Он посмотрел на меня с почти нескрываемой насмешкой. И я понял, что все — правда. Когда я приду к Боброву и расскажу ему об Алекперове, он выставит меня за дверь, попросив не тревожить его по пустякам.

— Здесь все очень сложно, Женя, — сказал Мартынов. — Ты просто не можешь себе этого представить. Почему события происходят именно так, а не иначе, кто все организовал, кто исполнил — ничего никогда нельзя понять. Даже история с расследованием по делу Самсонова — я говорю не об убийстве, а о сокрытии крупных сумм, о «черной наличке», — кто это все инициировал? Почему именно Самсонов оказался крайним, хотя подобное происходит во всех программах, а таких программ — десятки? Может быть, именно с подачи Алекперова все и началось?

Мартынов тяжело вздохнул,

— Мы не знаем этого. И никогда не узнаем, — закончил он свою мысль.

Наступило тягостное молчание. У меня было такое чувство, будто я заглянул в приоткрытую дверь, куда раньше мне не было доступа, и увиденное оказалось пугающе мрачным.

— Здесь все сложно, — повторил свои недавние слова Мартынов. — И очень грязно. Мы только слегка копнули, и началось — Загорский, Кожемякин. — Он невесело усмехнулся. — Вот подожди, мы еще и до остальных доберемся — и до Демина, и до Светланы этой.

Я нахмурился.

— Ты не хмурься, — сказал Мартынов. — Это я уже к делу перехожу. Докажем ли мы вину Кожемякина — большой вопрос. Поэтому у меня к тебе просьба: ты присмотрись повнимательнее к этим двоим: и к Светлане и к Демину.

— Они уже все знают.

— Что они знают? — не понял мой собеседник.

— Что я не просто так появился в самсоновской группе.

— Ты раскрылся?

— Да.

— Сам?

— И не боишься ответственности? Ты не имел права этого делать.

— А мне плевать.

— Тебя же начальство со света сживет за это.

— Я ухожу из полиции.

Мартынов посмотрел на меня долгим взглядом, будто увидел впервые.

— Не совсем понимаю, — признался он. — Но о причинах догадываюсь. Что ж, дело твое. Любой выбор надо, уважать. Хотя лично мне ты, конечно, очень усложнил жизнь.