Уинстон незаменим, потому что у него есть идеи
Генерал Сметс, 1930
Первая мировая война начала период резких перемен в мире в целом и в британском обществе, в частности. Она не была “последней войной в истории” - но хрупкости этого вильсоновского определения в те годы никто не мог себе и представить. И в этом было своего рода благо. Как пишет будущий политический наследник Черчилля Гарольд Макмиллан, “если бы мы знали в 1918, что все труды предшествующих четырех лет окажутся напрасными, и что в течение жизни следующего поколения, частично из-за злонамеренности хозяев Германии, частично из-за готовности германского народа следовать идеям, еще более темным, чем у кайзера и его друзей, частично из-за слабости и глупости тех, кто проводил британскую политику, все это нужно будет претерпеть вновь, тогда действительно горькая чаша жизни была бы переполненной. К счастью, занавес над будущим был закрыт”.
Версальский мир оказался несчастливым. Никто не получил полностью того, что хотел. Америка распростилась с Лигой Наций. Ллойд Джордж не сумел “успокоить” Европу ради сохранения империи. Французы не сумели сделать англичан и американцев гарантами своей безопасности, итальянцы не получили ожидаемых территориальных приращений. Более всего себя чувствовали обиженными немцы, рассчитывавшие на более мягкие условия мира. Версальская конференция оставила тлеющий фитиль, который взорвал погреб европейской политики через двадцать лет.
Британия, все же, получила в Версале, возможно, больше других. Американцы перестали выдвигать убийственный лозунг о “свободе морей”, германский флот был потоплен. Лондон мог (на определенное время) спокойно обратиться к своей империи.
Черчилль видел главный недостаток Версальской системы в том, что она никак не уравновешивала Германию и Францию. Даже будучи побежденной, Германия значительно превосходила свою западную соседку. Черчилль хотел, чтобы британское правительство дало Франции обязательства защищать ее безопасность в обмен на ослабление французских требований к Германии, ожесточавших последнюю. Черчилль надеялся найти способ примирения с Германией, как бы компенсируя тем самым неудачу попыток сделать союзником Россию. Снова и снова он выражал ту мысль, что основная опасность Британии проистекает из возможности русско-германского сближения. Опасность такого сближения он множил на растущие возможности военной технологии.
Черчилль предупреждал, что Лига Наций обретет могущество только в случае единства великих держав. Разъединение же Британии и Франции лишало эту организацию мощи. Проявление самостоятельного курса Японии, Италии и Германии довольно рано убедило Черчилля в том, что на Лигу Наций особенно полагаться не стоит. Но и одиночество Британии, отсутствие у нее в начале 20-х годов тесных отношений с великими державами, обещало (полагал Черчилль) тревожное будущее.
Особым было отношение Черчилля к тихоокеанскому региону, где Япония и Америка быстро ужесточили спор. Ускоренное военное строительство в обеих этих странах уменьшало значимость Британии. У Британии был еще союзный договор с Японией, но в жарких дебатах на заседаниях кабинета Черчилль проводил ту идею, что наибольшую угрозу для Британии представляло бы отчуждение Соединенных Штатов. Ллойд Джордж равным образом боялся и зависимости от США.
После окончания первой мировой войны ведущим английским политикам стала ясной новая роль двух величайших факторов на мировой арене - Соединенных Штатов Америки и новой России. Это было лишь начало возвышения обеих держав, но уже в период Версаля Ллойд Джордж, Черчилль и их окружение не без смятения оценивали потенциал этих двух сил на мировой арене. Англичане приложили колоссальные усилия, чтобы сплотить в этот (решающий, как они считали) момент британской истории подлинную имперскую федерацию, надеясь, что доминионы и колонии, объединенные вокруг Лондона, помогут ему удержать за собой роль мирового арбитра.
Но в кругу политиков, среди которых Черчилль отличался и талантом и прямотой суждений, росло понимание трудности выполнения этой роли. Мощь империи прежде базировалась на эффективном контроле над доминионами и колониальными владениями, а также на военно-морском преобладании. После окончания первой мировой войны и первое и второе основание подверглись суровым испытаниям. Хотя Индия и поддержала в ходе войны военные усилия метрополии, в ней произошел необратимый рост национального самосознания. Лидеры национального движения, получившие образование в английских школах и университетах, теперь полагали, что страна имеет право на самоуправление. Индийские политики напоминали, что они рекрутировали армию в миллион человек, а вклад в финансовое обеспечение войны составил 500 млн. фунтов стерлингов. Резолюция о системе правления в Индии, принятая в парламенте в 1919 г., была по существу первым шагом на пути достижения самоуправления.
Аналогичные процессы наблюдались и в других частях империи. Джеймс Моррис писал, что в 1914 году “белые колонии пошли воевать за нас, удовлетворенные ролью лояльных подданных своей родины-матери. В них господствовало уважение к британским традициям и достижениям. Хотя они часто высмеивали англичан, их обычаи, их приверженность традициям, жители доминионов все же смотрели на старую свою страну с верой в то, что англичане сумеют сохранить достоинство и ценности своей системы, а также качество своих лидеров”. В страшных боях на Сомме, в бесконечных потерях на протяжении четырех с половиной лет эта вера в метрополию была утеряна даже у самых признанных лоялистов. Несмотря на достигнутую победу, метрополия потеряла значение и престиж безусловного центра, вокруг которого вращались все британские владения в мире. Не далее, как в 1917 году четыре премьер-министра доминионов решили между собой, что по окончании войны они будут требовать “адекватного голоса в имперской внешней политике”. Премьер-министр Южной Африки Сметс с этого времени стал называть четыре доминиона автономными нациями. Лояльность еще сохранялась, но правительства доминионов в Оттаве, Канберре, Веллингтоне и Кейптауне думали о собственном пути развития. Поднимался вопрос о том, чтобы король позволил четырем своим сыновьям править четырьмя доминионами. Пять дополнительных голосов имперских владений Англии, полученных в Версале при формировании Лиги Наций, были обстоятельства двоякого сорта: с одной стороны, Англия рассчитывала на их поддержку, а с другой - британские доминионы впервые получили самостоятельный голос на международной арене.
Черчилль оказался буквально в центре этого мощного движения доминионов к независимости: в период галлиполийской операции командиры запрашивали правительства своих доминионов по поводу общей стратегии и присылки новых войск. Когда Оттоманская империя распалась и потребовались дополнительные войска для контроля над новыми подмандатными территориями, Черчилль обратился к доминионам с просьбой прислать войска в Персидский залив. Самоутверждение доминионов вызвало противодействие. Лондонская “Таймс” почувствовала себя оскорбленной: “Хотя доминионы могут говорить различными голосами как индивидуумы, они обязаны говорить единым голосом, когда речь идет об интересах империи”. Журналисты из “Таймса” отстали от времени, представители доминионов уже говорили на разных языках и выдвигали собственные претензии. Именно в это время премьер-министр Канады Маккензи Кинг записал в дневнике: “Если членство в британской империи означает участие доминионов в каждой войне, в которой участвует Великобритания, я не вижу возможности поддержания длительных тесных взаимоотношений”. А премьер-министр Южной Африки Сметс сказал, что “важные вопросы политики, которые касаются всего союза, не могут быть решены без созыва парламента нашей страны”.
Имперское могущество, вызывавшее прежде такое восхищение и готовность идти на жертвы, теперь теряло притягательность в самом английском населении. Многих подданных метрополии уже “не касалось” то, что творится в противоположном конце земного шара.
Вторым (после империи) основанием британского могущества был флот. Но и здесь происходили необратимые перемены. Когда англичане встречали плененный германский флот адмирала фон Ройтера, среди английских кораблей уже находилось несколько судов под звездно-полосатым флагом. Адмиралтейство сигнализировало адмиралу Битти: “Это утро останется на все времена примером той восхитительной уверенности, на которой в конечном счете покоится морская мощь”. Телеграмма имела в виду, разумеется, британскую морскую мощь. Но уже через четыре года - на вашингтонской конференции, созванной для предотвращения гонки морских вооружений, никто из англичан уже не смог продемонстрировать “восхитительную уверенность”. Прежде Британия тратила вдвое больше на военно-морской флот, чем любой ее потенциальный соперник, твердо сохраняя свое превосходство. Но на Вашингтонской конференции 1922 г., зафиксировавшей итоги военно-морского развития ведущих морских держав в период первой мировой войны, англичане должны были согласиться на равенство с американцами и соотношение мировых флотов в мире стало 5:5:3:1,75:1,75 - для Англии, США, Японии, Франции и Италии. Согласно решениям вашингтонской конференции, Англия должна была отдать на слом 657 боевых кораблей, включая дредноуты, линкоры и крейсера, составлявшие основу ее великого флота. Англичане пообещали не строить военной базы в Гонконге. Абсолютное господство Британии на морях окончилось. Сказался рост конкурентов и уменьшение английских ресурсов. Даже расходуя 5 млн. фунтов стерлингов ежегодно, Англия не могла угнаться за темпом военно-морского строительства Америки и не могла даже мечтать о военно-морском превосходстве над объединенными флотами основных соперников - США и Японией.
Ослабление материальных оснований сопровождалось кризисом имперской психологии. Герберт Уэллс указывал, что 95% английского населения столь же мало знают о своей империи, как и об итальянском Ренессансе. В битвах первой мировой войны Англия потеряла целое поколение талантливых администраторов и политиков, война оставила вдовами 160 тыс. англичанок. Цвет английской молодежи, ее университетские студенты (которые в решающий для страны час влились в армию Китченера) погибли или потеряли вкус к энергичной жизни. Не зря потом англичане оплакивали “потерянное поколение”, пытаясь подсчитать, сколько потенциальных министров, поэтов, ученых, врачей, адвокатов и профессоров они потеряли в окопах Франции. Те, кто выжил, подобно трижды раненому Гарольду Макмиллану (читавшему Горация при свете свечи в своем окопе), вышли на политическую арену с мировоззрением, разительно отличавшимся от исторического видения поколения отцов. Прошедшая война не породила своих мальборо, веллингтонов, нельсонов. В какой-то мере можно видеть героя в археологе Лоуренсе, ставшем Лоуренсом Аравийским. Но подобные исключения лишь подтверждали общее правило - нехватку талантов.
Уинстона Черчилля это вводило в депрессию: “Что за несчастье жить в ХХ веке! Какая ужасная меланхолия видеть длинную череду прискорбных событий, омрачающих первые двадцать лет этого века. Мы видим в каждой стране распад, ослабление внутренних уз, вызов основным принципам, упадок веры, ослабление надежд на те структуры, от которых в конечном счете зависит существование цивилизованного общества. Можно ли не испытывать чувства грусти, видя эту печальную панораму человечества, которое проходит период, отмеченный гигантскими разрушениями и искажением лучших качеств человеческого характера”.
Искусство управления теперь требовало не дипломатической изощренности, не твердой имперской воли, а знания экономики. Но Черчилль продолжал думать об империи как “старый лев”. Он считал, что главная опасность для мощи империи исходит изнутри, вследствие ослабления английского общества: “Разбив самую мощную империю мира, выйдя с триумфом из Армагеддона, мы не должны позволять себе опуститься и наблюдать, как наша империя распадается вследствие действия подрывных сил… Наша империя была достаточно мощной, когда нужно было разбить линию Гинденбурга, она должна быть достаточно крепкой, чтобы защитить свои основные интересы”. Но готовы ли англичане к прежней жертвенности? Как бы подразумевая негативный ответ, премьер-министр Ллойд Джордж сформулировал основной принцип британской внешней политики на последующий исторический период: “Британская империя не позволит вовлечь себя ни в одну крупную войну на протяжении следующих 10 лет и в будущем не потребуется заново создавать экспедиционный корпус британских войск”. Многие ожидали от Черчилля - “трибуна империи” - призыва к увеличению вооруженных сил страны. Но Черчилль был достаточно проницательным, чтобы понять - в текущий период такая политика непопулярна. В конце 1920 г. Черчилль уведомил Ллойд Джорджа, что хотел бы покинуть пост военного министра - ему надоело заниматься роспуском армии, борьбой с ирландскими террористами и другими, с его точки зрения, второстепенными проблемами. К тому же Черчилль и Ллойд Джордж разошлись во взглядах на армию. Первый хотел сохранить в Британии крупные наземные силы, второй полагал, что пора возвращаться к традиционной опоре на флот.
Черчилль не мог спокойно лицезреть, как англичане ликвидируют свою военно-воздушную мощь. По первоначальному послевоенному плану они должны были сохранить 154 эскадрильи королевских военно-воздушных сил. Но под давлением экономических обстоятельств эти силы были доведены до 24 эскадрилий (две для обороны Англии). Когда Черчилль в 1921 г. покидал военное министерство, “Таймс” писала: “Он покидает похороны вооруженных сил”. Помимо расхождений в оценке роли армии у министра и премьера были и другие противоречия. Черчилль полагал, что ошибкой было начало переговоров с новыми руководителями Советской России. Он не был согласен с политикой Ллойд Джорджа в отношении Турции. В этой обстановке у Ллойд Джорджа не было выбора и 14 февраля 1921 г., не желая терять самого талантливого члена своего кабинета, он назначил Черчилля министром колоний. На этом посту Черчилль хотел перегруппировать ресурсы страны и добиться единства империи.
Видение мира Черчиллем в эти годы (начало 20-х) было своеобразным и неповторимым. Германия скована условиями Версальского мира и пока не представляла собой угрозы. В Италии фашизм еще не бросился к имперскому строительству. СССР занят внутренними делами. Страны “Малой Антанты” искали покровительства. Турки не отказывались от примирения. Левант был зоной англо-французского мандата, Греция - надежный и зависимый союзник, Египет - фактическая колония. В результате мировой войны Британия получила самые большие приращения на Ближнем Востоке. Консолидировать полученное стало главной задачей нового министра колоний.
В качестве министра колоний он поставил перед собой задачу распространить имперское влияние Англии на все пространство от Гибралтара до Персидского залива. Основой могущества Британии в этой зоне были военно-морские базы в Гибралтаре, на Мальте и в Александрии, а также господство в акватории Средиземного моря британского флота.