«Надо огнемёт, - думал Эриксон. - Если бы имелся в хозяйстве аэрозольный баллон с каким-нибудь горючим средством, можно было бы использовать его в качестве оружия массового поражения».

    Ему хотелось всё же убить ту муху, что так посмеялась над ним, но прикоснуться к трупу рукой казалось немыслимым, поэтому он сел на пол и принялся стягивать туфлю. Однако, к тому времени, как ему удалось вооружиться и привести себя в боевую готовность, муха уже улизнула и смешалась с десятком других, так что определить её в куче этих крылатых созданий было решительно невозможно. В ярости Эриксон шлёпнул подошвой другую, усевшуюся поблизости на стенку шкафа. Некоторое время с удовлетворением рассматривал оставшееся от насекомого мокрое место. Ещё через минуту оборвалась другая мушиная жизнь.

    В дверь снова постучали. Возможно, они слышали хлопки подошвы, а может быть, им просто нетерпелось покончить со своим делом - поскорей довести его до палаты в сумасшедшем доме или до тюремной камеры. Ну-ну... вы ещё не знаете, кто такой Якоб Эриксон... Что?.. При чём тут Якоб?!

    «Осторожно, Витлав Эриксон, - строго обратился он к себе, на минуту отвлекшись от охоты, - осторожно, ты, кажется, слишком близко к сердцу принимаешь происходящее... Труп? Ну и что - труп? Труп ещё ничего не доказывает. Ведь не ты убил этого человека, не ты, и им не удастся подставить тебя. Нет никаких улик, никаких доказательств, ничего у них нет. А чтобы окончательно избавить себя от обвинений, надо убрать отсюда труп. Выбросить его ночью в окно, или... А лучше всего - подбросить его! Тому же Габриэлю Клоппеншульцу, драному философу. Или этой мымре Бернике. То-то рожа у неё вытянется. Да она так завернёт свою трясущуюся голову на плечо, что вывихнет шею!»

    Эта внезапная идея, а особенно выражение лица Бернике, которая привиделась ему совершенно отчётливо и живо, так насмешили Эриксона, что он, навалившись на шкаф, некоторое время смеялся в рукав и рисовал в воображении нелепый красочный диалог, который произойдёт между мадам Бернике и Бегемотихой.

    Вволю насмеявшись, закрыл створки шкафа и отправился на кухню. Поставил на огонь чайник и принялся рыться в поисках кофе. Но ни одного пакетика больше не нашлось, так что ему пришлось довольствоваться чаем.

    Горячий крепкий чай немного оживил его, развеял удушливое уныние, в которое погрузилась было его душа.

    Интересно, кто из этих людей убил Якоба Скуле? Ну или не Якоба Скуле, а кого-то другого... Стоп! Так Якоб Скуле его и убил же! Своей флейтой. Ах ты ж, чёрт побери, как же он раньше не додумался! Ведь всё же ясно как день и схема преступления проста до невозможности. Конечно, Якоб Скуле - настоящий Якоб Скуле - состоит в этой шайке, он и является убийцей неизвестного. И чтобы отвести его от ответственности перед законом, банда решила найти на стороне какого-нибудь простофилю, загипнотизировать его, опоить или накачать наркотиками и представить дело так, будто он и есть Якоб Скуле, и что, якобы, это он, а не настоящий Скуле, убил того человека в шкафу. А настоящий Скуле быстренько поменяет свою идиотскую фамилию на более благозвучную и станет себе жить-поживать, в то время как Эриксон будет гнить в тюрьме или однажды ночью повесится на шнуре электропроводки в палате психиатрической клиники.

    Твари! Ах вы же твари!

    И ведь всё просто до гениальности! Для кого другого такой план мог бы оказаться невыполнимым, но для мастака Клоппеншульца, да при содействии целой банды - раз плюнуть.

    «Но ты-то как быстро раскис! - укорил он себя. - Нет, правда, я и не думал, что меня так легко сломать. Чёрт... Человеческая психика - очень тонкая штука, оказывается, и никак не зависит от физической силы, социального статуса или величины заработка».

    Ну что ж, теперь, когда ему всё ясно, когда их план очевиден, а исполнители известны наперечёт, ему остаётся только собраться и начать сопротивление, начать залихватскую драку не на жизнь, а на смерть, показать им, где раки зимуют. Хорошо бы найти настоящего Якоба Скуле, но... Стоп! Да ведь настоящим Якобом Скуле может быть любой из шайки, тот же Пратке, прикинувшийся идиотом, или сам Клоппеншульц, который, разумеется, на деле совсем не инвалид, а инвалидное кресло нужно ему как собаке пятая нога. А скорей всего, Якоб Скуле - это так называемый Мартин Кёль. Конечно, чёртов учитель не смог удержаться от того, чтобы не полюбоваться своей любимой флейтой, не завести о ней разговор. Да, да, да, точно. Вот теперь всё окончательно было ясно, Эриксон даже кулаком стукнул по столу от очевидности вывода.

    «Хельга, Хельга! - обратились его мысли в следующий момент к жене. - Где ты, Хельга? Твой возлюбленный муж стал пленником этого мрачного затхлого дома и борется в одиночку с бандой преступников-психопатов, из последних сил пытаясь вернуться к тебе».

    А что, собственно, он делает для своего возвращения? Да ничего!

    «Ты раскис, - с яростным сарказмом обратился он к себе, - ты трахнулся с какой-то грязной проституткой, а теперь сидишь тут, на кухне не твоей квартиры, в этом доме сумасшедших, и пьёшь чай из чужой грязной кружки, а из гостиной несёт смрадом разлагающегося трупа, который на тебя хотят повесить. И ты не делаешь ничего. Тебя будто всё устраивает. Чёртов слизняк!»

    Словно подстёгнутый этой речью, Эриксон быстро поднялся и вышел в прихожую. Минуту постоял у двери, прислушиваясь, потом открыл её и вышел на площадку. Не глядя на Йохана, стал спускаться по лестнице...

    - Осторожно, - сказал над ним чей-то голос. - У него, кажется, разбита голова.

    - Бедняга. Он прям-таки притягивает к себе несчастья, - это, кажется, голос прачки, мадам Рё.

    - Да уж, это точно, ваша правда, - а это - Бегемотиха.

    - Да он просто чокнутый, - насмешливый голос Йохана.