– Тебе здесь нравится?

– Наверное, да, – кивнула она, силясь подняться и сесть. – Пока что.

– Ну, мне тоже нравится, – сказала я. – Поэтому я не хочу, чтобы ты что-нибудь ляпнула и все испортила, договорились?

Она сложила руки над животом и нахмурилась:

– Что, например?

– Не говори ничего об образке с черной Марией, что лежит у меня в вещмешке, ладно? И не упоминай о моей матери.

Она потянулась и принялась заново закручивать растрепавшиеся косички.

– Кстати, а с чего тебе вздумалось хранить это в секрете?

У меня не было времени разбираться в своих резонах. Мне хотелось сказать: Потому что я просто хочу какое-то время побыть нормальной девочкой – не беглянкой, ищущей сведения о матери, а обычной девочкой, приехавшей на лето в Тибурон, штат Южная Каролина. Мне нужно время, чтобы привлечь на свою сторону Августу, чтобы она не отослала меня обратно, когда узнает, что́ я сделала. И все это было правдой, но уже в тот момент, когда эти мысли мелькали у меня в голове, я понимала, что они не полностью объясняют, почему перспектива разговора с Августой о моей матери так меня смущала.

Я подошла к Розалин и стала помогать ей плести косички. Мои руки, как я заметила, слегка дрожали.

– Просто пообещай мне, что ничего не скажешь, – попросила я.

– Твоя тайна, – пожала она плечами. – Делай с ней, что пожелаешь.

Следующим утром я проснулась рано и вышла во двор. Дождь прекратился, и из-за облачной гряды сияло солнце.

За медовым домом во все стороны тянулся сосновый лес. Я насчитала около четырнадцати ульев вдалеке под деревьями, их крышки напоминали почтовые марки, сиявшие белизной.

Накануне вечером за ужином Августа сказала, что ей принадлежат двадцать восемь акров земли, оставленных по завещанию дедом. В таком небольшом городке, как Тибурон, одна девочка вполне могла затеряться на двадцати восьми акрах. Она могла открыть потайной ход и просто исчезнуть.

Свет лился из расщелины в облаке с красной окантовкой, и я пошла к нему по тропинке, ведущей от медового дома в лес. Миновала детскую коляску, нагруженную садовым инструментом. Она стояла подле грядок, на которых росли помидоры, прихваченные к деревянным шестам обрезками нейлоновых чулок. Вперемежку с ними росли оранжевые циннии и лавандовые гладиолусы, клонившиеся к земле.

Судя по всему, сестры Боутрайт обожали птиц. В саду была сделана цементная купаленка для птиц, и множество кормушек – выдолбленные тыквы и ряды крупных сосновых шишек, смазанных арахисовой пастой – виднелись повсюду, куда ни глянь.

Там, где трава уступала место лесу, я обнаружила стену из булыжников, кое-как скрепленных цементом; она была мне по колено высотой, зато тянулась почти на пятьдесят ярдов[19] в длину. Стена загибалась вдоль участка и заканчивалась резко, неожиданно. Никакого практического применения я для нее не видела. Потом я заметила крохотные сложенные клочки бумаги, всунутые в просветы между камнями. Я прошла вдоль всей стены, и повсюду картина была одна и та же: сотни таких клочков бумаги.

Я вытащила один из них и развернула, но надпись слишком растеклась от дождя, чтобы ее можно было прочесть. Тогда я вытащила другую. Бирмингем, 15 сент., четыре маленьких ангела умерли.

Я сложила записку и сунула обратно со смутным ощущением, что сделала что-то неправильное.