– Как только сатир впускает кого-то внутрь, приглашение уже нельзя отменить, – добавил Гидеон.

Значит, сатир знал того, кто вчера заходил внутрь, кто бы он ни был? Мне приходит в голову еще одна мысль, которую я не рассматривала. А что, если вчерашние незваные гости на самом деле были его заказчиками и они обшарили это место в поисках того, за что заплатили?

Я отгоняю эту мысль в другую часть моего сознания, и мы с Гидеоном выходим за порог в знакомый переулок. Гостиница Венсена находится слева, а рынок – справа. Я даже представить не могу, какую чушь он будет нести, когда увидит Гидеона со мной, и уж точно не горю желанием объяснять Венсену, как так вышло. Хуже того, Гидеон не производит на меня впечатления человека, который согласится ожидать в вестибюле.

Он не проронил ни слова, пока мы шли гуськом по маленьким улочкам, заполненным людьми. Я выбрала иной маршрут, нежели вчера, на случай если кто-нибудь узнает меня, особенно когда мой преследователь тоже находится в Зарлоре.

Проходя по этой улице, я всегда испытываю клаустрофобию. С балконами, навесами и развешанной вдоль зданий одеждой не остается ни единого свободного дюйма, через который мог бы просочиться солнечный свет. При такой влажности запах нечистот особенно яркий, я не знаю, как местные жители его выносят.

На Гидеона никто не обращает внимания, хотя он возвышается над всеми вокруг и выглядит так, словно может убить кого-нибудь одним лишь взглядом. Кажется, его уязвляет тот факт, что никто от него не шарахается. Я знаю, что должна быть благодарна за то, что ему каким-то образом удается избегать внимания, но взгляд мельком в его сторону говорит мне, что под всем этим гневом он так же сбит с толку, как и я.

Когда шум и суета маленькой улочки перетекают в большую, с моих губ срывается тихий вздох, потому что мне нечем дышать. Я бросаю еще один взгляд назад, чтобы убедиться, что Гидеон все еще следует за мной, и останавливаюсь как вкопанная.

Я резко втягиваю воздух и наблюдаю за ним: он стоит посреди улицы с закрытыми глазами, подставив лицо солнцу, словно греется в его лучах. Он выглядит величественно, даже божественно. Каким-то образом ему удается выглядеть не таким бледным в золотистом свете, как будто у него идеальный загар от знакомства с солнцем.

Его грудь медленно вздымается, и меня захлестывает аромат ванили. В его глазах не бушует гнев, когда он открывает их. Вкус корицы смешивается с ванилью, и, клянусь, я замечаю едва уловимый намек на печаль, окутывающий его, как будто реальность причиняет ему боль.

Мои ноги начинают двигаться против моей воли, а пальцы болят от желания прикоснуться к свету, который мерцает на его коже. От пристального взгляда, устремленного на меня, у меня перехватывает дыхание, отвлекая меня на мгновение, прежде чем напомнить о том, что этот мужчина – сплошная неприятность.

– Я так давно не чувствовал солнечного тепла, – шепчет он, разрывая наш зрительный контакт и снова любуясь солнцем. – Может, у луны много лиц, но у солнца их больше. Оно хаотично и разрушительно, но, не ощутив ожога от его прикосновения, ты не сможешь почувствовать себя по-настоящему живым. Жизнь расцветает везде, где оно касается, и, несмотря на свою мощь, оно делит небо с луной даже в самые ясные дни, – мягкость его голоса создает диссонанс с образом мужчины, который только этим утром сжимал пальцами мое горло. Как может тот, кто видит красоту в солнце, нести с собой тьму, подобную калиаку?

Может, его слова и поэтичны, но я решительно с ними не согласна. Моя кожа очень часто приобретала почти ярко-красный оттенок из-за этой штуковины. Но солнце на этом не останавливается. После того как вы обгораете, ваша кожа шелушится независимо от того, сколько бы целебной мази вы ни извели на нее.

Увы, я ничего не говорю. Ему необязательно знать, что я – творение ночи. Может, у меня и есть то, что Венсен называет «поцелованной солнцем кожей», но я жажду мрака.

Безмолвие все еще кажется уютным, когда он вздыхает и начинает свой путь по улице в направлении дворца, и все это время на его лице скользит беспокойное выражение. Моя кожа покрывается мурашками, когда мы приближаемся к дворцу. Мои мышцы сопротивляются моим приказам, напрягаясь и сокращаясь в спазмах. Обычно я делаю все, чтобы избежать даже взгляда на замок, не говоря уже о том, чтобы проходить мимо него. Как будто мои кости хранят воспоминания о моем пребывании во Дворце Луны, и они трепещут от мысли о том, чтобы снова оказаться внутри.

Мы находимся на расстоянии вытянутой руки, когда проходим мимо группы чернокровников, которые только что прошли через ворота с выражением полного самодовольства на лице. Раньше по Зарлору никогда не слонялось столько представителей Черной Крови. Я могу только предположить, что они, вероятно, получили больше свободы передвижения. Похоже, это веяние королей: продаваться и быть изменниками. Либо предавать богов, либо свой народ. Или всех и сразу.

– С каких это пор Зарлор в связке с Ренлорком? – спросил Гидеон, как будто сама мысль об этом вызывает презрение. Меня потрясает то, что кто-то вообще задал такой вопрос, но, конечно же, он не в курсе. Ему не пришлось выживать, когда мир погрузился в хаос.

– Когда Рэйлсон, король Хиниксуса, убил Коллаю, а Нодиси, король Волдукана, и его последователи убили остальных богов и пришли к власти. С тех самых пор они и сторонники Зари Безупречности вцепились друг другу в глотки. Все остальные королевства были вынуждены принять чью-то сторону. – По крайней мере, это часть нынешней политической обстановки. Я не собираюсь упоминать, что, несмотря на то что некоторые королевства выбрали чью-то сторону, они в мгновение ока ополчатся друг на друга, если это поможет им заполучить меня.

– Король Зарлора всегда был алчным ублюдком. – Гидеон качнул головой, хмуро разглядывая дворец, как будто король действительно мог его увидеть.

– Черная Кровь завоевала его расположение благодаря…

Передо мной выскочил рослый торговец, размахивая каким-то декоративным украшением перед моим лицом.