Черчилль всегда верил в пользу изучения истории: “В последние годы жизни я пришел к выводу, что необходимо всегда оборачиваться к истории, изучать ее и размышлять о ней. Так можно определить главную линию движения. С другой стороны, ошибкой было бы привязывать себя к событиям и явлениям последних нескольких лет, если они не несут в себе здоровое начало и не связаны с основной линией развития”. И если соотечественники, оборачиваясь назад, видели мрак мировой войны, то Черчилль смотрел на более светлые времена, он указывал на триумфы герцога Мальборо в войне с Францией, мужественное противостояние его страны Испании, создание величайшей мировой империи. Многие называли это романтизмом, но этот романтизм помогал выжить в новой обстановке.
В своей оценке грозных новых событий Черчилль отнюдь не пользовался поддержкой влиятельных сил в стране. Когда Черчилль произносил в Вестминстере слова: “Боже, благодарю тебя за создание французской армии”, большинство лиц в палате общин, по его же словам, “скривилось от отвращения”.
Чтобы понять, почему голос Черчилля звучал так слабо и неубедительно в 30-е годы, прислушаемся к голосу его поклонника, одного из руководителей Оксфордского университета сэра Алена Герберта: “Я не думаю подобно многим в эти дни, что Черчилль является блестящим, полным сил, мужественным, но почти всегда неправым. Я думаю, что он почти всегда прав… Но я думаю, что война его в целом восхищает; что же касается меня, то после трехлетней службы в пехоте на Галиполи и во Франции меня война отнюдь не вдохновляет”.
Свое поместье Черчилль превратил в своего рода историографическую мастерскую. Посетители находили Черчилля гостеприимным хозяином Чартвела, окруженным любящей семьей и поглощенным в историографическую работу. Многие говорили о его подчеркнутой невоздержанности. Люди ближе знавшие хозяина Чертвела смотрели иначе. Лорд Бивербрук категорически не соглашался с поверхностными описаниями. Черчилль постоянно зажигал сигары, но тут же откладывал их, он готов был пригубить коктейль, но тут же забывал о нем. Внешний разброс, шум и суета скрывали железную методичность и неиссякаемую работоспособность. Черчилль любил внешнюю экстравагантность. Рабочие носили кирпичи, посредине поместья создавался пруд, возводились стены новых построек. Черчилль стоял в Чартвеле как на палубе линкора, высказывая суждения гостям и раздавая приказы рабочим. И все были под неизгладимым впечатлением от его речи, именно речи, а не беседы, поскольку он постоянно произносил длинные монологи. Гости часто затихали, слушая государственного деятеля, делавшего обзор состояния дел внутри страны и на мировой арене.
В начале 1931 года Черчилль покинул “теневой кабинет” консерваторов из-за споров по поводу будущего Индии. Напомним, что закон от 1919 года обещал Индии права доминиона. Но Черчилль полагал, что проблемы религии, кастового строя, собственности раджей делали самоуправление в Индии невозможным. В конце 1931 года он выдвинул в парламенте предложение не давать правительству полномочий предоставить Индии права доминиона. Его предложение с треском провалилось. Позиция Черчилля была неприемлема, потому что она ничего не решала. Его оппозиция привела к исключению его из “национального” правительства, созданного в августе 1931 года. Вопреки его идеям Акт об Индии был в конечном счете принят в 1935 году.
Между тем росло новое поколение политиков. Среди консерваторов выделялись Антони Иден, Гарольд Макмиллан, Дафф Купер. Они с восхищением смотрели на Черчилля, но он был для них уже монументом прошлой эпохи. Стэнли Болдуин к середине 30-х годов стал соглашаться со старым суждением Бонар Лоу: “Черчилль менее опасен, когда он вне правительства”. В 1936 году правительство создало новое министерство - Координации обороны. Вопреки ожиданиям, Черчилль не получил этого министерства, возглавить его был призван адвокат Инскип. Тогда Черчилль громогласно высказал свое суждение о Болдуине: никто не имеет права владеть всей властью, не беря на себя основную ответственность.
Это был тяжелый период жизни. Он старался больше работать, выправлять свои статьи, обрабатывая материал о герцоге Мальборо. Многие из друзей и противников пришли к заключению, что ему уже не подняться, что у него нет политического будущего. В Кремле Сталин, принимая английскую делегацию, во главе которой была леди Астор, спросил о наиболее перспективных английских политиках. Астор сказала: “Чемберлен - вот человек на подъеме”. Сталин поинтересовался: “А как Черчилль?” Глаза леди Астор расширились: “Черчилль? - переспросила она, - 0! Это конченный человек”.
Черчилль в это время путешествует по Соединенным Штатам, его статьи публиковались в шестнадцати европейских странах. Жил он преимущественно в своем имении Чартвел, где построил два коттеджа, большую кухню и внушительный бассейн с подогревом. Ставший поневоле садовником и писателем, Черчилль вдали от людских глаз наблюдал за единственной ареной, которой принадлежала его страсть - мировая политика. У него было достаточно времени, чтобы следить за положением в Европе и за процессами, происходящими в Германии. При определении состояния вооруженных сил европейских стран Черчилль опирался на помощь подлинных экспертов. Профессор философии в Оксфордском университете Ф.Линдеман довольно часто приезжал в Чартвел и они проводили утренние часы за обсуждением проблем развития военной авиации (Линдеман был признанным экспертом в этой области). В артиллерии Черчилль полагался на суждения своего соседа - Десмонда Мортона - главного специалиста по артиллерийской технике при фельдмаршале Хейге с 1917 года (в будущем Черчилль назначит его руководителем военной разведки). Связь с британской дипломатией осуществлялась через сотрудников Форин офиса, приезжавших в Чартвел. Черчилль запросил у премьер-министра Макдональда разрешение на доступ к секретной документации в сфере вооружений. Макдональд, при всей антипатии к Черчиллю, удовлетворил его просьбу.
В стране его престиж достиг надира. Стоило кому-либо закричать “Уинстон готовится говорить!” как члены палаты общин дружно спешили к выходу. Его игнорировали. Выступая в парламенте, Черчилль видел перед собой пустые скамьи, обычно слушали пять-шесть человек. Большинство депутатов, свидетельствует Гарольд Макмиллан, “считало его реакционером, потерявшим связь с реальностью”, многие задавали вопрос о его умственном здоровьи. Болдуин потребовал от партийного аппарата наблюдать за ним. Лорд Винтертон назвал Черчилля “погрязшим в ошибках гением, полностью нестабильным, создающим трудности для премьер-министра”.
Перед студентами Эдинбургского университета он не смог произнести речь - студенты, протестующие против его воинственной позиции в германском вопросе, освистали его и заставили уйти с платформы. Унижения омрачили Черчилля, но ничто не могло изменить его характер. “Я жил преимущественно в Чартвеле, - непринужденно пишет он, - где многое забавляло меня. Я построил своими собственными руками значительную часть двух коттеджей и большое кухонное помещение… Никогда от рассвета до заката, не было у меня пустого мгновения и я жил в мире с самим собой”.
Черчилль воспринимал примиренческую идеологию Англии как предательство национальных святынь. В парламенте он заявил, что одностороннее разоружение является изменой разуму. Но премьер-министр Стэнли Болдуин на этот счет не оставил недомолвок: “Если избиратели захотят разоружения, они получат его”. В отличие от чартвелского отшельника Болдуин должен был учитывать наличие в стране миллионов безработных, менее всего склонных нести “бремя империи”. Как оценивает сложившуюся ситуацию американский историк Т.Ференбах, “консервативное правительство Великобритании, единственная сила, поддерживавшая порядок в мире, была слишком занята угрозой социальной революции, чтобы рассмотреть зреющий националистический мятеж гитлеровской Германии против демократического мира”.
В среде консервативных политиков зрело убеждение, что лишь опираясь на Германию Британии может противостоять Коминтерну. Обретало авторитет аксиомы положение, что нацистская Германия является главным противовесом “революционным амбициям Советского Союза”. На союзную Францию, лишенную воли, энергии и решимости уже нельзя было полагаться, исторически она “выдохлась”. Ее разоренные северные провинции продолжали являть собой музей военного безумия под открытым небом - ржавеющая колючая проволока и окопы. И хотя в глазах мировой прессы Франция еще владела сильнейшей в Европе армией, стратеги в Париже готовы были повторить слова Черчилля: “Победа была куплена столь дорогой ценой, что неотличима от поражения”. Страх перед еще одним таким испытанием проник повсюду. От ужаса следовало скрыться за бетонную стену. 4 января 1930 года французское национальное собрание проголосовало за строительство по границе с Германией грандиозной цепи бетонных укреплений, названных по имени военного министра Андре Мажино.
Пророки несчастий никогда не пользуются популярностью. Когда Черчилль говорил об угрозе, растущей на европейском континенте, абсолютное большинство англичан полагало, что он говорит о немыслимом. Воспоминания о первой мировой войне вызывали всеобщий ужас, и забота Черчилля о военном компоненте мощи Британии казалась анахронизмом, данью прошлому. В 1930 г. Черчилль почти в одиночестве выступил против решения лейбористского правительства о сокращении военно-морского флота. Но Черчилль не уставал напоминать, что Британия стала “исключительно уязвимой, что ее армия практически исчезла, а ее военно-воздушные силы равны 1/8 французских ВВС”. Не только интуиция, но и хладнокровный анализ укрепляли его убежденность. Не было сомнений относительно того, откуда исходит угроза. 10 августа 1931 г. он написал для газетного синдиката Херста: “Германская молодежь все более активно принимает участие в политическом движении, которое никогда не признавало условий Версальского договора”. Большую тревогу Черчилля вызвало создание Германией и Австрией единого таможенного союза. Третируемый как неисправимый милитарист, Черчилль писал: “В рамках этого таможенного союза прячется “аншлюс” или союз между основной массой германского населения и тем, что осталось от большой Австрии. В результате рождается огромный германский блок с населением в 70 миллионов, угрожающий, прежде всего, двум нациям - Франции (с ее нерастущим населением) и Чехословакии. Живущие в Чехословакии три с половиной миллиона немцев могли бы быть дисциплинированными и лояльными гражданами, но “аншлюс” означает, что Чехословакия будет иметь в пределах своих границ не только “непереваримое” меньшинство, но будет окружена немцами с трех сторон. После “аншлюса” она станет Богемским островом в океане тевтонского населения, тевтонской эффективности”.
Эта речь явилась одним из факторов, которые подтолкнули французов и итальянцев к выступлению против таможенного союза Германии и Австрии. В конечном счете и немцы стали больше понимать, какой величины силу представляет собой Уинстон Черчилль. По специальному распоряжению германского правительства принц Отто фон Бисмарк (правнук канцлера), служивший в германском посольстве в Лондоне, попросил Черчилля об интервью. Согласно составленному Бисмарком отчету, “Черчилль тщательно следит за развитием политической обстановки в Германии, он знает эту обстановку в деталях и видит основную угрозу в растущем нацистском движении. С его точки зрения Гитлер представляет собой угрозу внутренней стабильности Германии, угрозу европейскому миру”. По мнению немецкого дипломата, Черчилль убежден, что “Гитлер и его сторонники при первой же возможности прибегнут к вооруженной силе для захвата власти”. Доклад Бисмарка был передан в министерство иностранных дел на Вильгельм-штрассе с такой сопроводительной фразой: “Хотя многое во взглядах Черчилля объясняется его темпераментом, необходимо проявлять к нему особое внимание, поскольку он будет играть значительную роль в любом консервативном правительстве, если таковое придет к власти”.
Первое прямое столкновение Черчилля с Гитлером относится к периоду предвыборной кампании в Германии в 1932 году. В одной из своих речей претендент в канцлеры от НСДАП потребовал для Германии “свободы в военных вопросах”. Воля Британии, по его мнению, ослабела - несколько членов британского парламента уже согласились с тем, что немцы имеют право постановки такого вопроса. Черчилль вышел на линию спора - в мае 1932 года он задал палате общин вопрос: “Вы хотите войны?” Когда двумя месяцами позже конференция в Лозанне фактически покончила с вопросом о военных репарациях Германии, он впервые указал, что Германия может перевооружиться. Черчилль процитировал Гитлера, которого он назвал “движущей силой, стоящей за германским правительством, которая может значить еще больше в будущем”.
Заочное знакомство Черчилля с Гитлером едва не превратилось в очное. Собирая материалы для биографии своего предка - герцога Мальборо, Черчилль летом 1932 года в окружении небольшой группы друзей отправился по местам битв Мальборо на континенте. Осмотрев поле сражения при Бленхейме, Черчилль остановился в мюнхенском отеле “Регина”. Нацисты издалека наблюдали за перемещениями своего лондонского недруга и намеревалилсь начать процесс выяснения отношений. Инициатором стал Эрнст Ханфштенгль, сын миллионера и друг сына Черчилля Рендольфа. Именно у него прятался Гитлер после неудачного путча 1923 года. Ханфштенгль сблизился с группой Черчилля, он играл на рояле его любимые мелодии во время коктейлей и обедов. Через него британскому политику поступило предложение встретиться с Гитлером, который готов обсудить международные проблемы. Черчилль поставил встречу под вопрос в самый последний момент: “Почему ваш шеф так непримирим в отношении евреев? Я могу понять враждебность в отношении евреев, которые причинили зло стране или выступают против нее, я могу понять выступления против них, если они пытаются монополизировать власть в любой сфере жизни; но каков смысл выступать против человека только из-за обстоятельств его рождения? Как человек может изменить обстоятельства своего рождения?” На следующий день Ханфштенгль уведомил Черчилля, что встреча не состоится. Как бы ища дополнительных аргументов для своего отказа, Гитлер говорил Ханфштенглю: “В любом случае, какую роль играет Черчилль? Он занимает место в оппозиции и никто не обращает на него никакого внимания”. Ханфштенглю остался лишь один аргумент: “О вас говорили то же самое”. (Несдержанность в конечном счете стоила Ханфштенглю дорого. Несмотря на оказанную им личную услугу Гитлеру, он был вынужден покинуть Германию вместе с той группой интеллигенции, которая включала в себя пять нобелевских лауреатов).
Еще до прихода Гитлера к власти Черчилль выступил против переговоров о даровании Германии права равенства в вооружениях: “Не обманывайте себя. Не позволяйте правительству Его Величества поверить будто все, чего просит Германия - это равный статус… Не к этому стремится Германия. Все эти отряды упорной тевтонской молодежи, марширующие с горящими глазами по улицам и дорогам Германии, ищут вовсе не равного статуса”.
Эти идеи были далеки от популярности в стране. Когда Черчилль, выступая в Оксфорде, сказал, что Германия превратила мир в руины, немецкий студент задал лектору прямой вопрос: “Полагаете ли Вы, мистер Черчилль, что германский народ, мужчины и женщины, которые живут в Германии сегодня, ответственны за войну? Ответьте прямо, да или нет”. Черчилль посмотрел в лицо студента и сказал: “да”. Под бурные аплодисменты студентов молодой немец вышел из аудитории[1]. Черчилля ждало еще более суровое унижение. Когда он провозгласил, что британское вооружение “существенно необходимо для безопасности нашего острова”, зал разразился смехом. Черчилль повторил фразу, но смех стал лишь более громким.
Над Черчиллем смеялись не только студенты. Все три премьера этого периода - лейборист Рамсей Макдональд, консерваторы Стэнли Болдуин и Невилль Чемберлен считали его “вином, которое выдохлось”. Большинство правящего класса страны не видело в трансформации Германии оснований для беспокойства и относилось к призывам Черчилля как к припадкам эгоцентризма. А между тем именно тогда, теряя золотое время для остановки агрессора, Британия теряла также и свои позиции сильнейшей мировой державы.
Удивительно, как были слепы к этому процессу лучшие умы страны. Они верили, что могущество можно сохранить за счет сделки. Проведя с канцлером Гитлером час, Ллойд Джордж оценил его как “величайшего живущего немца”. В “Дэйли Экспресс” Ллойд Джордж писал о Гитлере: “Прирожденный лидер, магнетическая, динамичная личность, характерная целеустремленностью”. В чем его цель? Оказывается, в стремлении к миру. “С Гитлером во главе Германия никогда не вторгнется ни в одну страну”. Через год Ллойд Джордж писал: “Я хотел бы видеть во главе нашей страны человека таких же выдающихся качеств”. Даже группа англиканских священников выразила “безграничное восхищение моральной и этической стороной национал-социалистической программы, ее ярко выраженной поддержкой религии и христианства, ее этическими принципами, такими как борьба с жестокостью в отношении животных, вивисекции, сексуальной агрессивности и т.п.”. Английский журналист Вернон Бартлет, описывая свое интервью с Гитлером, буквально воспел “его огромные карие глаза - такие большие и такие карие, что поневоле становишься лиричным”. И это при том, что у Гитлера были голубые глаза.