– Что замолк? – поинтересовался я, не слыша от приятеля никакой новой мысли.

– Сбивает с толку меня эта монета, – неохотно выговорил он, – что-то в ней не так.

– В самой монете?

– Да нет, в дате её выпуска. И к тому же очень она новенькая на вид. Такое впечатление, что она даже не была в обороте. То есть её как бы получили в банке, привезли сюда и бросили в вырытую яму.

– Давай рассуждать логически, – предложил я. Мне почему-то представляется, что французский клад вытащили всё же не местные обитатели. Они бы всё раскопали сразу после войны 1812-го, когда визуально было хорошо видно то место, где те французы копались. И монета здесь могла лежать какого-нибудь 1810 года выпуска. Но через пятьдесят лет, когда всё здесь замыли дожди и паводки, когда трава здесь пятьдесят раз вырастала и сгнивала…, нет брат, наткнуться на золото случайно не было возможности ни у кого.

– Но кто-то же его разыскал! – загорячился Михаил. Хотелось бы понять, как они это сделали? В середине 19-го века такого рода приборов, – демонстративно дёрнул он лямки рюкзака, – ни у кого не было во всём мире.

– Скорее всего, это был потомок, или потомки одного из тех, кто принимал участие в более ранних поисках, – высказал я единственную пришедшую на ум догадку. Кто ещё? Больше просто некому. И если их перечислить одного за другим, то получится не так и много претендентов на сокровища.

– Начинай, – мигом согласился Михаил, – попробуй перечислить всех тех, кто мог принять в этом участие.

– Пожалуйста! Совершенно очевидно, что потомки первой тройки кладоискателей имеют наибольшие шансы. А в первой тройке, как понимаешь всего-то трое: сам гренадер, Семашко, и Антон Ивицкий, – принялся загибать я пальцы на правой руке. Вот собственно и всё. Все остальные отпадают по определению. Ведь ни Яковлев, ни Кочубей, ни граф Бенкендорф не знали самого главного – того района, где происходило захоронение монет. Они, как со всей очевидностью следовало из материалов «Дела», искали золото в совершенно другом уголке страны! И, естественно, все они остались с носом!

– Как и мы с тобой! – недовольно фыркнул Воркунов.

– Теперь рассмотрим всех участников, – не обратил я внимания на его реплику, – более подробно. Сам Семашко отпадает сразу, поскольку уже к сороковому году он был очень болен и немощен. Хотя картой гренадера, вернее, её копией, он владел, это очевидно. Однако нам так же известно, что там, где только что мы с тобой копались, он не появлялся никогда. Это также не подлежит сомнению. Так что направить своего, допустим, сына или зятя именно в эту точку он никак не мог. К тому же и жила семья Семашко во Франции, а не в какой-нибудь Новгородской губернии!

Далее, гренадер. Начать с того, что совершенно неизвестно то, был ли у него подходящий для такого дела потомок? Допустим, был. Мог ли он вот так спокойно приехать в Россию и действовать сам по себе на открытой местности, причём довольно длительное время? Вряд ли. Россия в те времена была страной вовсе не демократического свойства, как, впрочем, и сегодняшняя Беларусь. Иностранному подданному заниматься какими-либо противоправными делами было бы весьма непросто. Не помнишь случайно, кто у нас правил в 1862-м?

– Александр Второй Освободитель, кто же ещё? Руководил страной до 1881 года, – щегольнул Михаил знанием истории, – порядок в собственном государстве любил и поддерживал всеми силами.

– У нас здесь всегда был жестокий полицейский режим, и каждый иностранный гражданин находился под неусыпной опекой и приглядом, – поддакнул я. Не будем забывать и о том, что там, где стояла ветряная мельница, на карте 1911 года обозначен маленький населённый пункт, вернее сказать – хутор. И что же, неужели его обитатели безучастно сидели и смотрели, как неизвестно кто ходит у них под носом и без спроса роется в земле чуть ли не под окнами? Э-э нет, у нас так себя вести не полагалось, особенно иностранцам. Так что, как не обидно, но отпадает и потомок гренадера.

– Остаётся один Ивицкий, – возбуждённо потёр руками Михаил, – и его семейство! Как интересно всё получается, прямо исторический детектив расследуем.

– Да, именно Ивицкий, – поощрительно кивнул я. А у него был не один, а целых три сына! Людвиг, Тимофей и Роберт! И я больше чем уверен, что остаток жизни их папа потратил на поиски этого полуострова. А когда нашёл нужное место, то выяснилось, что в одиночку производить заключительные поиски и раскопки сил у него уже не осталось. Может быть, сам он просто побоялся откапывать клад? На это были причины. Ведь пока были живы основные участники первой поисковой экспедиции, можно было ожидать того, что информация о кладе могла просочиться к властным структурам. И тогда могли начаться новые поиски, не только золота, но и его самого, причём с привлечением сил жандармерии. Собственно говоря, так потом и случилось.

Представь, что кто-то в окружении Бенкендорфа на самом деле догадался, где именно следует искать французские монеты? Приезжают сюда, глядь, а денежек-то уже нет! Такой поворот событий, ставил именно Антона Ивицкого в первый ряд подозреваемых в совершении государственного хищения. А всю его многочисленную семью такой поворот событий выдвигал в кандидаты на каторгу или отдалённое поселение. Так что, скорее всего, он так и не решился копать самостоятельно. А может быть, просто не мог, ибо рядом с бочонками всё ещё стояла проклятая мельница, где жили и работали люди. Поэтому, скорее всего, на старости лет старина Ивицкий составил некое завещание, которое его жена должна была передать самому достойному из сыновей. Да и почти наверняка он попросил её рассекретить свои записи лет через пять после своей смерти, не раньше. Только так он мог быть уверен в том, что его родные не подвергнутся возможному преследованию со стороны властей.

– Тогда, может быть, клад предназначался всем сыновьям сразу? – задумчиво произнёс Михаил. Ну, чтобы потом не ссорились между собой, а? Мы ведь этого точно не знаем. Но теперь точно знаем одно – золото выкопано ими вскоре после 1861 года, и искать его теперь совершенно бесполезно.

После того, как он умолк, я долго крепился, минут пять. Но, в конце концов не утерпел и издевательски хрюкнул.

– Ты о чём там так вредно фырчишь? – мгновенно заинтересовался Воркунов. Или я что-то не то сказал?