Свояк, подложив ладонь под щеку, все так же безмятежно спал. Задержал на нем взгляд Степан, завидуя его покою, и, открыв дверь, зашагал в неизвестность.
Путь до Москвы показался дальним. Коней попридержали только у заставы поздним вечером. Тяжелый крашеный шлагбаум перегородил накатанную колею, а десятник, малый лет двадцати, глянув в карету, строго поинтересовался:
— Куда едем, господа?
— К князю Ромодановскому, дурья башка! — зло отвечал окольничий.
— Пропускай! — махнул рукой десятник.
— Беглые на дорогах шастают, — повернулся Артем к окольничему, — вот и стерегут.
Уснуть окольничий не сумел. Едва смыкал глаза, как тотчас досаждали ужасные видения. Виделись раздетые донага и распятые на полу дочери, а рядом с ними солдаты Преображенского полка. Лукерья, уже опозоренная, жалась в углу, а над ней, сотрясая огромное брюхо, возвышался князь Ромодановский.
— Ы-ы-ы! — раненым зверем прорычал окольничий.
— Вы бы себя поберегли, Степан Григорьевич, — участливо посоветовал холоп.
— Плохо мне, Артемка, — покачал головой окольничий. — Ой как мне плохо! За грехи меня господь карает.
К Преображенскому приказу подкатили за полночь. Два раза натыкались на заставы стрельцов. Угрожающе помахивая бердышами, детины останавливали карету и, узнав окольничего, отмахивались:
— Поезжай!
Вдоль ограды Преображенского приказа полыхали факелы, освещая колыхающим заревом двор. Вот она, геенна огненная! Перешагнешь порог и сгинешь в пламени…
Преодолевая страх, Степан Григорьевич сошел с кареты и, вкладывая в шаг подобающую твердость, заторопился к приказу, где несли дозор двое солдат Преображенского полка.
— Куда идешь? — встал на пути окольничего рекрут.
Лица в потемках не разобрать, но, судя по голосу, настроен недоверчиво.
— К судье Федору Юрьевичу Ромодановскому.
Солдат сделал шаг вперед. Отблеск огня упал на его лицо, давая возможность рассмотреть повнимательнее. Так оно и есть, совсем юнец. Из последнего царева набора, оторвали, можно сказать, от мамкиных персей.
— Кто таков?
— Окольничий Степан Григорьевич Глебов.