Чемберлен, размышляя на ту же тему, заметил в частном письме от 26 марта 1939 года: “У меня нет веры в способность России осуществить эффективное наступление”. Он продолжал при этом утверждать, что Россия, а не Германия’ представляет собой главную угрозу западной цивилизации.
В запасе британской дипломатии как бы оставалось сделанное 18 марта 1939 года предложение М.М.Литвинова о созыве в Бухаресте конференции шести держав - СССР, Румынии, Польши, Британии, Франции и Турции для создания “мирного фронта” против германской экспансии. Примечательно, что в Париже не осталось никаких письменных свидетельств реакции французского правительства на предложение, которое собственно могло бы спасти Францию. В мемуарах министра иностранных дел Бонне, где немало страниц посвящено мишуре, нет даже упоминания об этом предложении. Чемберлен и Галифакс, по крайней мере, засвидетельствовали факт прочтениями этого предложения. Чемберлен отверг его на том основании, что оно “преждевременно”. Министр иностранных дел Галифакс назвал его “неприемлемым”. 23 марта Чемберлен в палате общин выступил в принципе против создания “противостоящих друг другу блоков” в Европе.
Черчилль привел посла СССР Майского в курительную комнату палаты общин: “Господин посол, если мы желаем добиться успеха, нам нужна помощь России. Ныне меня не волнует ваша система, но поляки и румыны любят ее еще меньше. Хотя в крайнем случае они могут позволить вам войти, они хотели бы получить гарантии, что вы в конечном счете выйдете с территорий этих стран. Можете ли вы дать такие гарантии?” Выступая 13 апреля в палате общин, Черчилль выдвинул все находящиеся в его распоряжении аргументы в пользу союза с СССР. “У России огромный интерес к тому, чтобы предотвратить нацистскую экспансию в восточном направлении. Именно на этот глубокий, естественный, законный интерес мы должны полагаться”, необходимо “добиться полного возможного сотрудничества с Россией, сделать так, чтобы никаким предрассудкам со стороны Англии или Франции не было позволено мешать теснейшему сотрудничеству между нашими странами, что обеспечило бы нашей коалиции огромный контрбаланс русской мощи”.
Через несколько дней Литвинов вручил послу Великобритании в СССР сэру Уильяму Сидсу официальное предложение: любое продвижение германских вооруженных сил на Восток от существующих германских границ будет рассматриваться как нападение на Советский Союз и Красная Армия будет действовать соответственно. При этом СССР, Англия и Франция будут оказывать друг другу взаимную военную помощь. Польша, если пожелает, может подключиться к этому союзу. Это было разумное предложение. Гитлер со всей его мощью попадал в то самое железное кольцо, об опасности которого он так много говорил. При этом Литвинов, зная подозрительность Сталина, потребовал немедленного обсуждения военных условий союза.
Если у Британии были основания для подозрений в отношении России, то и у России (как пишет верный приверженец Черчилля Макмиллан) были свои основания для подозрений: враждебность западных держав после первой мировой войны, интервенция, потеря Россией территорий - ничто это не было забыто. И все же при Литвинове русская политика была направлена на поиски безопасности посредством Лиги наций и союза с Западом. Мюнхен был шоком, но все же Россия выдвинула 16 апреля 1939 года предложение о союзе с Британией и Францией. Это был последний шанс Литвинова, но это был и последний шанс Запада.
Черчилль суммировал ситуацию таким образом: “Если бы мистер Чемберлен по получении русского предложения ответил: “Да. Давайте сомкнем руки и разобьем Гитлеру нос”, или похожими по смыслу словами, парламент поддержал бы его. Сталин пришел бы к определенному мнению и история пошла бы другим курсом”.
В мемуарах Черчилль еще более определенно указал на утраченные возможности. “Теперь, глядя на эти события издалека, приходишь к выводу, что Британия и Франция должны были принять русское предложение, провозгласить трехсторонний союз и поставить выяснение метода конкретных действий союза в случае войны на будущее. Тройственный союз мог бы перехватить дипломатическую инициативу и Гитлер не смог бы прибегнуть к своей излюбленной тактике действий то на одном участке, то на другом”. Но, как заметил Черчилль, “премьер-министр Чемберлен и министерство иностранных дел Англии стояли словно пораженные загадкой Сфинкса”.
После долгих внутренних переговоров Париж принял это предложение, а Лондон нет. Здесь его обсуждение происходило 19 апреля. Выступивший вместо Галифакса Кадоган охарактеризовал московский план как “чрезвычайно неудобный”. Он заявил, что военная мощь СССР незначительна и заключил: “С практической точки зрения все аргументы говорят за то, чтобы не принимать русского предложения”. Предложение Литвинова должно быть отвергнуто на том основании, что оно может “вызвать отчуждение наших друзей и укрепить пропаганду наших врагов, не дав при этом реального материального вклада в укрепление нашего фронта”.
Чемберлен был в затруднении, зная, что завтра Черчилль укажет на него перстом. И все же старая команда - Чемберлен, Галифакс, Вильсон, Кадоган, Инскип и Саймон выступили против союза с большевиками. Одни из главных аргументов было возможное недовольство Польши и Румынии. Военные тоже помогли: согласно их экспертизе, военная помощь, которую мог оказать Польше и Румынии Советский Союз “не столь велика, как это принято считать”. В частной беседе Чемберлен сказал, что “скорее уйдет в отставку, чем заключит союз с Советами”. Более простодушный адмирал Четфилд сказал, что обеспокоен, “как бы Россия не заключила союза с Германией. Это создаст для нас самую опасную ситуацию”. Протокол в этом месте фиксирует оживленное изумление по поводу страхов адмирала.
После двух недель молчания Лондона Сталин сместил Литвинова с поста комиссара иностранных дел. Пост занял Молотов. Как пишет У.Манчестер, “исследовать сознание психопата невозможно - кратчайшее расстояние между двумя точками становится лабиринтом и все же Черчилль полагал, что в мышлении Сталина был метод. По-своему, следуя собственным извращенным представлениям, он все же был патриотом; как Уинстон он видел опасность Рейха и желал своей стране избежать этой опасности. Такова была его цель. Любые средства были приемлемы для него. Он начал поиски выхода из данного положения. Без сомнения, он предпочел бы избежать привязанности к союзникам вовсе. Если на него с подозрением смотрели в европейских столицах, то и он наблюдал за западными лидерами с немалой долей паранойи”. Пока союз с Британией и Францией выглядел предпочтительнее. Поэтому Молотову было поручено не прекращать дискуссий с Галифаксом и Бонне. Черчилль пишет в своих мемуарах, “советское правительство под воздействием Мюнхена было убеждено, что ни Британия, ни Франция не станут воевать до тех пор, пока немцы на них не нападут. Поэтому рассчитывать на них не приходится… Россия обязана была позаботиться о себе. Смещение Литвинова означало конец эпохи. Оно регистрировало то обстоятельство, что в Кремле потеряли веру в обеспечение безопасности совместно с западными державами и в возможность организации совместного восточного фронта против Германии”.
Гитлер следил за переменами в Кремле. Германский поверенный в делах сообщал из Москвы в Берлин: “Не далее как 2 мая Литвинов принимал английского посла и был назван в прессе среди почетных гостей на параде. Его смещение представляется результатом спонтанного решения Сталина… На последнем партийном съезде Сталин призвал к осторожности с тем, чтобы избежать втягивания Советского Союза в конфликт”.
Черчилль всячески подталкивал правительство. Он писал в “Дейли телеграф”: “Мы должны полностью поддержать идею сотрудничества с Россией, все балтийские государства - Литва, Латвия, Эстония - должны также войти в ассоциацию… Не существует никаких средств образования Восточного фронта против нацистской агрессии без активной помощи России. Русские интересы самым непосредственным образом связаны с предотвращением реализации планов Гитлера в Восточной Европе”.
Контраргументы английского правительства заключались в том, что договор с Россией будет негативно воспринят Японией. Румыния выступит против него вместе с Польшей. К договору неприязненно относятся английские католики. Реакцией Испании может быть присоединение к странам “оси”. Последует отчуждение Италии. Возникнут возражения у Португалии. Гитлер может предпринять “отчаянные меры”. Нетрудно увидеть, что речь идет либо о предрешенном (союз Италии с Германией), либо о явно второстепенном. Черчилль оценил речь Чемберлена в палате общин 19 мая 1939 г., содержавшую негативную оценку советского предложения как “холодную и исполненную презрения”. Напрасно лучшие умы - Ллойд Джордж, Черчилль, Иден требовали немедленного соглашения с СССР.
На многих присутствующий произвела впечатление речь Ллойд Джорджа. Ситуация напоминала ему раннюю весну 1918 г. “Мы знали, что готовится гигантское наступление со стороны Германии, но никто не знал, где будет нанесен удар… Ныне существует та самая степень секретности как и в 1918 г. И наши противники стараются запутать нас по поводу того, каковы их цели, но ясно, что они готовятся не к обороне. Они рассматривают схемы нападения против того, кого они избрали в качестве первоочередной жертвы”. С точки зрения Ллойд Джорджа, продолжительная война не устраивала диктаторов, она отнимала у них силы. “Германский идеал заключается в скоротечной войне. В 1914 г. германские планы были построены на достижении быстрых результатов и они были бы достигнуты, если бы не Россия. С тех пор, как стало ясно, что быстрая победа достигнута не будет, игра для немцев была потеряна”. Но на этот раз немцы технически более подготовлены, они создали тысячи бомбардировщиков. Предупреждая нацию, Ллойд Джордж как бы наверстывал свое бездействие в 1939 г. Еще несколько месяцев назад подобные речи высмеивались и отвергались как плод воспаленного воображения. Но теперь обстановка радикально изменилась.
Противодействуя новой волне, Чемберлен заявил, что между двумя странами - СССР и Великобританией - “существует некое подобие стены, которую трудно преодолеть”. Колин Кут писал, что премьер-министр “по существу желает доминирования в Европе нацистских идей из-за фантастического негативного отношения к Советской России”.
В отличие от него Черчилль смог подняться над идеологическими разногласиями. Решался вопрос выживания его страны. 19 мая он сказал, обращаясь к скамье, где сидел Чемберлен и его министры: “Когда вы пытаетесь оценить заинтересованность и лояльность русского правительства в этом вопросе, вы не должны руководствоваться сантиментами. Вы должны руководствоваться анализом вовлеченных в эту ситуацию жизненных интересов. Главные жизненные интересы России заключаются в сотрудничестве с Великобританией и Францией. Ясно, что Россия не собирается заключать соглашения, если с ней не будут обращаться как с равным партнером. Наше правительство должно понять, что никто в государствах Восточной Европы не может пойти на войну длительностью в год, если за их спиной не будет массивной и мощной поддержки дружественной России, связанной с коалицией западных держав, и я согласен с господином Ллойд Джорджем в том, что мы должны обеспечить эффективную поддержку дружественной Советской России. Без эффективного Восточного фронта не может быть прочной защиты наших интересов на Западе”.
Лишь после подлинного шторма возмущений Чемберлен 23 мая 1939 года дал свое согласие на переговоры с советскими представителями о заключении союза СССР, Великобритании и Франции.
В то время никто за пределами узкого круга германского руководства не знал, что Гитлер решил вторгнуться в Польшу при любых обстоятельствах. Уже в марте 1939 г. высшее военное командование получило копии “плана Вайс” - войны против Польши. 23 мая, на второй день после заключения т.н. “стального” пакта с Италией, Гитлер выступил на закрытой встрече с высшим руководством Рейха со следующей оценкой ситуации: “Не совсем ясно, приведет ли германо-польский конфликт к войне с Западом, когда мы должны будем сражаться против Англии и Франции. Если же будет создан союз Франции, Англии и России против Германии, Италии и Японии, я буду вынужден нанести по Англии и Франции несколько уничтожающих ударов. Я сомневаюсь в возможности достичь мирного соглашения с Англией… Англия знает, что поражение в этой войне означает конец ее как мировой державы. Англия - это движущая сила коалиции против Германии. Англичане сами по себе - гордый, отважный, упорный в сопротивлении народ, одаренный большими организаторскими способностями. Они знают, как использовать каждую возникающую возможность. Им присуща любовь к авантюре и смелость нордической расы. Но средние германские показатели выше. Если бы в первой мировой войне у нас было на два линейных корабля больше, или, если бы ютландская битва началась утром, британский флот потерпел бы поражение, и Англия была бы поставлена на колени. Сейчас …если Голландия и Бельгия будут оккупированы и удержаны, и если Франция тоже потерпит поражение, то фундаментальные условия для успешной борьбы против Англии будут обеспечены”.
Черчилль не знал содержания этой речи Гитлера, но он видел, что с точки зрения Берлина, его страна занимает центральное место в блоке сил, сдерживающих германскую экспансию. Летом 1939 г. Черчилль приложил немало усилий, чтобы скрепить союз с Францией. Он присутствовал в Париже на праздновании дня Бастилии и был приглашен генералом Гамеленом - главнокомандующим французскими войсками посетить французский фронт. Черчилль видел, как на противоположном берегу Рейна несколько германских солдат работали на земляных укреплениях. Часть Страсбурга была уже очищена от гражданских лиц. Черчилль некоторое время постоял здесь на мосту - между германским постом и французским было примерно 30 метров.
У Черчилля сложилось впечатление, что французская оборонительная линия обладает достаточной устойчивостью, но фланг уязвим. В отчете военному министру Черчилль делает предсказание, которое сбылось с изумительной точностью. “Что касается даты германского наступления, то я думаю, что Гитлер достаточно умен, чтобы подождать выпадения снегов в Альпах. Это закроет южные дороги, прикроет Муссолини. В течение первых двух недель сентября, или даже ранее, эти условия будут созданы. Тогда у Гитлера останется время нанести мощный удар по Польше, прежде чем в конце октября или в начале ноября грязь размоет дороги и сможет замедлить германское продвижение. Итак, первые недели сентября представляются критическими”.