— Да что с ними станется? — отмахнулся князь Ромодановский. — Посидят у меня в темной да к себе пойдут. Ежели, конечно, крысы не сожрут. Хе-хе…

— Князь Федор Юрьевич…

— …Хе-хе. Зато больше государя любить станут. Матвей! — проорал Федор Михайлович.

Дверь приоткрылась, и в комнату просунулась крупная голова заплечных дел мастера Матвея. На перепуганном лице застыло угодливое выражение. Детина был огромного роста, наголо стриженный, причем так неровно, что казалось, будто волосы на голове состоят из сплошных узлов. Узники пугались только одного его вида.

Матвей уже три года служил заплечных дел мастером, завоевав своим усердием доверие князя Ромодановского. К своему делу он относился творчески, выдумывал новые наказания, за что от князя Ромодановского неоднократно получал похвалу. Прирожденный мучитель, он получал от физического страдания своих жертв необычайное удовольствие. Шальной, непредсказуемый, умевший повысить на бояр голос, он трепетал только перед князем Ромодановским, опасаясь смотреть ему даже в лицо.

— Здесь я, князь, — не смел оторвать палач глаз от пола.

— Что у тебя в бороде-то запуталось?

— Капуста, боярин, — повинился Матвей. — Уж больно есть захотелось.

— Кто же это ночью-то жует, дурья башка, — почти любовно укорил Федор Юрьевич. — Ночью спать нужно.

— Дознание ночью нужно проводить, чтобы лиходеи с силами не успели собраться, — убежденно заговорил Матвей, добавив в свой голос значительности.

Охотно верилось, что говорит это опытный палач. Глебов не сомневался, что через его пыточную избу прошла не одна сотня горемычных.

— А с окольничим что делать будем? Коли станет запираться?

Смахнув с бороды капустные струпья, Матвей посмотрел на Степана. В его глазах зажегся профессиональный интерес, как если бы он уже примерял к фигуре Глебова орудие пыток.

— Кость у него тонка. — Князь промолчал и палач сам вынес решение: — Много не выдержит. Подвесишь на дыбе, так суставы и затрещат. — В просторной красной рубахе, доходившей до колен, он казался неимоверно тощим. На худой шее болтался тяжелый крест, свисавший до пупа.

Окольничий невольно зажмурил глаза, почувствовав, будто руки наполняются болью.

— А можно и так, — задумчиво продолжал палач, — стянуть руки и ноги веревкой, а потом воротком их скручивать.

Глаза палача вспыхнули радостным огоньком. Верилось, что в своем деле он преуспел и слыл большим мастером.

— Тут у него всю кровушку пережмет и милости попросит.

Ноги у Глебова вдруг налились тяжестью. Степан сделал шаг. Фу ты! Чего только не почудится.

— А еще можно, — голос палача заметно окреп, — руки его стянуть, да…