– Клянусь, слон принадлежит султану, – упрямо повторил Джахан. – Главный придворный архитектор использует Чоту на строительных работах.

Повисло молчание, которое, казалось, длилось вечно. Балабан обменялся со своими товарищами быстрыми взглядами, значение которых осталось для Джахана тайной, и произнес:

– Наша Гульбахар прекрасна, как цветок лотоса. Если ты хочешь, чтобы она стала супругой твоего слона, эту честь надо заслужить.

– И что же мой слон для этого должен сделать? – настороженно осведомился Джахан.

– Слон – ничего. А вот тебе придется потрудиться!

– Мне? – дрогнувшим голосом переспросил погонщик, изо всех сил пытаясь сохранить на лице невозмутимое выражение.

Тут появилась женщина, прежде кормившая грудью близнецов. Она несла поднос с напитками, сушеными фруктами и пахлавой.

– Прежде всего поешь. Человек, разделивший со мной хлеб, не может быть моим врагом, – изрек Балабан.

Поколебавшись несколько мгновений, Джахан отправил в рот кусочек пахлавы, которая оказалась на удивление вкусной.

– Теперь самое время выпить. Без этого не начинается ни одно стоящее дело.

Все цыгане взяли с подноса пиалы, наполненные какой-то мутной жидкостью, и осушили их в несколько глотков. Джахан последовал примеру хозяев, а затем так же, как они, со стуком опустил свою пиалу на деревянный стол и вытер рот тыльной стороной ладони. Едкое зелье обожгло ему внутренности, но через несколько мгновений он понял, что это приятное тепло. Выпив и утолив голод, цыгане во всех подробностях рассказали, что ему предстоит свершить. При этом они хихикали, точно дети, предвкушающие редкостную потеху.

– Тебе решать, – произнес напоследок Балабан. – Или делай то, что мы сказали, или уходи.

Не известно, что было главной причиной, заставившей Джахана дать согласие: любовь к Чоте, упрямство или же винные пары. Так или иначе, он кивнул и сказал:

– Хорошо, пусть будет по-вашему.

Мужчины вышли из шатра, оставив Джахана в обществе женщин. Те, нимало не стесняясь, помогли ему раздеться и облачиться в костюм танцора – ярко-красные шаровары и короткую вышитую куртку, даже не прикрывавшую живот. Лицо юноши напудрили белой, пахнущей рисом пудрой, глаза подвели сурьмой, щеки и губы подкрасили тертой свеклой, а ладони – хной. В довершение всего Джахана обрызгали розовой водой и привязали ему на макушку конский хвост.

Балабан и другие мужчины вернулись в сопровождении музыкантов, которым долго не удавалось ничего сыграть, ибо их душил смех. Некоторое время они пытались сдержаться, перебирая струны и дуя в дудки, но потом все-таки дали волю хохоту, к которому присоединились все остальные. Наконец музыка зазвучала, и Джахан принялся танцевать, если только его неуклюжие движения можно было назвать танцем. Цыгане смотрели на него, попивая свое зелье и хихикая от удовольствия. Когда один из них со скабрезной улыбкой попытался обнять юношу, Балабан огрел его по голове деревянной ложкой и рявкнул:

– Руки прочь!

Джахан, убедившись, что Балабан строго блюдет условия сделки, воспрянул духом. Танец его стал более живым и непринужденным. Несколько часов спустя он вышел из шатра в своей прежней одежде, но все еще с окрашенными хной ладонями и подведенными сурьмой глазами. Возница с повозкой не дождались его, но Джахана это ничуть не беспокоило. Он знал, что идти пешком не придется, ведь в его распоряжении была слониха.

Четыре дня спустя Джахан вернул Гульбахар в табор. К тому времени цыгане успели перебраться на новое место, так что отыскать их оказалось непросто. Когда погонщик поравнялся с пестрыми шатрами, старая цыганка, попавшаяся ему навстречу, приветствовала гостя с насмешливой ухмылкой, которую Джахан предпочел не заметить.

– Танцор вернулся! – закричал какой-то мальчишка.