– Ты говорил, что Бог излечил твою астму. Ты… ты!..

Мир вдруг перевернулся с ног на голову.

– Ты врал! – с шипением выдавила я.

Пророк потянулся к сосновому комоду у дальней стены. Я подошла и пинком распахнула нижний ящик. Внутри волчками завертелось еще штук пять ингаляторов.

– Пожалуйста, – выдохнул Пророк, прижимаясь лбом к полу.

– С какой стати?

– Ты… ты сможешь вернуться… к Богу. Он… Он простит. Он… дарует тебе руки… новые…

Грудная клетка Пророка прогибалась под тяжестью каждого вздоха. Пальцы тянулись к комоду.

Я долго стояла, прислушиваясь, как клокочет у него в горле воздух.

– Прости, – сказала я наконец.

Пророк повернул ко мне голову. Отчего-то вспомнилась фотография, которую он нам показывал, где пятилетний мальчик в толстых очках прятался за отцовскими ногами в линялых джинсах. Тот человек заставил Пророка бояться топоров. Посеял в нем один страх, от которого пророс второй, третий и так далее. В эту ночь бесконечный цикл оборвется. Я положу ему конец.

– Прости. Мне нечем их взять, – сказала я. – У меня ведь нет рук.

У Пророка из горла вырвался стон. Я уставилась на него сверху вниз – на бледный лоб и смоляную бороду. Спазмы становились все реже и реже. Глаза закатились.

Я могла бы и дальше там стоять, если б вдруг не пахнуло дымом. В комнате стало душно, хотя поначалу я этого не замечала. Жар шел сверху – от толстого слоя соломы и сосновой черепицы. Крыша застонала и громко треснула. В первой комнате на пол упала груда дранки, объятая огнем. Через секунду дым заполнил весь дом. Я выбежала из спальни, успев заметить, как алюминиевая фольга, на которой были начертано Божье послание, тает, сворачиваясь клубком на желтых гвоздях у каминной полки.

Я зажала дверную ручку, пытаясь провернуть ее, навалилась всем телом на дверь, а дым пополз в рот и глаза, набиваясь в легкие.

Наконец ручка поддалась. Я вылетела из дома и кубарем скатилась по ступенькам в мерзлую грязь, жадно хватая ртом ледяной воздух.

Община была объята огнем. Почти у каждого дома горела крыша, потоки тлеющих углей и дыма взлетали в черное небо. А посреди этого безумия стоял Вейлон.