- Каковым? - уточнил философ.

    - Они хотят свести меня с ума, господин Клоппеншульц.

    - Хм... Хотят или нет, они или нет, но если этого кто-то действительно хочет, то он уже значительно преуспел в достижении своей цели.

    - Что вы хотите сказать? - нахмурился Эриксон.

    Клоппеншульц издал тихий смешок, весело поглядывая на своего гостя:

    - Дело в том, господин Скуле, что свести человека с ума - это, знаете ли, весьма простая (я бы даже сказал - банальная) задача. Даже и не задача вовсе, а - так, небольшая штудия.

    - В самом деле?

    - Да уж поверьте мне, молодой человек, я знаю, о чём говорю. Очень простая задача, которая была бы довольно любопытна, если бы не эта её простота. Коротко говоря, мой друг, чтобы свести человека с ума, достаточно дать ему понять, что его пытаются свести с ума. И всё. Всё остальное он сделает сам.

    - В смысле?

    - А какой вам ещё смысл, господин Скуле? Дайте человеку понять, что вы решили довести его до безумия, небрежно сделайте пару двусмысленных намёков, отпустите пару загадочных фраз... А потом только поддерживайте его в его борьбе с собственным психическим здоровьем: легко и ненавязчиво акцентируйте его внимание на тех странноватых поступках, которые он начнёт совершать, на тех глупостях, которые он станет время от времени говорить, на необычной горячности, с которой он станет отрицать любые подозрения в собственной ненормальности, которые у него же и возникнут, на излишней подозрительности, которую он, естественно, станет проявлять. Однако ни в коем случае не забывайте при этом делать вид, что у вас нет никаких злых намерений, но - внимание, молодой человек! - делать этот вид нужно очень осторожно, ваша игра должна быть тонкой - такой, чтобы у него оставались сомнения в вашей искренности. Это укрепит бедолагу во мнении, что его действительно хотят довести до безумия и что некоторых результатов злодей таки добился. Ну, и так далее; его психика будет сначала медленно, а потом всё стремительней закручиваться в спираль, процесс пойдёт по нарастающей, и чем больших успехов он добьётся в разрушении своей психики, тем больше усилий будет прилагать для окончательной победы над собственным разумом.

    - Интересно... - произнёс Эриксон, холодея от того расчётливого равнодушия, с которым всё это было сказано. - Вы что, психиатр?

    - Я же сказал вам, что я - философ, вольный философ на пенсии.

    - Тогда откуда вы всё это знаете?

    - Ну-у, молодой человек, - улыбнулся Клоппеншульц, - философия и психиатрия не так уж далеки друг от друга, как вам, наверное, кажется. Иногда я думаю даже, что это одна и та же наука, только по-разному называемая, - по губам философа снова скользнула грустная улыбка. - Просто философ смотрит на продукт своей умственной деятельности, так сказать, изнутри, а психиатр - снаружи... Но вы не спрашивайте, господин Скуле, не спрашивайте меня об истоках моих познаний в теме доведения человека до безумия, чтобы мне не пришлось отвечать, - покачал головой Клоппеншульц. - Вы ведь не хотите возненавидеть меня? Терзаться потом тайной, которую узнали. Ведь не хотите? Вот вам, кстати, наглядный пример. Если я узнаю что-то о реальной мадам Икс из окна напротив, а не о той Левендорп, которую я себе выдумал, не буду ли я потом мучиться этим весь остаток моей жизни. Не окажется ли раскрытая тайна столь ужасным фактом её биографии, что я не смогу спокойно спать, пока не добьюсь предания этой дамы суду или помещения её в клинику для душевнобольных. Представьте себе на минуту, что моя тайна окажется именно тем толчком, которого будет достаточно, чтобы вы окончательно убедились в своём подозрении.

    - Моём подозрении?

    - Ну, о том, что жильцы этого дома сговорились свести вас с ума, - с улыбкой пояснил Клоппеншульц.

    Эриксон побледнел. Похоже было, что этот старик в инвалидной коляске играет с ним как кошка с мышкой, играет на струнах его натянутых нервов, на клавишах чувств, бьёт в барабаны его неясных навязчивых подозрений, оплетает его разум паутиной слов и намёков, как паук заплутавшую осеннюю муху. Туманные намёки философа, его странное ментальное уединение с какой-то женщиной из дома напротив, пространные рассуждения о сумасшествии... Эриксону вдруг стало противно и страшно находиться в этой комнате, рядом с этим улыбающимся человеком.

    - Извините, господин Клоппеншульц, я должен идти, - произнёс он порывисто.

    - Хотите, я вам помогу? - спросил философ с сухой деловитостью. - Один сеанс. В крайнем случае - два.

    - О чём вы? - спросил Эриксон, уже повернувшись уходить.