— Мев сказала…

— Мев? Почему ты снова веришь кому угодно, кроме меня?! — на шаг отступившее было раздражение возвращается хлестнувшей по глазам волной холодного гнева.

— Неправда. Я верю тебе, — Анна касается его плеча, но отчего-то теперь это совсем не успокаивает. — Я верю, что ты хочешь сделать как лучше. Но ты не видишь, не хочешь видеть, не хочешь замечать, что твои стремления не имеют ничего общего с тем, что выходит на самом деле! Невозможно построить «счастливый мир» на боли, насилии и страданиях мира уже существующего!

— Ещё как возможно. Для меня теперь нет ничего невозможного. И скоро ты убедишься в этом.

— Думаешь, я буду счастлива стать свидетелем всего этого?

Она вновь принимается мерить землю резкими шагами.

— Не свидетелем, нет. Ты встанешь во главе этого нового мира вместе со мной. Я так многое могу тебе дать. Всё, Анна. Я хочу отдать тебе всё. Мы связаны с тобой на всю жизнь. Неужели ты не видишь этого?

— Это ты не видишь, Константин, — она с горечью качает головой. — Не видишь ничего и никого, кроме самого себя.

Константин досадливо кривит губы. Она не понимает, просто не понимает! Всё ещё продолжает цепляться за старое: привычное и понятное. Всё ещё видит в нём неразумного мальчишку, которого надо спасать. Которого она привыкла лишь жалеть, но не любить по-настоящему. Она поймёт, что ошибается. Поймёт прямо сейчас.

— Сейчас я вижу, что ты всего лишь боишься перешагнуть навязанные тебе границы. Лживые границы, не существующие на самом деле. И раз так — я перешагну их сам. И после всё будет иначе. Вот увидишь. Я докажу.

Он делает шаг навстречу, преграждая путь её метаниям. Руки скользят по её спине, талии, притягивают ближе.

— Что… что ты делаешь?

— А на что это похоже, моя милая? — он улыбается её растерянным глазам, небрежно вытягивает шейный платок, ведёт губами по открывшейся светлой коже, глубоко вдыхает: она пахнет как осенний дождь на лесной дороге. Она пахнет утренней росой в прохладной луговой траве. Она пахнет предгрозовым ветром. И совсем немного — страхом. Это так будоражит… — Ты всегда была моей, только моей. Просто не знала об этом.

— Но… Ты же не хочешь прямо вот так…

— Хочу. Очень хочу.

Руки скользят по плечам, по её восхитительным острым плечам, уверенно стаскивают дублет, распускают горловину рубашки, чтобы стянуть её с одного плеча, обнажая покрытую россыпью светлых веснушек кожу.

— Константин, я не… Нет. Пожалуйста, прекрати.

— Я слишком долго говорил себе «нет», моя дорогая.

Цепочка вдумчивых поцелуев тянется от шеи к плечу и обратно. И ещё раз. И снова: легко, почти невесомо, будто бы нарочно играя в опасную игру с собственным терпением. Эти веснушки просто созданы для того, чтобы он целовал их. Она сама создана для того, чтобы принадлежать ему.

— Остановись, Константин. Остановись.