В глазах отрока обозначился откровенный интерес, и в следующую секунду прозвучало любезное:

— Ну проходи, коли так. Князь Ромодановский у себя. Припозднился нынче, в приказе ночевать будет.

На негнущихся ногах окольничий пересек двор. Собираясь с духом, постоял перед дверью приказа и потянул на себя ручку. В лицо шибануло чем-то прелым. Странно. Сколько раз приходилось здесь бывать, но прежде зловонного духа не замечал. В подсвечниках оплывали свечи, освещая длинный коридор. Обломилась тень и длинной дорожкой упала на коридор, заползая на противоположную стену.

Коридор заканчивался небольшой узкой дверью, где начиналось подземелье. Там содержали злоумышленников, обреченных на кончину. Каменные мешки были переполнены голодными крысами. Узникам приходилось не спать, чтобы не быть съеденными во сне. Все их силы уходили на то, чтобы отбиваться от нападающих тварей.

Окольничего парализовал ужас, когда он вспоминал о страшной комнате. Неожиданно боковая дверь распахнулась, и он увидел князя Ромодановского. За те несколько месяцев, что они не виделись, стольник еще больше раздался в размерах, напоминая пивной бочонок. Но смотрел трезвым взглядом, явно наслаждаясь страхом окольничего. Князь даже не удивился его приходу и повел себя так, как если бы они разминулись какую-то минуту назад.

— Проходи, — показал он на распахнутую дверь. А когда окольничий вошел в пыточную, разглядывая боярина через дыбу, занимавшую едва ли не половину помещения, участливо поинтересовался: — Ну как тебе здесь, милок?

Окольничий дернул плечами и отвечал рассеянно:

— Бывало и похуже.

— А мне здесь, жуть! — откровенно признался князь, устраиваясь за столом. — Весь дом кровушкой пропах. Порой сидишь здесь и думаешь: «Что же я тут делаю?» А ты сам-то не почувствовал? — спросил он, прищурившись.

Окольничий стоял у окна, понуро склонив плечи. Его судьба находилась на расстоянии аршина. Пожелает Ромодановский отрубить ему голову, так тут же найдутся охотники исполнить приказ. Зарубят где-нибудь в углу двора и сбросят тело в выгребную яму. Пожелает отпустить восвояси, так пинками отправят со двора.

— Нет, боярин.

— Ну и славно, — почти обрадовался князь Ромодановский. — Тут как-то немец захотел нашу темницу посмотреть. Так он все время платок у носа держал. Хе-хе-хе… Из его иноземной речи я только одно слово и понял: «Кошмар!» Как будто бы у них там головы не рубят. Я все Матвею высказываю: «Окна распахни, дурень! Кровищей за версту от нашего приказа тянет!. А он не слышит. Вот как вздерну его самого на дыбу, тогда мигом станет соображать. Никому ничего доверить нельзя, — пожаловался князь, поглядывая на покаянную голову окольничего. — Скоро мне и головы придется рубить. Даже пытать толком не научатся. Вот потому я и заплечных дел мастер, и дознаватель. Как выходишь из пыточной по локоть в крови, так потом от меня все просители шарахаются. А с другой стороны, Степан Григорьевич, что тут поделаешь? Ведь кто-то и такими делишками должен заниматься. Кому-то ведь надо спасать отечество от смуты. Сам-то ты что об этом думаешь?

Переминаясь с ноги на ногу, Глебов отвечал, посмотрев в жабьи глаза боярина:

— Надо, Федор Юрьевич.

— Вот и я об этом же. Видно, и тебе тоже достанется, Степан Михайлович, ты уж на меня не взыщи. Тебя тоже придется по государеву делу пытать. Вот мы сейчас с тобой разговариваем, а Еремей клещи на огне накаливает. Правду из тебя тянуть будем!

— Князь Федор Юрьевич…

— А что поделаешь? — печально вздохнул судья приказа. — Служба у нас такая дрянная. Не о себе приходится думать, а об отечестве. Ты же знаешь, Степан Григорьевич, я ведь хорошо к тебе отношусь.

— Я знаю, князь.

— Вот и славно. Так что не обессудь.

— Федор Юрьевич, ты бы отпустил жену с детишками. На что они тебе? — взмолился окольничий. — Пришел ведь я.