Черчилля многократно обвиняли в поражении “глобально мыслящих” политиков правительства Ллойд Джорджа. В вину ему ставили не только ошибки на внешнеполитической арене, но и недостаток лояльности в отношении премьер-министра. В этом плане следует сказать, что отношения Черчилля с Ллойд Джорджем всегда были достаточно сложными, меняясь от тесных до почти враждебных. В далекие дни до мировой войны два растущих политических лидера работали в удивительном согласии, это был подлинный политический тандем. Но после того как Черчилля низвергли в 1915 г., он полагал, что Ллойд Джордж предал его. Черчилль никогда не забывал, что в первые месяцы после занятия Ллойд Джорджем поста премьер-министра для него на нашлось места в кабинете. В тот период, когда Черчилль был на Ближнем Востоке, Ллойд Джордж не сделал того, чего ожидал от него Черчилль - не назначил его министром финансов. С этого времени их отношения уже никогда не были сердечными и близкими. С середины 1921 г. Черчилль обращался уже не к “дорогому Дэвиду”, а “дорогому премьер-министру”. При этом оба всегда признавали талант друг друга. Ллойд Джордж - социальный новатор, твердый лидер военных лет, первоклассный, редкостный талант и в то же время политический манипулятор невероятного мастерства. Несмотря на резкое охлаждение взаимоотношений (по словам Черчилля) “пяти минут было достаточно, чтобы старая дружба была восстановлена”. Но этих пяти минут не нашлось в период финального кризиса кабинета Ллойд Джорджа, хотя оба политика чувствовали, что их оттесняют на обочину политической жизни.
Черчилль уговаривал Ллойд Джорджа не покидать Даунинг-стрит 10. «Большинство людей, покинув пост, теряют всякое значение. И очень малозначительные люди становятся большими величинами заняв ответственный пост». С падением в 1922 году кабинета Ллойд Джорджа завершился первый этап активного вмешательства Черчилля в мировую дипломатию. С 1905 по 1922 г. он занимал высокие посты в правительстве (министр внутренних дел, первый лорд адмиралтейства, министр боеприпасов, военный министр, министр колоний). Лишь послужной список Ллойд Джорджа выглядел не менее внушительно. Своего рода секретом политического успеха Черчилля была поддержка лидеров - вначале премьер-министра Асквита, а затем премьер-министра Ллойд Джорджа. Но в новой послевоенной Англии не было политиков крупного масштаба, которые хотели бы связать себя с личностью Черчилля.
У Уинстона Черчилля была слабость: он порождал недоверие к себе. С первых шагов на политической арене, когда он в возрасте 26 лет стал членом парламента, он ссорился с партийными боссами. У него не было столь ценимой в ХХ веке угодливой всеядности, он был открыт и дерзок. Именно вследствие этого обстоятельства он стал попадать в опалу.
Асквит выразился по его поводу так в марте 1915 г.: “Жаль, что Уинстон не обладает лучшим чувством пропорции. Я действительно люблю его, но смотрю на его будущее с большими сомнениями… Несмотря на свои восхитительные таланты, он никогда не взойдет на вершину английской политики; какой смысл говорить языком ангелов и проводить дни и ночи в работе, если ты не порождаешь доверия?”
Разумеется, не в пользу Черчилля говорило то обстоятельство, что он дважды менял партийную принадлежность (в 1904 г. он перешел из консервативной партии в либеральную, а через двадцать лет вернулся к тори). И военные, и гражданские лидеры едва терпели (а когда могли, не терпели) его открытое презрение к профессионализму, его импульсивность и воображение, его ненависть к форме, когда форма ставит границы содержанию, его неуважение к традициям, которые не соответствуют изменившимся обстоятельствам.
Ближайшими политическими друзьями Черчилля были Биркенхед, Ллойд Джордж и, в меньшей степени, Бивербрук. Но при этом два самых больших друга-покровителя, Асквит и Ллойд Джордж, отмечали, что Черчилль всегда вел себя так, словно именно он был премьер-министром. Многих, слишком многих такое самоутверждение отталкивало. Еще один экс-премьер-министр, Бонар Лоу, отвечая на вопрос, хотел ли бы он иметь Черчилля на своей стороне или против себя, не колеблясь, ответил: “Против себя, всегда только против себя”. Те его доблести, которые выделяли друзья, ценились далеко не всеми. Бивербрук как-то сказал: “Когда Черчилль находится на гребне волны, то видно, что он сделан из того материала, из которого создаются тираны”. Сам Черчилль далеко не всегда понимал, что отталкивает в нем окружающих. Лишь время и опыт сделали его более умудренным. Но, как пишет А.Дж.П.Тейлор, “у него никогда не было мудрости змеи”.
В период значительных политических осложнений для правящей коалиции Черчилль становится все более известным оратором. Даже в высшей степени одаренный Ллойд Джордж не мог выдержать сравнения с Черчиллем. Его мастерское владение речью проявилось прежде всего в палате общин, на том форуме, где шесть столетий подряд культивировалось ораторское искусство. Никто не знал тогда, каких усилий стоило Черчиллю достичь этого мастерства. 8 февраля 1922 г. он впервые выступил в палате общин без предварительной работы, без специально заготовленного текста. Он не рисковал так выступать на протяжении всех предшествующих 18 лет пребывания в Вестминстерском дворце. Все прежние экспромты тщательно готовились заранее. Теперь Черчилль убедился в своем ораторском всевластии. Он так описал свои новые впечатления Клементине: “Это был настоящий большой успех: никаких забот, никакой работы, совершенно приятный опыт. Я думаю, что достиг свободы в искусстве дебатов и в дальнейшем надеюсь меньше тратить время на предварительную подготовку”.
Когда радио вошло почти во все дома и стало мощным политическим инструментом, Черчилль встретил немало сложностей. Его “боевой” стиль нормально воспринимался на собрании избирателей, но отвергался удобно усевшимися в домашние кресла слушателями. Такие политики как Ф.Рузвельт гораздо быстрее овладели радио как общенациональным резонатором. Черчиллю это стоило большого труда. Но он все же конечном счете овладел новой техникой. В конечном счете ораторское искусство - это не только, и даже не столько, техника. Как писал Розбери, “сквозь предложения пробивается характер”.
Впервые мы читаем в письме Клементине, что он провел день не написав ни строчки и не обдумывая ни одного сюжета: “Наверное я начал взрослеть”. Как уже говорилось выше, в ноябре он похоронил четырехлетнюю дочь Мериголд. Через несколько месяцев он сделал то, о чем и не мечтал ранее - купил загородный дом - Чартвел, который немедленно стал перестраивать.
Тем временем на политическую арену Англии вышла лейбористская партия. Она набирала мощь, когда либералы и консерваторы вели свою старую дуэль. Черчилль придерживался крайней оценки английских лейбористов, в их движении он видел “прячущуюся тень коммунизма”. Как пишет английский историк М.Шенфелд, “Черчилль, человек страстной независимости духа, с ужасом относился к социализму как к антилиберальной силе, направленной на низведение людей к нижайшему общему знаменателю. Его сознание не могло воспринять, почему рабочие люди могут связывать свои лучшие надежды с обменом доли своей индивидуальности на большую социальную безопасность. Соответственно, он воспринимал британскую лейбористскую партию как русскую коммунистическую партию. Эта риторическая экстравагантность наверняка стоила ему многих голосов”.
Черчилль не упускал случая высказаться в том духе, что с приходом власти толпы наступает конец лидерству самых талантливых. Лейбористы отвечали ему обвинениями в дипломатических просчетах: “Мистер Черчилль сделал все, что было в его силах, для сохранения милитаризма в Европе и осуществления военных авантюр против России”. Газета “Дейли геральд” обвинила его в растрате государственного имущества - “посылке военных припасов, которые стоили нам 20 миллионов фунтов стерлингов, для поддержки русской контрреволюции”. В другом номере “Дейли геральд” говорилось: “Черчилль неспособен понять, что его реакционные авантюры вызывают недовольство в Англии. Он полностью потерял связь с общественным мнением и в этом его беда”.
Коалиционное правительство Ллойд Джорджа пало из-за “восстания” консерваторов. 19 октября 1922 года Черчилль претерпел операцию аппендицита, и когда он пришел в себя, то узнал, что Ллойд Джордж уже не премьер-министр, а он сам, по его словам, “потерял не только аппендикс, но и работу”. Он вел предвыборную кампанию из госпитальной койки и его яркие обращения к избирателям просто нельзя было не печатать. Но эти статьи были обращены невольно к узкому кругу единомышленников, а не к бедному избирательному округу. Черчилль и здесь верен себе, он воюет с подрывными социальными доктринами: «Программа конфискаций фатальна для восстановления процветания в нашей стране, поскольку она вдохновляет классовую ревность и доктрины зависти, ненависти и злобы».
Особенно его возмущало предательство прежних союзников Ллойд Джорджа, таких как Маккенна: «Я был другом ллойд джорджа до того, как он стал знаменит. Я был с ним, когда все валялись у его ног. И сегодня, когда против него растут предательские силы и ликуют по поводу его ошибок, те - кто вошел в парламент на его плечах отшатнулись от него, когда фанатики вспомнили старые счеты, когда такие как Маккенна из своего роскошного заточения стремятся нанести последний удар, я остаюсь другом и помощником Ллойд Джорджа». Никогда интрига и предательство не привлекали Уинстона Черчилля, он воевал с открытым забралом. И Клементина сражалась, словами ее мужа, «как аристократ, всходящий на гильотину». Но такт не всегда был соблюден. Стоило Клементине появиться перед избирателями с нитью жемчуга на груди, как бедные женщины замолчали и было ясно за кого они точно
Ответ Мореля был сокрушительным: «Мой отец француз, а мать - англичанка и я родился в Париже. Мы не выбираем себе наших родителей или место рождения. Я не более виноват в том. что мой отец француз, чем мистер черчилль в том, что его мать американка… Мой отец умер, когда я был ребенком. Моя мать послала меня в школу в Англии, когда мне было восемь лет… Очень умно в восемь лет думать о том. как избежать военной службы».
Сам Черчилль явился прямо из госпиталя только в день перемирия - 11 ноября, одев все свои одиннадцать военных наград - больше, чем у любого соперника. Но не медали волновали обнищавший Данди, а жестокая нищета. Слабость не отвратила Черчилля от двухчасовой пламенной речи, правда произнес ее он сидя. Не прошло и нескольких недель после потери аппендикса, как он потерял и место в парламенте - пролетарский округ Данди на выборах 15 ноября 1922 года припомнил ему и «крестовый поход против России» и неприязнь к лейбористам - проголосовал против него. Социальное было ему понятно: «Посмотрите как живут люди в этом бедном городе и вы многое поймете». Златоуст палаты общин потерял популярность у избирателей. За него голосовали лишь 8 тысяч человек (32 тысячи за победителя). Он впервые за 22 года проиграл и оказался на низшей точке своей политической карьеры. Самолюбие Черчилля было уязвлено, хотя и говорил все что нужно: «У меня нет ни малейшей тени сожаления, озлобления или горечи». Он явно чувствовал себя униженным и объяснял поражение на выборах тем, что был “далек от своей обычной физической формы”, и не признавал поражения своей политики. Король принес ему соболезнования. Личный секретарь Ллойд Джорджа заметил в дневнике, что “Уинстон выглядит настолько потерянным, что едва может говорить. Он думает, что мир приблизился к краху, по меньшей мере, его политический мир. Я думаю, что его карьера окончена”.
Для Черчилля было удивительным узнать, как много у него противников. Имея в виду именно это обстоятельство, он несколько раз подчеркнул публично, что никогда не участвовал в интригах, и что “все, что у меня есть, добыто лично мною”. Как будто повторилась драма 1915 года. Гость на его сорокавосьмилетнем юбилее отметил: “Уинстон достиг предела уныния, в течение вечера он едва мог говорить”. Симпатизирующая ему Марго Асквит дала рецепт смягчения психологического удара: “Писать и рисовать, и не восстанавливать против себя всех, не доказывать свою правоту всеми возможными способами. Сохраняйте друзей везде, где можете, и не теряйте ни одного. Если у Вас хватит терпения, и вы воспользуетесь вашим прекрасным темпераментом, сверкающим умом и действительно не мстительной натурой, вас ждет великое будущее”. Черчиллю ничего не оставалось, как следовать благому совету. В день своего 48-летия он выехал на французскую Ривьеру, где начал писать мемуары о первой мировой войне и где оставался до мая 1923 года. Один из друзей спросил его: “Уинстон, чтобы забыть о войне, я много рисую. Что вы делаете?” Черчилль ответил, что пишет книгу о войне. Художник не одобрил этого увлечения: “Это все равно, что раскапывать кладбище”. Черчилль: “Да, но при этом ожидая воскрешения”.
Он утешает жену: «Моя дорогая - я молю тебя не беспокоиться о деньгах… Чартвел будет нашим
За эти месяцы он много нарисовал и написал. У него было много мольбертов и исторических источников. В Каннах у него был секретарь и помощник, и он работал с фантастической скоростью, пока Клементина играла в теннис. Первый том «Мирового кризиса» начала печатать лондонская пресса. Написанная им история первой мировой войны еще раз показала окружающим, что перед ними личность самого крупного калибра. Стиль, грандиозность обзора, феноменальная память, энергичность изложения, оригинальность и проницательность суждений говорили об авторе не меньше, чем о предмете изложения. Масса документального материала, по меньшей мере, ослабила обвинения против него. Хорошая пресса способствовала его реабилитации. Но его ненавидели консерваторы (как ренегата), большинство либералов и, конечно же, лейбористы. Когда первый том мемуаров вышел в свет, Бальфур откликнулся так: “Я слышал, что Уинстон написал большую книгу о себе и назвал ее “Мировой кризис”. По выражению Росса Джеймса, “черчиллевская магия” переставала действовать на нацию. Противники Черчилля рассуждали о наследственном в его роду безумии. Невилль Чемберлен отметил, что Черчилль “предельно чувствителен для человека, постоянно атакующего других”. Доброжелатели высказывались примерно так (в данном случае лорд Дерби): “Я верю в способности Уинстона, но ему не хватает уравновешенности. Никто не знает, какого воздушного змея он запустит в следующий момент”.
Критики высказывались более сурово: “Прошло время отчаянных пилотов, устремляющихся в поднебесье, радующихся опасности, когда волны становятся высокими, ожидающих штормов, но не готовых к штилю”. Политический противник Черчилля А.Понсонби так оценил его в частном письме: “Он безусловно исключительно талантливый человек в политической жизни, но лишен харизматических черт и не “джентльмен”. Он представляет в политике большую опасность из-за любви к кризисам и из-за ложных суждений. Несколько лет тому назад он сказал мне: “Мне необходимо, чтобы что-то происходило”.
Утро, которое всегда приносило Черчиллю надежду, сменилось серым светом второй половины жизни. Баловню эдвардианского либерализма, довоенного douceur de vivre мир после газовых атак и хладнокровных атак на пассажирские корабли не казался совершенным. “Какое разочарование принес двадцатый век. Силы цивилизации в осаде, перспективы успеха туманны и только интенсивные, концентрированные и продолжительные усилия помогают избежать тотальной катастрофы”. Чтобы участвовать в этих усилиях, следовало заручиться партийной поддержкой. Разделенная либеральная партия уже не была такой силой.