Тут они в первый раз перешли на «ты». Сначала это было так хорошо, что они поцеловались, потом быстро и легко освоились. Наедине ничуть не было трудно разговаривать на «ты». Напротив, они даже составляли нарочно такие сочетания слов, чтобы «ты» встречалось как можно чаще.

А иногда Надя вдруг останавливалась, оборачивалась к жениху и говорила:

— Ну, скажи мне «ты»!

Алтуфьев говорил «люблю тебя», и они опять целовались.

Они устали ходить по саду. Надя повела Григория Алексеевича в свою комнату. Ему живо представилось, как они бежали сюда во время приготовлений к живым картинам.

— А помнишь фольгу? — спросил он.

Она не только помнила фольгу, но именно в эту минуту, одновременно с женихом, подумала о ней и сама хотела спросить. Это вышло опять чудо как хорошо.

Алтуфьев поглядел на шкатулку, где лежала тогда фольга. Шкатулка была парная той, которую он видел сегодня утром у графа. Она была так же окована прорезным железом и гвоздями. Только на середине, там, где на этой были буквы «Н. Г.», у графа стояли буквы «В. Г.».

Алтуфьев знал, что Надина шкатулка принадлежала графине Горской. Очевидно, у мужа и жены они были одинаковые.

— Ты знаешь, — сказал он, — тут должно быть двойное дно.

Надя сделала большие глаза.

— Отчего ты думаешь это?

— Не думаю, а уверен. Я видел такую же у графа. Постой, вынем, что у тебя положено.

Надя сейчас же согласилась, потому что это было весело, впрочем, как и все, что они делали. Они опять, как в тот раз, когда искали фольгу, оба наклонились, и руки их встретились. Но теперь Алтуфьев имел право взять ее руки. Он взял, поднес к губам и прижался к ним.

Они застыли так и замерли. Минуту жили не они, а поцелуй.

Он оборвался наконец, и они снова принялись вынимать из шкатулки все, что было в ней.

— Вот граф делал так, — показал Алтуфьев, когда все было вынуто, — видишь, он становился с этой стороны, нажимал эти гвозди и…

Раздался легкий треск, и двойное дно отскочило, оттолкнутое пружиной.

Надя вздрогнула.

— Смотри, там что-то есть! — сказала она.