Том 2. Лошадь Паллада, Борис Бета

Книги

Том 2. Лошадь Паллада

22
18
20
22
24
26
28
30
Борис Бета Том 2. Лошадь Паллада

Борис Бета (Буткевич, 1895–1931) – один из самых ярких авторов Дальнего Востока и «китайской» ветви эмиграции. Гусар, участник Первой Мировой и Гражданской войн, богемный литератор, бродяга и скиталец, Б. Бета объездил многие страны как пароходный кочегар, работал портовым грузчиком и пастухом во Франции и окончил свои дни в нищете на койке марсельской больницы. Хотя литературные труды Беты ценили и отмечали И. Бунин, В. Ходасевич, Н. Берберова и многие другие, он при жизни так и не удостоился своей книги, а его рассказы и стихотворения долгие десятилетия оставались разбросаны по страницам дальневосточных, китайских и европейских газет и журналов.

Впервые выпущенное нами в 2018 г. двухтомное собрание сочинений Б. Беты дополнено в настоящем издании восемью рассказами и рядом стихотворений и малых поэм, в том числе первыми публикациями по рукописям. Издание также включает подборку мемуарных очерков, посвященные Б. Бете стихотворения и биографические материалы.

https://traumlibrary.ru

ru fb2design https://traumlibrary.ru FictionBook Editor Release 2.6.6 03 October 2020 FC79F890-A6F3-4ABD-BCBA-E206594509A8 2.0 Собрание сочинений Salamandra P.V.V. 2020

Борис Бета

Собрание сочинений

Том 2. Лошадь Паллада 

Стихотворения, поэма

Труба*

В поход труба зовет октябрь – Играет важно. И спящий оживает табор, А высь – бумажна. Седло спотело сыростью осенней И тепло – мокр крестец. Мне, неумытому, в трухе от сена, Седлающему, вспомнился отец: «Бориска, в пятницу в Казань поедем», – Сказал он перед сном В июне при вечернем светлом свете, Перед окном; И улыбаясь, кутаясь и ежась, Забылся в снах… Опять спросонок путаешь сквозь слезы В пустых сумах.

Лошадь Паллада*

Опять заслышать на заре Сквозь мягкий сон укрытых глаз Протяжность зовов на трубе, Вновь неожиданных для нас, Заспавших и на этот раз Устав о воинской игре!.. Проснуться так: в окне мороз Раздольных голубых просторов, И миг приготовлений скорых, И звоны на одетых шпорах, И натощак от папирос – Проклятый кашель без угроз… А вышел – что твое вино, Он ранью ковкой опьянит, И снова в высоте звенит И заливается труба, И сердце ей опьянено, Хоть холодеет на губах! Пола тотчас же просквозит, Походка звонкая легка, И песня новая звенит; Чея-то глупая рука Уже засыпала овес, И чешется, рассевшись, пес. У двери теплых денников Навоз подстилочных клоков Дымится свежестью своей, И стуки-постуки подков Уверенные: из дверей Выводят первого коня. О, Господи, прости меня, Что я опять желаю брани, Что вот опять мое желанье Проходит, славою звеня, И смяты смертно зеленя Отменным полевым галопом На страх застигнутой Европы!..

Ода солдату*

«А mes chers compagnons d"armes»

 Я мертвый и гляжу на вас, Один над площадью живою: Внимание незрячих глаз Над цветниками, над толпою. Струят фонтаны и дрожат Цветы сквозь радуги глядятся, А люди площадью спешат, Порою перейти боятся. Ревут один другому вслед, Замедлят, лаками блистают Ряды бензиновых карет – Афишки по следу летают. И огибая цветники Звенят трамваи возмущенно, И вспыхивают светляки На проволоках заплетенных. А в вечер множество огней Сияют, потухают, снова Горят над мраком этажей И ткут сияющее слово. А по утрам плывет туман Но все же на сырой скамейке Усталостью угрюмой пьян Хранит бедняк, поджав коленки. А то у цветников пройдет Неверной, зябкою походкой Зевает, крестит темный рот Девица, пахнущая водкой… И снова облачную шаль Пронзит кинжал, слепя, сияя – Опять мне никого не жаль Но тень от статуи большая. Я всадник. Подо мною конь, Он тоже медный и несветлый. Палит нас солнечный огонь, Открыты мы дождю и ветру. Мы подвиги свершали. Вот Держу палаш рукою правой. Единственный громоотвод, Стоит на каске птица Славы. Два гения у ног моих Не устают трубить Герою: Суровый на коне старик, Слежу за громкою игрою. И у подножья знамена Склонились мне же строем медным Великолепная война В изображении победном. Смертельно раненый лежит, Украшен лоб его повязкой – Но будет вечно, вечно жить Солдат с конем, с орлом на каске! Стоим над площадью живой, И я и конь, всегда недвижны, Над цветниками, над толпой Благословляющие жизни… Изображение побед, Кто мимо них пройдет спокойно? Спокойному и жизни нет, Господь нам посылает войны. На все его, Творца, рука, Он – Промысел, а мы – как дети, И муха, жертва паука, Не просто попадает в сети. И следует, коль крепкий дуб Березы детство заглушает И облако большое вдруг Господне солнце закрывает. И вот гляжу – проходит мать, Коляску с сыном тихо катит… Дано ли сердцу угадать О пышнопламенном раскате? Да, будет сила в трубаче: Труба зовет – зовет Россия, – И сладко плакать на плече Родного воина и сына. И слух о славе пролетит, Орлу подобно, над домами, И медный памятник стоит, Сияет солнечное пламя… Мне имени иного нет, Как неизвестного солдата, Я только памятник побед, Меня поставил Император.

Душа и сердце*

Без границы и без края

Верю, знал ты, умирая,

Моря вольные края…

Что твоя душа – моя.

И. Бунин Сквозь сон напуган ознобом, круженьем, Очнулся я. Один без сна. Сквозь сучья черные так четко, без движенья, В мороз светилася луна… . . . . . . . . . . Кто-то канул, захлебнулся, Кладью, вещью упал, лежит, А кто-нибудь усмехнулся Стоя у этой межи. И больно сердцу, еще обидней, Когда уходишь в странный предел Тот, кого сердца глаз увидел, Кто для сердца сердцем же пел. . . . . . . . . . . Ибо серебрятся в душах человеческих И уходят с ними с земли Чудодейственные, чудодейские Белопарусные корабли. . . . . . . . . . . Но сам я, носивший конника шпоры, Ездивший в ухавшем броневике, Все-таки думаю, что яростные споры Мы будем кончать с клинком в руке.

Вестник*

Да, в этой лунной тишине (Светлеют жалюзи у дачи), Еще слышней, еще страшней Напуганный стремглав прискачет! Падет с коня, шатнется конь, (Белеет мыло, храп белеет), А облачное молоко Луной осеребрилось злее. И в запахах, любезных мне (Дух кожи, пота) – дрожь отваги, Прочту при лунной новизне От пота теплые бумаги. Поверх следов карандаша Теней занятные движенья, Но остро заболит душа Конца почуяв приближенье. – Ну, что же, если час настал; Ну, что же, пусть приговорили!.. Уж выехали там с поста И едут молча. Закурили. Скрип кожи, скок и конский топ: По темным клумбам – темный всадник… А в небе серебристый скоп, И пуст тенистый палисадник.

Владивосток. 1922

«О лебедях, направившихся к югу…»*

О лебедях, направившихся к югу, В глуби лазури, в далях высоты, О лебедях, напомнивших мне вьюгу, Буран в степях, которые пусты. Ведь мы, – я понял, – с лебедями схожи, Мы также совершаем перелет. И ты, случайно встреченный прохожий, К назначенному югу твой поход. Случается, что так и не узнают Иные – направление на юг. Случается, что югом называют Холодный край осеребренных вьюг. А также есть и те, что умирают, Падут и не встают и не живут. Не слышно им, как голоса играют, И нет тоски, что их не подождут. Их помнит память. Но несчастней те ведь, Которые в спокойствии своем Забыли знать, что каждый белый лебедь Окликнут к югу солнечным огнем! И вы, завороженная напевом, Влюбленная в протяжные слова, Вы тоже лебедь в оперенье белом, И к югу обращенные глаза… В глазах у вас, завороженных пеньем, В их девичьей мечтательной тоске, Угадываю ваше нетерпенье: Скорее стать на солнечном песке!

Прошлое*

1. А память, как ветер, вдруг распахнет И флагом откинет забвенья занавеску, – И в рамки осенних, струною блестящих, тенет Мы видим движение ласково снившихся весен. 2. От подъезда вдоль панели Синели армяки на козлах. Небеса над улицей синели, Вывески трактиров. Возглас Смоется, как тонкий волос… О, как грудь моя узка, Как нелеп, как жалок мне мой голос В пении твоем, Москва, Вижу снова синий купол, Белые на розовом карнизы, Громы цоканья и стука И октавы трама. Мерелиза Катится, стрекочет форд. Ванька щегольнет наречьем – И опять, плывет, гудет Плавный звон Замоскворечья… А на Петровке мимо окон Трамблэ Идет по асфальту женщина Камергерского! Пожалуй, только она бы могла, Душисто наряженная, нежная, дерзкая Всегда родная парижанка Кузнецкого, Она бы одна смогла Постаревшую душу омолодить Одним касанием плеча: Подчинить-подтолкнуть, усадить, На магического лихача… 3. «Девятая Муза». И двухнедельник «Дни и Труды»… О, Москва, и в холодный пустой понедельник Не можешь, неможишься ты, Звон перезвоны к вечерне В Охотном торопят закрыться Снег на стенах. А неверный Свет сладостно к вечеру мглится.

«Ямб упадает – плавный звон…»*

Читать дальше