Ведь мир северо-западных славян был не просто населен, но прямо-таки перенаселен разного рода демонами (с христианской точки зрения) — духами природы или, выражаясь по-научному — стихий, включая коварного лешего, облаченную в белые одежды полудницу (сворачивавшую без лишних разговоров шеи всем, пришедшимся ей почему-то не по нраву), пленительных русалок-водяниц, полюшек-поляниц и проч. Подобные, нередко очень поэтичные, истолкования природных явлений часто рассматривались впоследствии как неосознанное проявление постоянного страха темных людей Средневековья перед непознанными силами природы. Но автор настоящей книги склонен рассматривать их скорее как стремление человека слиться с природой, которое можно, при желании, объяснить его извечной тоской по «утраченному раю», тому этапу в истории развития человека, на котором он еще не выделился из нее и не начал противопоставлять себя природе. Но это так, к слову…

Не меньшим разнообразием и своеобразием, чем ювелирные украшения северо-западных славян, отличались и их керамические изделия, изготовлявшиеся как в домашних условиях для нужд своей семьи, так и «поточным методом» ремесленниками-гончарами для потребностей рынка. Керамические изделия, первоначально лепные, изготавливаемые и формуемые из глиняных полос вручную, довольно скоро стали заменяться изготовленными на гончарном круге, первоначально также приводимом в движение вручную. Примерно с XI века на смену ручному гончарному кругу пришел ножной, обеспечивавший значительное повышение производительности, лучшее качество изделий и более прочный обжиг. Обжиг глиняной посуды осуществлялся — частично уже в X–XI веках — в двухкамерных обжигательных печах. Ведущее место среди керамических изделий в области расселения северо-западных славян долгое время занимала так называемая керамика фельдбергского типа, очень точно и метко названная «мейссенским фарфором Средневековья» — изготовленные на гончарном круге, хорошо обожженные и богато орнаментированные горшкообразные сосуды — невысокие, широкогорлые, с выпуклыми боками и суженной нижней частью с короткими, сильно выдающимися краями, украшенные чаще всего многорядным волнообразным, но также горизонтальным линейным и ромбовидным орнаментом, а иногда — штампованным узором и налепными валиками.

Керамические изделия северо-западных славян были обнаружены археологами даже на территории Швеции и островов Балтийского моря. Так, сосуды, характерные для волинских горшечников, были найдены в Бирке и на острове Борнгольм. Создается впечатления, что им пытались подражать; другие сосуды попали в Скандинавию, вероятнее всего, вместе с содержавшимися в них предметами экспорта, или же были изготовлены там переселившимися туда или захваченными в плен славянскими гончарами. Сегодня эти не только функциональные, но и весьма красивые изделия тамошних горшечников представляются нам приветом с чужбины — во многих из них зримо запечатлелось чувство красоты и радость творчества, характерные для их создателей.

Весьма, хотя и по-иному, впечатляют нас также изделия славянских плотников. В ходе археологических раскопок были обнаружены внушительные остатки огромных деревянных княжеских дворцов и храмов, длинных бревенчатых настилов для преодоления болот и мостов, опоры которых нередко уходили на десять метров и еще глубже под воду, длиной — по крайней мере, в одном случае, ни много ни мало — два с половиной километра. Не зря Саксон Грамматик упоминает в своем повествовании распространенные в земле северо-западных славян (которых датский летописец именует «склавами») топи и болота, «через которые имеется только одна дорога, ведущая, впрочем, через такой илистый и неприметный брод, что "если кто-то по неосторожности ошибется и сделает шаг в сторону", то непременно окажется в самой глубокой трясине» («Деяния датчан»). Возводимые с отменным мастерством и лишь изредка скрепляемые железными гвоздями или скобами, подобные шедевры деревянного зодчества часто не разрушались многие столетия. Одним из наиболее ранних и ярких свидетельств строительства северо-западными славянами крепостей-«градов» (как тут не вспомнить, что славянское понятие «град», «город», явно происшедшее от слова «гора», вполне соответствует германскому немецкому понятию «борг»/«бург», также явно происшедшему от слова «берг», означающего, опять таки, «гора»!) наверняка, во многих случаях, под руководством плотников, знакомых с применением отвеса, наугольника и уровня, мы обязаны нашему старому знакомому — андалусскому работорговцу-иудею Ибрагиму ибн Якубу. На случай, если кому-либо из уважаемых читателей вдруг покажется, что сообщение почтенного Ибрагима не отвечает широко распространенным среди наших современников представлениям о крепостном строительстве по преимуществу из камня, напомним, что в описываемое время область расселения северо-западных славян была исключительно богата лесом и, соответственно, древесиной, а гарнизонам крепостей еще не угрожали изрыгающие ядра пушечные стволы:

«Южнее Града (вероятно — славянского Зверина, будущего немецкого Шверина — В. А.) расположена крепость, окруженная со всех сторон водами озера. Так славяне строят большинство своих крепостей. Они ищут луга, изобилующие водой и кустарником, размечают там круглый или четырехугольный участок по форме и размеру крепости, которую намереваются построить, окапывают его рвом, насыпают образующуюся при выкапывании рва землю в вал, укрепляя его досками и сваями на манер бастионов, до тех пор, пока стена не достигает необходимой высоты. Они также размечают место для крепостных ворот, с той стороны, с которой им нужно, чтобы входить в эти ворота и выходить через них по деревянному мосту».

Следует добавить, что в реальности описанные Ибрагимом ибн Якубом защитные стены, окружавшие поселения северо-западных славян, как составные части укреплений, могли иметь различную конструкцию, в зависимости от размера и важности укрепленного пункта. Наиболее простым вариантом был частокол, или тын — вертикальный либо под некоторым наклоном. Тын состоял из плотно пригнанных друг к другу заостренных бревен. Вместо тына иногда использовалась деревянная стена, сделанная из горизонтальных бревен в стояках. Тын был довольно простым по своему устройству, в средневековых русских летописях его именуют «огородом» либо «столпием». Более сложной конструкцией была стена из «городней» — поставленных рядом срубов, которые внутри засыпались землей. Иногда такие срубы оставлялись пустыми и были приспособлены для жилья или хозяйственных нужд. Срубы, как правило, ставились вплотную друг к другу, но из-за выступавших концов бревен между ними оставался промежуток. Подобная конструкция придавала валу прочность и определенную крутизну, предохраняла его от оползания. Срубы ставили в один, а иногда и в два или три ряда. Со временем срубная конструкция была несколько улучшена: вместо стоящих рядом срубов использовалась сплошная линия. Бревна лицевых стенок рубились «внахлестку» в поперечные стенки, которые разделяли соседние помещения. Образованные таким образом помещения могли быть квадратной, прямоугольной или трапециевидной формы. Поверх стены делался помост, огражденный с внешней стороны бруствером, именуемом в Древней Руси «заборолами» (впрочем, в некоторых случаях «заборолом» именовали и всю «градскую», то есть крепостную, стену). В «заборолах» были устроены щели (или, как говорили на Древней Руси — «скважни»), для стрельбы по осаждающим. При этом без постоянного надзора и обновления срубы, не связанные между собой, давали разную осадку, их стыки загнивали, и вся стена постепенно начинала ветшать. Высота стен могла варьироваться, в некоторых случаях они были небольшим. Тем не менее, укрепленные таким образом валы или стены успешно противостояли таранам или иным осадным орудиям. Единственным, чего следовало опасаться их строителям, был огонь, ибо земляное наполнение теряло прочность, начиная рассыпаться, как только осаждающим удавалось поджечь внешние части фортификационного сооружения. Поэтому вокруг стен насыпались дополнительные валы из земли или глины. Такими были и стены, или защитные валы, защищавшие и богатый город Юмну — возможный прообраз овеянной легендами Винеты…

О высоком мастерстве славянских плотников свидетельствуют многочисленные объекты, обнаруженные архитекторами в ходе раскопок. Самые искусные из них, вероятно, украшали свои постройки декоративной резьбой, вроде описанной монахом Гербордом в сообщении об одном из щетинских языческих храмов, «построенном с удивительной тщательностью и искусством, украшенном внутри и снаружи выступающей из стен (то есть рельефной — В. А.) резьбой, изображениями людей, птиц и животных».

Усиление процесса феодализации и расширение торговых связей вели к оживлению и других отраслей деревообрабатывающего ремесла — изготовления колес, токарного и бондарного дела, корзинного производства и, конечно, кораблестроения. Первые признаки всех этих видов ремесленной деятельности наблюдаются в разные века и, несомненно, не всегда могут быть однозначно приписаны вполне уже выделившимся из среды славянских поселян (в основном работавших на земле и лишь свободное от пахоты и огородничества время посвящавших, так сказать, кустарному производству) ремесленникам-профессионалам, работающим не только для собственных нужд, но и на продажу; многие из древнейших археологических свидетельств подобного рода деятельности были изготовлены земледельцами для собственных нужд в рамках домашнего хозяйства. Тем не менее, в целом, они дают нам картину большой активности ремесленников в разных отраслях, подстегиваемой частично внутренним, частично — внешним спросом и, в свою очередь, оказывавшей влияние на другие области. Решающее значение для ее развития имело вероятнее всего IX столетие, в котором серебро стало общепризнанным платежным средством и стимулировало, таким образом, отношения торгового товарообмена.

Тесно связанный с образованием крупных резиденций славянских князей и ранних городских поселений, потребности которых не могли уже быть удовлетворены силами и орудиями умеренных в своих потребностях обитателей крестьянских хозяйств, круг славянских ремесленников расширялся, пополняясь косторезами и солеварами, колесниками, стеклодувами, смолокурами-дегтекурами, кожевниками, башмачниками, шорниками, каменотесами. Они перерабатывали оленьи рога на гребни, рукояти и иглы, изготавливали из отполированных костей полозья для саней, вырезали из янтаря украшения и игральные кости, делали колеса для повозок и телег, выпаривали соль из соляных источников, превращали «сырое стекло», или «трой сплав сернистых соединений мышьяка» (выражаясь по-научному), в стеклянные бусины, бисер, перстни и кольца, производили деготь, дубили кожу и шили из нее обувь, конскую упряжь и обшивку для щитов, обтесывали камни под мельничные жернова. Зримые следы деятельности этих искусных ремесленников северо-западных славян сохранились и поныне.

То, что создавали тогдашние люди, нередко было бренно, как и сами эти люди. Однако археология и иные науки позволяют нам набросать как бы приблизительный эскиз их внешности, условий жизни и одежды. Тип их лица, вероятно, соответствовал тому, который считается в Европе славянским: плоские лица с относительно низко расположенными глазными впадинами и высокой выпуклостью черепа. Впрочем, данные признаки нередко выражены очень слабо — в частности, западнославянские антропологические группы по большому числу признаков настолько близки германским, что только на основании одних только костных человеческих останков невозможно определить, что за этническая группа населяла изучаемую археологами и антропологами область.

В связи с чрезвычайно высокой смертностью грудных младенцев, достигавшей, по разным оценкам, примерно двадцати процентов — а также достаточно высокой детской смертностью средний возраст ограничивался двадцатью-тридцатью годами. В связи с опасностями, связанными с родами и послеродовым периодом, мужчины примерно в пять раз чаще, чем женщины, доживали до старости. Вообще же большинство взрослых умирало, не дожив до сорока лет. Не говоря уже о лечении больных с помощью целебных мазей, зелий и аналогичных средств, подтверждений которого у нас не имеется, но которое, несомненно, составляло главную часть тогдашней медицины, существует немало указаний на попытки бороться с опасностями, угрожавшими здоровью людей — признаки систематического ухода за больными, осуществляемого на протяжении нескольких месяцев или даже лет, а черепа людей, подвергшиеся при их жизни трепанации, свидетельствуют о случаях серьезного медицинского вмешательства, включая хирургическое.

Рост славянских мужчин составлял в среднем сто семьдесят сантиметров. Женщины были, в среднем, на десять сантиметров ниже ростом. Дошедшие до нас костные останки северо-западных славян указывают на то, что представители обоих полов (в то время в балто-славянском, как и вообще в человеческом, обществе, признавалось существование только двух человеческих полов!) были вынуждены заниматься тяжким физическим трудом. Для скелетов (особенно — мужских) уже в возрасте от двадцати до тридцати лет характерна ярко выраженная деформация позвоночника — несомненные свидетельства постоянных тяжелых физических нагрузок. Кроме того, обнаруженные археологами костные остовы северо-западных славян отмечены следами артрита (воспаления суставов) и периостита (воспаления надкостницы), также являющихся следствием постоянного тяжелого труда.

Богатая славянка в полном праздничном уборе

Причесок мужчины не носили, голов не брили и чубов не отпускали (в отличие от легендарного «владыки моря» Боривоя из одноименной героической баллады графа Алексея Константиновича Толстого). Несомненно, земледельцы и ремесленники стриглись короче, чем изображенные на монетах представители славянской знати, носившие волосы до плеч (что отмечает, в частности, Саксон Грамматик в своих «Деяниях данов»). В особенности сказанное относится к жрецам. Судя по всему, северо-западные славяне носили, по большей части, остроконечные бородки клином и прямые толстые усы. Женщины, зачесывавшие волосы назад, носили головные повязки. Не исключено, что незамужние девушки, как и в других славянских землях, выражали свое полное надежд отношение к окружению, заплетая волосы в косы, не укладывая их вокруг головы. Уже в те времена женщины были столь убеждены в эффективности своего стремления понравиться, что не сомневались в воздействии своих чар даже на бессмертных богов — во многих женских захоронениях археологи находили тогдашнюю косметику — белила, румяна и прочее. Не намеревались ли погребенные в них балтийские славянки быстренько «навести марафет» — подбелиться и подрумяниться, прежде чем предстать перед лицом богов?

Женская одежда состояла, вероятно, из льняной сорочки, нижнего и верхнего платья. Мужская — из сорочки, удерживаемых кожаным ремнем или шерстяным поясом на бедрах штанов, а также из надевавшейся поверх всего этого куртки или безрукавки. Верхнюю одежду как мужчины, так и женщины носили непременно подпоясанной. В некоторых областях мужчины также обвязывали штанины ремнями. Ткани, предназначенные для изготовления из них одежды, имели не только естественный цвет. При изучении найденных в Волине остатков тканей выяснилось, что материю чаще всего красили в красный, коричневый и черный цвет.

Кроме того, в ненастную погоду женщины, вероятно, носили также теплые платки, в которые можно было обмотать и вокруг тела, а летом, вместо верхнего платья — юбки и рубашки. Мужчины, похоже, никогда не покидали дома без остроконечной войлочной или суконной шапки на голове, заменяя ее в холодное время года меховым головным убором. В зависимости от уровня своего благосостояния, они, возможно, надевали зимой шубу на меху того или иного пушного зверя. Дома, а при благоприятных погодных условиях — и вне его представительницы прекрасного пола, вероятно, обходились без обуви. Мужчины же, вероятно, всегда носили тряпичные обмотки (или, говоря по-русски — онучи) и постолы, или поршни — обувь в виде лаптя, сделанную из плоского куска дубленой, сыромятной или сырой кожи, стянутого на стопе ремешком, продетым через отверстия, идущие по краю… При раскопках городских поселений были обнаружены прямо-таки элегантные башмаки с богатой, разноцветной вышивкой, изготовленной ремесленником-башмачником на заказ; но жители сельской местности наверняка вынуждены были довольствоваться более скромной обувью домашнего изготовления. К этому следует добавить всевозможное «узорочье» в форме вышивок, пряжек, поясных блях, нашитых на одежду мишуры и канители, застежек, бисера, янтарных бусин и тому подобного, если доход позволял. Пуговицы в интересующем нас регионе вряд ли играли важную роль в качестве украшения; они и без того были необходимы только на шубе, и в этом случае нередко изготовлялись из просверленных косточек свиной плюсны. В то же время большое значение придавалось украшению ножен для мечей и ножей (не случайно датский хронист Саксон Грамматик уделяет в своей летописи большое внимание богато украшенным серебром ножнам священного меча славянского божества с острова Руга). Если мечи — весьма дорогое оружие — были принадлежностью воинов, преимущественно знатных, то ножи у северо-западных славян носили, судя по всему, как мужчины, так и женщины.

Кстати говоря, люди, носившие описанную выше одежду, снимали ее чаще, чем долгое время было принято считать. Об этом свидетельствуют как найденные многочисленные ушаты, чаны и лохани для мытья, так и наш старый знакомый Ибрагим ибн Якуб:

«Они (северо-западные славяне — В. А.) складывают печь из камней в углу (хижины) и оставляют наверху, напротив нее, отверстие для выхода дыма. Как только становится тепло, они закрывают это отверстие и затворяют дверь хижины. Внутри находятся резервуары с водой; и вот они льют эту воду на раскаленную печь, чтобы поднимались пары. Каждый из них держит в руке пучок сушеных трав или прутьев, которым он обмахивается, как веером»…

Естественно, маститый андалусский путешественник-купец описывает нам типичную славянскую баню-парилку, ошибаясь только в одном. Парящиеся в ней балтийские славяне отнюдь не «обмахивались, как веером», а обрабатывая распаренную кожу, хлестали себя пучками трав или банными вениками.

Как тут не вспомнить сообщение нашей «Повести Временных Лет» о том, как святой апостол Андрей Первозванный пришел «в словены» (то есть — к славянам) и поразился их обычаю мыться в жарко натопленных банях, хлеща себя при этом прутьями почти до бесчувствия. С удивлением апостол рассказывал потом в Риме, как эти люди, никем не мучимые, сами себя мучат.