– Хочу рассказать тебе одну историю, – начала она. – Эту историю рассказывала нам мать, когда мы уставали от своих обязанностей или были не в ладах со своей жизнью.

– Я не устала от своих обязанностей, – заметила я.

– Я знаю, но это хорошая история. Просто послушай.

Я поудобней устроилась в кресле и стала раскачиваться, прислушиваясь к скрипу, которым славятся все кресла-качалки.

– Давным-давно на другом краю света, в стране Германии жила-была молодая монахиня по имени Беатрис, которая любила Деву Марию. Однако ей ужасно наскучило быть монахиней из-за всех обязанностей, которые приходилось выполнять, и правил, которым надо было следовать. Так что, когда терпение у нее лопнуло, однажды ночью она сняла монашескую одежду, сложила ее и оставила на кровати. Потом вылезла из окна монастыря и сбежала.

Ладно, я поняла, к чему она клонит.

– Она думала, ее ждет замечательное будущее, – продолжала Августа. – Но жизнь беглой монахини оказалась совсем не такой, какой она ее представляла. Беатрис скиталась, потерянная, побираясь на улицах. Через некоторое время она пожалела о том, что сбежала, но понимала, что ее ни за что не примут обратно.

Речь шла не о монахине Беатрис, это было ясно как божий день. Речь шла обо мне.

– И что с ней случилось? – спросила я, пытаясь сделать заинтересованное лицо.

– Ну, после многих лет странствий и страданий однажды она, прикрыв лицо, вернулась в монастырь, желая напоследок еще раз побывать там. Она вошла в часовню и спросила одну из своих прежних сестер: «Помнишь ли ты монахиню Беатрис, которая сбежала?» – «Что ты имеешь в виду? – удивилась сестра. – Монахиня Беатрис никуда не убегала. Вон она, подле алтаря, метет пол». Ну, можешь себе представить, как опешила настоящая Беатрис. Она подошла к подметальщице, чтобы получше разглядеть ее, и поняла, что это не кто иной, как Дева Мария. Мария улыбнулась Беатрис, увела ее обратно в келью и вручила монашеское одеяние. Видишь ли, Лили, все это время Мария подменяла ее.

Скрип моей качалки постепенно затих, когда я перестала раскачиваться. Что же Августа пыталась мне сказать? Что Мария будет подменять меня дома в Сильване, чтобы Ти-Рэй не заметил, что меня нет? Это было бы чересчур бредово даже для католиков. Наверное, она намекала мне: я знаю, что ты сбежала, – всех нас время от времени обуревает такое желание, – но рано или поздно ты захочешь вернуться домой. Просто попроси Марию о помощи.

Я попрощалась и ушла, радуясь возможности ускользнуть от ее внимания. После этого я начала просить Марию о помощи – но вовсе не о том, чтобы она отвела меня домой, как бедняжку монахиню Беатрис. Нет, я просила ее проследить, чтобы я никогда туда не возвращалась. Я просила Марию набросить полог на розовый дом, чтобы никто никогда нас не нашел. Я просила об этом каждый день и никак не могла отделаться от мысли, что просьба моя нашла отклик. Никто не стучался к нам в двери и не тащил нас в тюрьму. Мария создала вокруг нас защитную завесу.

В наш первый пятничный вечер в доме сестер, после завершения молитв, когда оранжевые и розовые полосы, оставленные закатом, еще висели в небе, я пошла с Августой на пасеку.

Прежде я не ходила к ульям, так что для начала она преподала мне урок, по ее выражению, «пасечного этикета». Она напомнила, что наш мир – это на самом деле одна большая пасека и что там и там прекрасно работают одни и те же правила. Не бояться, поскольку ни одна пчела, любящая жизнь, не хочет тебя ужалить. Но при этом не быть дурой: приходить туда в одежде с длинными рукавами и штанинами. Не хлопать ладонью пчел. Даже не думать об этом. Если злишься – свистеть. Злость возбуждает, а свист укрощает темперамент пчелы. Вести себя так, будто знаешь, что делаешь, даже если это не так. И прежде всего, окружать пчел любовью. Каждое маленькое существо хочет, чтобы его любили.

Августу жалили столько раз, что у нее выработался иммунитет. Да и больно от укусов почти не было. Более того, по ее словам, пчелиный яд облегчал артритные боли, но, поскольку у меня артрита не было, мне следовало прикрывать тело. Она дала мне одну из своих белых рубах с длинным рукавом, потом надела на меня белый шлем и расправила должным образом сетку.

Если это и был мужской мир, то сетчатая вуаль убрала из него жесткую колючую щетинистость. Сквозь нее все виделось мягче, нежнее. Идя вслед за Августой в своей пчелиной вуали, я чувствовала себя луной, плывущей позади ночного облака.

Она держала 48 ульев, расставленных в лесу вокруг розового дома, а еще 280 были размещены на разных фермах, на приречных участках и на болотцах. Фермеры обожали ее пчел: они хорошо опыляли растения, благодаря им арбузы были краснее, а огурцы крупнее. Они принимали бы ее пчел и бесплатно, но Августа расплачивалась с каждым из них пятью галлонами меда.

Она постоянно проверяла свои ульи, разъезжая на старом грузовике с прицепом по всему округу. «Медовоз», так она его называла. А то, что она делала с его помощью, носило название «медовый патруль».

Я смотрела, как она загружает красную тележку, хранившуюся на заднем дворе, рамками для расплода – небольшими дощечками, которые вставляются в ульи, чтобы пчелы заполняли их медом.

– Мы должны заботиться о том, чтобы у матки было достаточно места, куда откладывать яйца, иначе получим роение, – объяснила она.