Когда она увидела своих домочадцев, то поняла, что никуда со зверем не пойдёт, а разделит общую судьбу, какой бы она ни была. Всё, что у неё хорошего и плохого умрёт вместе с нею, а она сама — вместе с Либром, раз уж это её законное место.
Внизу, на площади, будто кто-то невидимый подал сигнал, завопили певцы, задудели дудочки, забренчали лютни. Зазывалы принялись приглашать народ выпить и закусить на дармовщинку и толпы людей потянулись с площади в те места, где с самого утра, распространяя аппетитный запах, на вертелах жарились огромные быки и шкварчали над углями, брызгая салом, кабаньи туши, и где рекой лились пиво, эль и вино.
Она взяла отца под руку, под рукавом камзола будто камень шевельнулся. А само лицо так и осталось неподвижным.
Так вместе к гостям и вернулись.
Уселись за длинным столом: отец в торце, она по правую руку. Еле согнула своё ужасное платье и заняла места, как две огромных тётки. С изумлением она увидела, что её тёска, Эвелин Староземская, как ни в чём ни бывало сидит рядом с Жолем и они премило воркуют, в то время как его новой жены нигде не видно. «Вот это святая простота, — с оттенком зависти подумала Веля. — Вот у кого всё понятно и разумно. Зверя на смерть отдали, расстались, изменяли, сошлись снова, ведь любовь. Впрочем, и эти тоже трупы…»
Почти напротив неё сидели Леяра с Фипом. Мальчик был сам не свой, такой тихий. Веля улыбнулась ему, чтоб приободрить — он вымученно улыбнулся в ответ.
Она растягивала губы в стороны при каждом заздравном тосте, и даже пыталась отпивать из своего кубка, но почему-то появился комок в горле, есть и пить стало невозможно. А вот отец ел и даже смеялся чьей-то шутке. Веля поразилась его самообладанию. «А может, мы отравлены? — подумала она. — И отец и я. Отсюда эта ненависть. У него — к зверям, у меня — к нему, у него — ко мне, замкнутый круг, и эти головные боли…» Она постаралась абстрагироваться. И едва начало получаться, как отец сказал:
— Трапеза окончена, — и встал.
Зашумели стулья — гости поднялись вслед за ним.
Завтрак подошёл к концу, пришло время состязаний.
Придерживая руками жёсткий подол, Веля вернулась в свои комнаты, переодеться. Оказалось, что её ожидают давешние служанки с деревянными мордами.
— Где мои горничные? — устало спросила она.
— Его величество нам сказали прислуживать, — отчеканила одна, буравя Велю глазками. Вторая сжала губы и сделала книксен.
«Он хочет меня контролировать, — поняла Веля, — это не прислуга, это снова шпионки. Впрочем, всё равно…»
Женщины сняли с неё верхнее платье, нижние юбки, помогли влезть во второе, специально сшитое для состязаний, бело-розовое, с корсетом, сплошь кружевное и плетёное, очень лёгкое по сравнению с первым. Короткое, чуть ниже колена, с рукавом по локоть — Веля задавала моду в Трейнте. К этому платью прилагалась белая шляпа с широкой розовой кружевной лентой. Веля с облегчением убрала в шкатулку тяжёлую как рок корону матери.
— Следует нарукавники снять, — сказала одна из женщин, протягивая ладонь.
— Отец разрешил носить, это подарок, — глядя в пол произнесла Веля, а внутри у неё что-то сжалось.
— Это оружие, — возразила женщина. — Вам не следует…
— Завали хлебало, — сказала Веля, поднимая глаза и улыбаясь.
— Что? — переспросила женщина. Кажется, Веля перешла на другой язык.