Смеётся долго, надсадно, без тени веселья. Страшно.

Константин просыпается от удушья. Кажется, успело пройти так много времени, что в его плотно запечатанном убежище почти закончился воздух. Или же он не может дышать из-за сдавившей грудь боли. Её боли. Его боли.

Что это? Сон? Реальность? Жестокая игра сознания? Не важно.

Он придёт за ней. Он не оставит её одну посреди всей этой грязи. Он придёт, чего бы ему это ни стоило.

Земля вокруг покрыта пеплом. Как долго он пробыл без сознания? Константин смотрит по сторонам и никак не может избавиться от стойкого чувства дежавю: всё уже было так, почти так — пепел, тяжёлый воздух, ржаво-рыжая листва желтеющих деревьев вокруг… 

Желтеющих? Весной?.. Константин присматривается внимательнее и с удивлением отмечает: пожелтела лишь хвоя древесных исполинов, похожих на кедры. Листья же иных деревьев свернулись бурыми трубочками, будто опалённые огнём. 

С потухшего вулкана тянутся вниз длинные языки сизого тумана.

Ему никогда не нравилось это место, нет смысла задерживаться здесь и теперь.

Константин прислушивается к себе, прислушивается к песне острова в своей крови, прислушивается к оркестру вибрирующих струн и с лёгким разочарованием осознаёт: Тысячеликий бог не был ключевой силой Тир-Фради. Он являлся, скорее, неким узлом, сосредоточием упорядоченности, превращения хаоса сущего во всеобщую слаженную песню. А это означало, что одного его Константину недостаточно. Нужно встать на его место и тянуть этот хаос из всего, что было с ним связано. До тех пор, пока вся эта сила не будет принадлежать ему одному. На это потребуется время. Это не то, чего он хотел, не так, как он планировал. Но Константин готов смириться и подождать: он больше не позволит излишней поспешности нарушить его планы.

Винбарр больше не говорит с ним. Проходит день, два, неделя, но он по-прежнему молчит. Константин не решается позвать его, чтобы проверить, здесь ли он ещё. Его вполне устроит, если Винбарр замолчит навсегда.

Зато теперь он всё чаще сталкивается с островитянами. Вооружёнными островитянами, чьи намерения сложно с чем-либо перепутать. Константин уже настолько хорошо чувствует остров, что может даже различать их: Воины Бури, Красные Копья, Ткачи Ветра… Они сражаются яростно, они сражаются отчаянно, они сражаются… бессмысленно. После поглощения Тысячеликого бога Константину даже не обязательно использовать против них Хранителей: довольно небрежного взмаха руки, чтобы земля под людьми разверзлась или острый частокол древесных корней пророс прямо через их тела.

Константин возвращается в Креагвен: святилище достаточно изолировано, там он сможет уединиться, выставить охрану и не тревожиться, что его кто-то побеспокоит. Ему не составляет труда отражать атаки островитян, он просто не хочет тратить на это время.

Ржаво-жёлтый лес следует за ним по пятам, растёт и ширится вслед за ветрами, вслед за туманом, ползущим с вершины издыхающего вулкана, выжигающим всю листву и траву, которой он касается. Константин подозревает — это только начало. Константин уверен: это не имеет значения. Он лишь подправляет ленты ветров, чтобы они обходили его святилище стороной. Совсем скоро это не будет иметь значения, но сейчас, пока он ещё здесь, смотреть на увядание не очень приятно. Но это неизбежная жертва. Необходимая и оправданная.

Ещё менее воодушевляющим открытием оказывается другое: глаз и ушей острова, теперь принадлежащих лишь ему, неожиданно становится меньше. В считанные дни в реках и озёрах пропадает едва ли не половина рыбы, мелкое зверьё мрёт словно крысы, наглотавшиеся алхимической отравы. Быть может, причиной тому — смрадящий вулкан. А может и то, что свободно струившаяся по острову сила теперь оседает лишь в руках Константина, нарушая привычный круговорот жизни.

Через пару недель начинают гибнуть птицы. После первого же прошедшего дождя чернеют и загибаются только-только начавшие зеленеть засеянные поля. Дождь пахнет погромом в алхимической лавке: пахнет кислотой, серой, заставляет кору вековых деревьев оползать склизкой чёрной массой, оставляет подпалины на шкурах в панике разбегающихся животных. А ещё через несколько дней по городам Тир-Фради набатом разносится тревожная весть: вода в колодцах стала непригодна для питья. Последний факт выясняется опытным путём: десятки и сотни людей умирают от отравления.

К началу последнего месяца весны годными для питья остаются лишь истоки рек, берущих начало высоко в горах — выше гибельных туманов, выше дождей, выше отравленной почвы. К началу последнего месяца весны жители городов, да и некоторые островитяне, принимаются спешно покидать остров на кораблях навтов. К началу последнего месяца весны Константин чувствует в себе достаточно сил, чтобы выйти из тени.

Первым становится Хикмет. Точнее — одним из первых. Бесполезно гибнущих островитян Константин даже не считает: они просто оказываются на пути. А вот наместнику Бурхану он уделяет куда больше внимания, воплощая в жизнь одно из услышанных от Винбарра проклятий: распятый на собственных кишках и подвешенный на шпиле дворцовой башни, Бурхан умирает медленно и мучительно. Достаточно долго, чтобы своими глазами увидеть смерть остального города.

Константин много раз представлял себе, как лично поблагодарит Бурхана за малихор, оказавшийся в его чаше. Но теперь это кажется слишком несущественным по сравнению с главной целью. Теперь Константин поступает умнее, теперь он не раскрывает собственного лица. Ни к чему марать руки: осквернённые Хранители сделают всё за него. Правда, после гибели Тысячеликого они становятся какими-то вялыми, словно заторможенными. Но это не помеха. Людям всё равно не устоять против них, невзирая на всё их оружие и достижения науки. А там, где не справятся Хранители — справится огонь.

У Константина нет цели убивать всех до единого. Лишь наказать виновных. Лишь опробовать свои новые силы. Бежавшие из Хикмета расскажут лишь о том, что мистические силы Тир-Фради вновь обернулись против захватчиков-renaigse. До континента не долетят новости о чудесном воскрешении бывшего наместника Новой Серены. Им незачем это знать. Им незачем знать, что скоро он придёт и за ними.

Константин не опасается того, что островитяне станут делиться знаниями о нём с колонистами. Его умница Анна приложила так много усилий, чтобы наладить контакт, чтобы выстроить хлипкий мостик взаимопонимания между чуждыми друг другу народами. Но стоило лишь ей уплыть, стоило лишь вновь чему-то пойти не так — островитяне снова сцепились с колонистами, обвиняя друг друга во всех бедах.