Для своих неполных трёх лет Миша изъяснялся отлично, не глотая букв и не картавя, но, когда речь, как сейчас, заходила о чём-нибудь крайне важном, он начинал волноваться и говорил о себе как о ком-то постороннем, в третьем лице.
— А если Миша перестанет петь? — желая заранее обсудить все пункты предварительного соглашения, мальчик важно сдвинул бровки.
— Если перестанешь, я пойму, что с тобой случилось что-то нехорошее, всё брошу и побегу к тебе на помощь, — так же серьёзно ответила Люба.
— И тогда котлетки сгорят? — вопреки утверждению мамы, продолжение логической цепочки не сулило ничего хорошего, и, представив на алюминиевой сковороде горку обугленных котлет, Минечка забеспокоился.
— Я думаю, до этого дело не дойдёт, — поспешила успокоить сынишку Люба. — Так ты решил, что будешь петь?
Подражая манерам оперной знаменитости, Минечка задумчиво закатил глаза к потолку и, сжав пухлые губки, сделал вид, что перебирает в уме свой богатый песенный репертуар. Любаша знала наверняка, что, кроме «Солнечного круга» и «В лесу родилась ёлочка», юной звезде выбрать абсолютно не из чего, но, поддерживая игру, терпеливо ожидала, когда же будущий тенор на чём-нибудь остановится.
— Сол-ничный кру-ук, не-ба вакру-ук! — без объявления номера звонко пропел Мишенька и, одним махом покончив с формальностями, увлечённо потащил пластмассовый кораблик под воду.
Оставив дверь полуоткрытой, Любаша вышла из ванной и, загремев сковородками, принялась за дело.
Картофельные котлетки Миша мог есть на завтрак, обед и ужин, не пресыщаясь любимым блюдом и не требуя смены меню. Если бы не настойчивость мамы, требовавшей съесть что-нибудь ещё, например, кусок варёной докторской колбасы или ледяной рыбы, Миня был бы абсолютно счастливым человеком. Но по какой-то непонятной причине мама ни за что не хотела уступать и пичкала его этой гадостью.
Объяснить феномен бесконечной любви сына к котлеткам из картофеля Люба не могла. Шелестовы не бедствовали и могли себе позволить есть всё, что угодно, но, упрямо отодвигая от себя бутерброды с красной икрой, ребёнок тянулся за простой котлетой. Шевеля по-хомячьи пухлыми розовыми щёчками, он буквально прыгал от радости, если на тарелке в центре стола вдруг появлялись готовые блинчики или семикопеечные котлеты из кулинарии, но заставить его есть те же самые продукты собственного приготовления, Любаня не могла никак. Странная слабость к панировочным сухарям и котлетам, состоящим почти из одного хлеба, была всеохватно-вселенской, несокрушимой, как сама коммунистическая партия, и победить её в честной борьбе у Любы не было ни единого шанса.
— Пусь всигда-а-а бу-дит сонца! — радостно горланил из ванной Мишуня, и, прислушиваясь к его звонкому голосочку, сопровождавшемуся бульканьем воды, Люба не могла сдержать улыбки. — Пусь всигда-а-а бу-дит неба! Пусь всигда-а-а бу-дит мама…
Внезапно Минюшкин голос оборвался и бульканье прекратилось. Замерев, Любаня изо всех сил напрягла слух, пытаясь уловить хоть какие-то звуки из ванной, но за дверью царила гробовая тишина.
— Минька! — Стряхнув с ладоней панировочную крошку, Люба почувствовала, как её сердце, вздрогнуло и остановилось. — Мишенька!
Перепугавшись до полусмерти, она бросилась в коридор, соединяющий кухню с прихожей и, рванув дверь ванной, облегчённо выдохнула: живой и невредимый, Мишанька по-прежнему сидел в воде и, сосредоточенно ковыряя в носу, о чём-то размышлял.
— Ты почему перестал петь? — не удержавшись, Люба взглянула на него с укором, но, словно не слыша её слов, сын молчал. — Мама чуть с ума не сошла. — Переходя на понятный малышу язык от третьего лица, Люба готова была нашлёпать шутника по мыльной попе и расцеловать от радости в обе щеки.
— Это неправильная песня, я её больше не стану петь, — глядя на мать, неожиданно выдал он.
— Чем же она неправильная? — присев на край ванны, Люба потрогала воду и, убедившись, что всё в порядке, обтёрла ладонь полотенцем.
— Здесь всё про маму да про маму, а про папу ни разочка нет, это нечестно, — непосредственно подытожил юный критик. — У меня папа умер, но ведь папы умерли пока не у всех, у других мальчиков они ведь есть. Я видел, как за Геной Фёдоровым один раз папа приходил. И за Сашей Крюковым тоже, — после недолгого раздумья неуверенно добавил он. — Они пока не умерли, как мой, но я Гене с Сашей сказал, что они тоже обязательно скоро умрут, — ни на секунду не усомнившись в своей правоте, непосредственно заметил он. — А наш папа насовсем умер? — Огромные тёмно-карие глаза впились в лицо матери, и Люба почувствовала, что ответить на этот вопрос она не готова.
— У меня с тобой все котлеты подгорят, философ! — использовала запрещённый приём Любаша и, увидев, как маленькие бровки поползли к переносице, поспешно выскользнула из ванной. — Если тебе не нравится эта песня, пой какую-нибудь другую, только не молчи, — крикнула она на ходу и, очутившись на кухне, наконец перевела дух.
— В ли-су ра-ди-лась ё-лачка, — переключившись на новую песню, Миша с упоением зашлёпал по воде ладошками и, увлёкшись мыльными пузырями, напрочь забыл о своём вопросе.