого гиганта в Европе, где ослабленными оказались и Германия и Франция. Но в конце 20-х годов обретает силу германский национализм. Во весь рост встает угроза того, что Германия станет нацией, посягающей на европейское устройство, выберет путь насильственного пересмотра версальской системы. И Черчилль начинает думать, кого можно противопоставить новой угрозе.

Со своей стороны, Гитлер почти с самого начала своей общенациональной известности объявил Черчилля своим врагом, открыто указывая, что Германии следует опасаться этого защитника британских привилегий в мире. Гитлер видел для себя сложности в том случае, “если Черчилль прийдет к власти в Великобритании вместо Чемберлена”. Черчилль уже тогда рискнул сделать предсказание, что “Германия неизбежно будет перевооружена”. Не много политиков в Европе так рано и так отчетливо увидели эту опасность. Черчилль сумел увидеть потенциал нацистского движения, возможность прихода крайне правых сил к власти в этой самой крупной индустриальной стране Европы. Прямое и косвенное содействие восстановления германской мощи вызвало его яростное противодействие. В 1928 г., когда Соединенные Штаты предложили Британии и Франции сократить свои вооруженные силы и одновременно уменьшить германские репарации, Черчилль в резкой форме выступил против этого предложения. На заседаниях кабинета министров во второй половине 20-х годов он выступал категорически против уменьшения репараций со стороны Германии. Именно тогда, на самой ранней стадии германского реваншизма Черчилль предложил создать специальные нейтральные зоны внутри примыкающих к границам германских земель. Что еще важнее: Черчилль во второй половине 20-х годов в пику господствующей тенденции выступил за сохранение большой и сильной французской армии, которая, по его мнению, “является щитом Англии”.

В одном из выступлений в Канаде он с сожалением высказался о решении Франции сократить свою полевую армию. Он напомнил аудитории, что Германия имеет вдвое больше молодых людей призывного возраста, чем соседняя Франция. Находясь в Америке в 1929 году, Черчилль призвал к увеличению британского и американского военно-морских флотов. Было заметно, что послевоенному благодушию приходит конец. В 1927 году нескольким энтузиастам удалось завлечь министра финансов на маневры экспериментальных механизированных сил. Увидев новые танки на учениях, Черчилль немедленно потребовал от военного ведомства упразднения кавалерии и полного переключения на танки. Заметим, что к этому выводу пришел профессиональный кавалерист, и сделал это раньше Гудериана и де Голля (не говоря уже о Тухачевском и Буденном).

* * *

Самый крупный в истории мировой экономический кризис начался в буквальном смысле на глазах у Черчилля, бывшего в конце октября 1929 г. в Нью-Йорке и видевшего панику на Уолл-стрите. Этот кризис вызвал потрясения мирового масштаба. Он вдвое увеличил число безработных в Англии и в большинстве стран Европы и способствовал радикализации политической жизни во многих европейских странах, прежде всего в Германии. Кризис был своего рода рубежом - концом послевоенной эпохи и началом новой, сулящей неожиданности.

Британская империя с точки зрения чисто территориальной достигла пика своего территориального расширения в 1933 г. с завоеванием Гадрамаута, отдаленного княжества в Аравии. Это был, возможно, апогей британского территориального расширения, то была высшая точка территориального могущества основанной в шестнадцатом веке империи. Максимум территории под “Юнион Джеком”. Никогда уже не будет в истории британской империи того зрелища, какое представлял собой боевой крейсер, на борту которого принц Уэллский в том году проходил через Суэцкий канал и Красное море. Самолеты королевских военно-воздушных сил пролетали в церемониальном строю над наследником английского престола, а войска различных народов, находившихся под политическим контролем Британии, были выстроены по обе стороны Красного моря. Никто уже не мог в будущем заставить этих людей писать плакаты “Скажите отцу, что мы счастливы находиться под британским покровительством”. В те годы отец - король Георг V из Букингемского дворца каждый год обращался к своим подданным и ко всему миру. Никогда больше не будут иметь такого глобального значения ежегодные имперские конференции в Лондоне.

Британия еще могла смотреть на себя как на величайшую военную силу земли, но, вступая в четвертое десятилетие века она, бывшая первой на железных дорогах и на морских коммуникациях, стала уступать на шоссейных дорогах и в воздухе. Надежда британского авиационного флота - лайнер Р-101 оказался хуже других западных образцов. Черчилль надеялся, что этот суперлайнер свяжет между собой главные оплоты империи - Канаду, Австралию, Новую Зеландию, Индию, но напрасно. Первый Р-101 вылетел 4 октября 1930 г. из Гарлингтона в Карачи, но долетел лишь до Франции, где разбился неподалеку от Парижа. Гибель Р-101 почтили скорбным молчанием государственные деятели, прибывшие со всех концов света в Лондон. В определенном смысле это была минута молчания по имперской мощи Британии.

Стало ощутимым движение центробежных сил. Чтобы приостановить их действие, правительство консерваторов пошло на трансформацию империи в “Содружество наций”. А 1930 году был выработан Вестминстерский статут, это была самая масштабная попытка приспособить империю к новейшим временам. Владения Англии с белым населением стали “автономными”, равными по статусу метрополии и объединенными общей верностью короне. Автором статута был Ян Сметс, известный деятель из Южной Африки и старинный друг Черчилля. Но статут можно интерпретировать и как начало распада Британской империи. Законы, принимаемые палатой общин, уже не были обязательными для парламентов отдельных доминионов.

И все же в начале 30-х годов Черчилль верил, что империя может долго служить основой мирового могущества Британии. Да, пик пройден, но необходимая солидарность правящего класса еще наличествует. Англичане встают, когда на волнах Би-би-си накануне Рождества к нации обращается “Его британское величество, божьей милостью король Объединенного королевства Великобритании и Ирландии, и британских доминионов за морями, защитник веры, император Индии”. Следовало рационализировать эту гигантскую систему, куда входили доминионы, королевские колонии, и договорные китайские города. Территория империи все еще была в три раза больше римской империи периода максимального подъема. Оксфордский словарь определял слово империализм как “распространение Британской империи с целью защиты торговли, союза ради взаимной обороны внутренней империи”. Первым значением слова “имперский” в этом словаре значилось “величественный”. Премьер-министр Болдуин определял имперскую систему таким образом: “Британская империя твердо стоит как великая сила добра. Ее овевают все ветра и она омывается волнами всех морей”. Историк Колин Кросс заключил: “Обладая влиянием на всех континентах, Британская империя является мировой державой в буквальном смысле; по масштабу влияния она является единственной мировой державой”. В дальнейшем такое гордое самоутверждение уже будет самообманом. Известный американский обозреватель Уолтер Липпман напомнил английскому правящему классу слова Эдмунда Берка, что они одна империя в мире не может долго просуществовать без единства правящего класса, готового на жертвы. Кризис этого единства и увидел Черчилль в намечающемся расколе британской элиты.

Несчастьем для страны было то, что ее самый яркий политик оказался несгибаемым консерватором в социальных вопросах и тем самым на этапе грандиозных социальных трансформаций своей страны почти исключил себя из национальной жизни. Своей непримиримой (и почти иррациональной) позицией в отношении большевиков и в индийском вопросе он поставил себя вне основного потока английской политики. В эти годы (30-е) имперские мечтания стали видеться английскому избирателю романтическими бреднями. Основная масса населения выступила за конституционные уступки Индии. В то же время с великой депрессией наступали суровые времена, кончилась эра “просперити”, а министр финансов Черчилль не имел рецептов экономического оздоровления. Он молчал, когда обсуждалась жгучая проблема безработицы, вопросы протекционизме и выхода из кризиса. Современники в те годы не в пользу Черчилля делали сравнения с Ллойд Джорджем, который тоже часто плыл против течения, но был значительно более гибким.

Неизбежен вывод, что Черчилль никогда не понимал жизни простых людей. Для него все, что было тривиально, просто не было достойно внимания. В принципе, в абстракции он любил народ и не раз говорил: “Я люблю британского рабочего так же, как его любил мой отец”. Но он полагал, что каждый в этой жизни должен знать свое место, свою социальную нишу. С начала века он не верил в способность лейбористской партии управлять страной. Как однажды отметил Эттли, Черчиллю лучше всего жилось бы в феодальном обществе. Его никогда не интересовало, чем живут и что думают миллионы простых людей. И если он стал впоследствии популярным, то не потому, что проникся симпатией к массам. Миллионы его полюбили за несгибаемую волю, за достоинство, за идеалы, за уверенность в победу, за патриотизм, за красноречие, за чувство юмора. Но не за понимание или сочувствие. Еще в ранние свои годы Черчилль отметил: “Я был воспитан в той цивилизации, где все принимали за аксиому положение, что люди не равны друг другу”.

На всеобщих выборах 1929 года английский народ пришел к выводу, что кабинет Болдуина не оправдал возложенных на него надежд и Черчилль, наряду с другими министрами оказался не у дел. Премьер-министром стал лейборист Макдональд. Черчилль, переизбранный в Эппинге, сел на скамью оппозиции. Тучи над ним сгустились. Он потерял поддержку Болдуина, устрашенного его поведением в ходе всеобщей стачки. Он поссорился с Бивербруком, а его блистательный друг - единственный достойный соперник на арене парламентских дебатов - Биркенхед умер в 1930 году. (Он умер в 58 лет; Его сыну Фредди Черчилль сказал: “Подумай о великом герцоге Мальборо - как он томился, лишенный сил. Насколько лучше было бы погибнуть в сияющих лучах славы -от пушечного ядра при Мальплакете. Между заходом солнца и ночью лежат очень короткие сумерки. Лучшее время”. Биркенхед действительно сгорел до тла. И Черчилль страдал без друга). Ни одна фракция не поддерживала его в парламенте. Брошенный талант являл собой печальное зрелище. В течение двух лет после этого поражения он растерял весь политический капитал, нажитый в благополучные двадцатые годы. Следует выделить два периода: между 1929-1931 годами консерваторы были еще едины в своей оппозиции слабой версии британского лейборизма; на последующем этапе - почти все тридцатые годы - “Национальное правительство” берется за власть без упрямого Черчилля.

Почему правящий класс Британии предпочел в свои критические годы видеть у руля государства такие посредственности, как Болдуин и Чемберлен, почему он предпочитал их Уинстону Черчиллю? Если попытаться ответить коротко, то это был вопрос сомнения правящего класса в его надежности, в его лояльности, в то, что он не пренебрежет мнением просвященной элиты страны. К данному периоду, пожалуй, более всего применимы слова премьера Асквита, написанные в марте 1915 года: “Жаль, что Уинстон не обладает более зрелым чувством пропорции, и у него нет благословенного инстинкта лояльности. Он мне нравится, но у меня есть большие сомнения относительно его будущего… Он никогда не взберется на вершину английской политики, несмотря на все свои удивительные таланты; недостаточно говорить языком людей и ангелов, недостаточно проводить дни в трудах, а ночи в размышлениях, если ты не можешь возбуждать у людей доверие”. Многие, слишком многие полагали, что этот сын блестящего, но порочного демагога-консерватора и очень красивой, но слишком переменчивой американки, излишне откровенно выставляет свои амбиции, слишком агрессивен. Это возбуждало недоверие и подозрение. Вспоминали, что немедленно по вступлении (в возрасте 26 лет) в парламент, он рассорился со своим партийным руководством, вспоминали все непримиримые черты его характера, исключавшие его эффективность как “члена команды”.

В 1931 году Гарольд Николсон, размышляя о нем, записал: “Уинстон Черчилль является самым интересным человеком в Англии. Как может человек, столь способный и блестящий считаться поверхностным и лишенным здравого смысла в суждениях?” Как бы то ни было, но низкое мнение о Черчилле доминировало еще почти десять лет. Одиночество Черчилля в политической жизни Британии было связано в эти годы прежде всего с его позицией в отношении Индии. Черчилль не соглашался с предоставлением прав доминиона крупнейшей английской колонии. “Индия, - говорил Черчилль, - это абстракция. Индия - это географическое понятие - не более чем экватор”. 16 ноября 1929 г. он опубликовал в газете “Дейли мейл” статью, в которой, в частности, говорилось: “Британия спасла Индию от варварства, внутренних войн и тирании. Ее медленный и постоянный марш к цивилизации представляет собой в целом одно из самых примечательных достижений нашей истории. Придание статуса доминиона Индии является нецелесообразным в настоящее время и вызовет противодействие всей британской нации”. На эти слова лидер консервативной партии Болдуин ответил, что Черчилль “желает возвратить предвоенный мир, и править сильной рукой. Он снова стал младшим офицером гусаров выпуска 1896 г.”. Сторонники сохранения влияния в Индии говорили о выводе римских легионов из Британии как о начале конца Римской империи. Проблема Индии вызвала раскол почти во всех партиях и в конечном счете в начале 30-х годов она привела к тому, что Черчилль вышел из руководства своей партии после ссоры с Невиллем Чемберленом. В это же время лидер либеральной партии Ллойд Джордж попал в госпиталь из-за болезни. Англия на время лишилась двух своих самых талантливых политиков.

* * *