Я посмотрела на друга. Потом на Ворона и… выложила все. И о своих подозрениях с самого начала, и о подслушанном в ресторане разговоре, и о секретном аукционе с «Вечером», о котором мне сказала антиквар, и о разговоре с билетершей, и о гуаши, которой испачкалась в реставрационной… Последняя-то меня и натолкнула на мысль о том, что Лакронов написал свою «Весточку» поверх более старой картины.

– Только зачем ему это было надо? – задалась я под конец вопросом.

Ну правда, все же советский художник не мог не знать, чье плотно станет для него холстом.

– Ринка, я думаю, что дело было так… – азартно ударил в ладоши Юрик. – Картина была до революции в Питере. Но тут революция, эмиграция… Я предполагаю, что картину вывезли в Европу. Там она, как приблудная дочь, могла скитаться по частным коллекциям и… Бац, Вторая мировая. Украденные немцами ценности вывозились тогда из всех оккупированных территорий. Если мне не изменяет память, по плану Рейха похищенные произведения искусства должны были оказаться в строившемся тогда музее Führermuseum в Линце, – оседлал любимого конька Юрик. На зависть мне друг знал историю прошлого и позапрошлого веков на посрамление любым профессорам. – Так вот представьте. Сорок пятый год. Наш художник в Берлине. Он видит картину Брюллова, но смею предположить, что, хоть картина была и руки Брюллова, принадлежать она могла…

– …другой стране? – уловила я мысль.

– Скорее стороне, – поправил приятель. – Которая вполне могла обратиться с заявлением о возврате. Давайте пофантазируем… Лакронов – не только художник, но и солдат, прошедший всю войну, – оказался в Берлине, видит картину великого русского художника, понимает, что на родину она может не вернуться, и решает вывезти ее сам.

– Но вскоре умирает, – запальчиво подхватила я. – И полотно оказывается в Союзе уже после кончины художника.

– Да! Но теперь никто не знает секрет «Весточки»! Ровно до реставрации. – Юрик хлопнул в ладоши от удовольствия. – Какая у нас вышла стройная теория.

– Угу, только она так и останется ей, если мы не узнаем, где будет проходить аукцион, – мрачно подытожила я и закусила губы.

Ворон же, молчавший все то время, что мы с другом строили гипотезы, отодвинул от себя телефон и произнес:

– Если я что-то понимаю в ваших журналистских расследованиях, то главный покупатель картины – тот коллекционер, которого мы подслушивали. А если назначен аукцион, то наш богатей ее еще не купил. А значит, он там будет. Нужно только его найти и проследить…

– Так, я отыщу, где остановился этот Бешметов, и вообще – я с вами, – безапелляционно заявил Юрик. – Но учти, Поддубник, я при публикации твой соавтор!

Стиснула зубы. С Юриком я готова была делить многое: неудачи и победы, зарплату, стажировку в редакции и даже статью, но только если та – административного кодекса. Но не новостную же! Потому как соавторство – это почти интим! Только не телесный, а мозговой. А тут, прямо при Вороне, друг делает мне столь личное предложение…

Почувствовала, как начинают гореть уши. И именно это меня и отрезвило. При чем тут вообще Вик? И почему я так вспыхнула? У нас же с ним только деловые отношения: я помогаю ему с каналом, а он… Он ничем мне не обязан! Только почему-то оказывается рядом, поддерживает, когда мне это необходимо. В ресторане, когда нужно было подслушать разговор. Или вот сейчас. Примчался в ночи. Не знаю, каким чутьем понял, что мне плохо. Но я была ему благодарна, что он приехал, а главное – не стал давить на меня до последнего, выпытывая, что со мной.

Бросила украдкой взгляд в сторону моего огнеборца.

Вик был вообще-то шикарный мужик. Если бы я так не разозлилась на него из-за того, что загорелась тогда в клубе, может, сразу бы оценила Вика всего, целиком…. Ведь он, если разобраться, ожившая девичья мечта: большой, смелый, красивый, идеальный кандидат в отцы…

Так, вот теперь точно стоп! Да не просто стоп, а стопище! У меня же, черт подери, принципы. И я уже решила, что лучше без детей, чем…

Только вот под взглядом голубых глаз у меня дрогнули и руки, и принципы. Хорошо, что чашка была почти пустой, я ничего не расплескала.

Тихонько вдохнула. Затем выдохнула. Сжала пальцами ручку чашки и постаралась сделать невозможное – стать невозмутимой.

Юрику же мои дыхательные упражнения надоели, как и ждать ответа. Он побарабанил пальцами по столешнице и напомнил о себе: