Он рванулся к ней.

Но она бросила в него кольцо, так что его содержимое взмыло в воздух желтым облачком.

Вскрикнув, он отскочил к противоположной стене, но сквозь дымку оседающей на пол желтой пыли успел заметить, как она скрылась в проеме следующей двери, ведущей в сторону выхода из особняка.

Он последовал за ней.

Он увидел ее бегущей через большую гостиную. И не понял, куда она направляется, поскольку дверей там больше не было.

– Клеопатра! – попробовал он остановить ее.

Она обернулась, и глаза их встретились.

– Оставь меня в покое, Рамзес! – крикнула она. – Ты возродил меня к жизни, не задумываясь над тем, кем я стану. И теперь я обречена. У тебя есть только один способ загладить свою вину передо мной – оставить меня в покое!

Увидев, что от ее слов он застыл на месте, она развернулась и побежала. Он беспомощно смотрел, как она прыгнула в ближайшее окно, а на пол между вздымающихся штор посыпались большие осколки разбитого стекла.

Если Клеопатра будет продолжать в том же духе, остальные ее тоже не поймают. Джулия с Актаму находились на дальнем краю поместья: Джулия охраняла Актаму, который в трансе от воздействия волшебного порошка управлял действиями своры собак.

Позади послышались чьи-то шаги, и Рамзес оглянулся. Энамон нес на руках, казалось бы, безжизненное тело Сакноса. Рамзес знал, что окончательно сломили сопротивление первого министра не собаки, а порция успокаивающего средства с кинжала Энамона; действие этого зелья будет продолжаться несколько часов, после чего дозу нужно будет повторить. Глубокие порезы и раны, которые псы оставили на руках и лице первого министра, уже начали заживать.

– Я должен принести его к царице прежде, чем он проснется, – сказал Энамон.

– Ты имеешь в виду, что преследовать Клеопатру мне придется одному? Это ты хотел сказать?

Ничего не ответив, Энамон скрылся за дверью; поступь его была упругой и уверенной, как будто Сакнос был легким как пушинка.

Рамзес продолжал стоять, уставившись на разбитое окно.

Стоило лишь ему только взглянуть на Клеопатру, как весь его боевой пыл пропал.

Он был не готов к ее идеальному сходству с его прежней, любимой Клеопатрой. И был не готов увидеть ее мучения и отчаяние.

Ее последние слова разрывали ему сердце.

Как может он позволить себе отказать ей в просьбе дать прожить ей последние свои дни в здравом уме так, как она того хочет? Да и вряд ли он теперь ее отыщет. И вряд ли он может при этом надеяться использовать ее связь с Сибил. Даже если предположить, что это удастся, хватит ли у него мужества и самообладания на то, чтобы смирить Клеопатру в ее безумии, заключив ее в губительную темноту – так, как грозился сделать Сакнос, но для ее же пользы? Или ему нужно просто отпустить ее странствовать по миру, отпустить раз и навсегда?

Но сможет ли он когда-либо успокоиться, если она так и не обретет покой?