«Кто убил его?»

«Почему убитый не побрился и каковы его отношения к воинской повинности?»

«Следы на тротуаре…»

Всеволод Иванов прогудел передовую, опять похожую на causerie читающего «Русскую быль», а также на сонет без рифмы и длиною в 84 строки «черненького».

Известный всему городу профессор, еще раз прикрываясь именем Виктора Эремиты, напечатал статью, где говорилось категорически, что евразийство в данном случае столь же несостоятельно, как и Алексей Ремизов со своим обезьяньим орденом, и по существу приходится констатировать еще один пример злоупотребления приемом «оксюморон».

Но достаточно о газетах. Пора обратиться непосредственно к жизни – к первоисточнику всех наших радостей и тревог, как говорил еще в недавнее время один туземный поклонник Бергсона, ныне поступивший тапером в чайный домик четвертой руки – на Иеносу в Нагасаки.

Итак, голоса газетные были до чрезвычайности зычные; но коль скоро глухота проходила, читатель убеждался, что о таинственном убийстве он ни черта, – простите, читательница, – не знает.

Таким образом, два молодых бездельника, после двух порций китайского «самовара», отменно сваренного, запивши это кушанье настоящим императорским чаем, поднялись и вышли на Семеновский виадук.

– Что же делать? – начал тот, который был пониже ростом и в американских остроносых ботинках. – Время – первый час… Знаете, дорогой, не заняться ли нам дедукцией?

– Что? – отозвался тот, который был повыше и тоже в американских башмаках, но только коричневого цвета и, щурясь, отвернулся от пыльной завесы, которую опять нес ветренный вздох с залива.

– Я говорю, не заняться ли нам изысканиями вокруг этих убийств? – продолжал первый. – Именно: едем смотреть убитую. Она, кажется, в покойницкой Морского госпиталя…

Мимо, пофыркивая глушителем, проезжала мотоциклетка с колясочкой, – друзья сделали знак и, разместившись экстравагантно, с воем и рокотом мотора помчались вверх по Алеутской.

Им довелось порядочно похлопотать в госпитале, – охаживать дежурного ординатора, ждать у старшего врача, пока, наконец, им разрешено было осмотреть покойницу. Их провели в мертвецкую…

– Слушайте, да я ее знаю! – сказал с живостью меньшой.

И он подошел ближе к столу. Особенности в обстановке: пронзительный морозец от неживого, острый дух, пасмурное освещение, труп девушки, которая, разметав отчаянно волосы, но еще нарядная шелковой серой кофточкой и шотландковой юбкой, шелковыми чулками (туфли, по-видимому, потерялись), лежит, окостеневшая, выделяется шрам на ее бледной щеке, – все это совсем не взволновало новоявленного сыщика.

Он пытливо наклонился над мертвой. Он взял ее правую руку и, отогнув, засучив ей рукав выше локтя, громко свистнул:

– Вот!.. Ну, дорогой мой, я – Арсен Люпен. Взгляните: я знал, что найду это!

На мертвой коже тонко, а теперь синевато, были выцарапаны две буквы: Б. Б.

Из разговоров со сторожем выяснилось, что убитая действительно служила кельнершей в одном из ресторанчиков близ Мальцевского. Зовут ее Ниной Андреевной Локутовой. Барышня была интеллигентная, но шальная, понюхать любила и всякое такое; от родных отбилась. А находится она здесь по просьбе родственников, есть у нее родственники во флоте.

Друзья молча ехали в трамвае от 2-ой Матросской до «Золотого Рога». На углу Алеутской они покинули вагон и скорым дружным шагом бросились вверх по Светланской. Лишь около Корейской они переглянулись: