Ну как не помочь вон тому воину, едущему на своём танке по извилистой лесной дороге? Как бросить его на чужбине? Немного путь сократить, усталость убрать, добавить соляры в баки… Он давно уже бабушке приглянулся — ладный, храбрый, пригожий. И мысли хорошие, добрые. О доме, о любви…
"Однако, хорошо!" — думал Бадма, сидя на башне и свесив ноги в открытый люк. — "Главного бандита прибили, фуражку отдам — два ордена получу. Отпуск дадут — домой поеду. Не насовсем, ненадолго, только жениться. Уж за героя-то Очир Дармаич свою Сэсэгму точно отдаст".
На странице серебряной книги появился образ стройной черноокой девушки в синем дыгыле, едущей на коне, а сам Бадма вспомнил робкие поцелуи в тальнике над рекой, вкус свежей курунги… Однако, совсем хорошо стало! Манзан-Гурмэ осторожно смахнула слезу умиления — какой молодец, всё о любви да о любви, за столько времени ни разу о водке не вспомнил. Таких людей Божественная бабушка уважала.
— Ахтунг! — донеслось с неба. После крика на раскрытую книгу упало что-то липкое и вонючее. — Их бин шайзештурмфогель!
— Cука ты долбанная! — от огорчения супруга властителя небес забыла родной язык. — Чтоб тебя в полёте раскорячило и об землю шлёпнуло, дристуна крылатого! Испортятся же записи!
— Их бин шайзештурмфогель! — повторился вопль, и на страницу легла чёрная тень нетопыриного крыла.
А под гусеницей танка вдруг рванул неизвестно кем и когда установленный фугас, от которого сдетонировал боекомплект. И тишина…
Очнулся Бадма на охапке свежескошенной травы посреди широкого поля. Слева от него были горы, высокие, упирающиеся в небо белыми вершинами, справа — пологие холмы, покрытые лесом. Под ближайшим холмиком стоял верный танк — обгорелый, без башни, с оторванной правой гусеницей. Вокруг суетились восемьдесят восемь механиков, все до единого в белых комбинезонах, с алмазными гаечными ключами и золотыми маслёнками. Рядом два здоровенных мужика с большими крыльями за спиной грузили в санитарные машины остальных членов экипажа.
— Куда вы их тащите? — Бадма считал себя ответственным за боевых товарищей и был настроен решительно.
— Ясен пень, в рай, — охотно откликнулся один из мужиков.
— А это что?
— То же самое, но с национальным колоритом. Да ты не бойся, командир, ещё увидишься с друзьями. По одному ведомству проходите, хоть и подразделения разные.
— Тогда вот этого не трогайте, он буддист.
Словоохотливый ангел сверился с бумагами:
— Странно… У меня написано — бывший католик.
— Не-е-е, он даже в позе лотоса сидеть умеет.
— Точно?
— Что я, врать буду? — Бадма вспомнил скрюченные от сидения в холодной воде ноги Мосьцицкого и понял, что не кривит душой. — Сам видел.
— Ладно, забирай, — согласился ангел. — Опять что-то в отделе кадров напортачили. Вот здесь распишись.
После того как была поставлена затейливая закорючка и четыре кляксы, Адам открыл глаза.