– Где мандат? Покажи бумаги!

Мандата не оказалось. Очень часто толпы красноармейцев производили самочинные безобразия. Быть может, на этот раз красноармейцы действовали по приказанию своего большевистского начальства. Но Заурбек решил сыграть на отсутствии мандата.

– Вот такие мерзавцы, как ты, – сказал он пьяному предводителю, – позорят народную Советскую власть. Ты, как последняя скотина, набрасываешься на мирных жителей, и потом по всей Кабарде будут ругать власть Советов… А вы кто такие? – повернулся он к красноармейцам.

Красноармейцы же, уже вообразившие, что перед ними стояло начальство, начали бормотать какие-то оправдания:

– Да мы что… да мы ничего…

– А-а, – а, – протянул Заурбек, – так вы «ничего»? Марш по домам!.. Нет, нет, ты, братец, подожди, – остановил он предводителя. – Как твоя фамилия?

Предводитель назвал себя.

– Может быть, ты врешь? Покажи-ка номер винтовки, я завтра наведу в Исполкоме справки о тебе….

Таким образом кабардинские женщины были спасены от оскорбления, а имя их защитника приобрело новый вес в глазах народа. Однако волна гонений и преследований на офицеров, священников, зажиточных и просто выдающихся людей, могущих оказаться опасными коммунистам, все расширялась, расширялась и, наконец, задела и Заурбека. Его посадили в тюрьму, обвинив в подготовке контрреволюционного восстания. Находясь в тюрьме, Заурбек написал записку одному из знакомых коммунистов с просьбой прислать советские декреты, относящиеся к судоустройству и судопроизводству. В этих декретах он вычитал правило, согласно которому обвинение должно быть предъявлено в течение двадцати четырех часов и притом должно быть обоснованным. Заурбек составил длиннейшую докладную записку на имя председателя большевистского областного Совета Народных Комиссаров и дал ее прочесть главарям местных большевиков. В записке этой Заурбек доказывал, что он ни в коем случае не может быть рассматриваем как враг народа, он ссылался на свою борьбу со старым правительством в лице городского головы Кривчика; пространно развивал теорию революционных действий в Кабарде и вообще на Кавказе; и в заключение производил юридический анализ статей декрета, на основании которого он должен быть освобожден. Необычность поведения арестованного Заурбека привлекла к нему внимание: он был выпущен «на поруки». Заурбеку предложили поступить в Красную Армию. Он не говорил «нет», не говорил и «да». На вопрос, на какие средства он живет, Заурбек ответил, что занимается частным посредничеством. И действительно, напечатал на машинке и расклеил в видных местах объявление, в котором говорилось, что он, в качестве частного правозаступника, дает советы и консультирует там-то, от такого-то часа до такого-то.

Были ли у него клиенты? Очень много. Занимался ли он юридическими делами? Едва ли. За поведением Заурбека следили. Больше того: ходили определенные слухи, что Заурбек участвует в заговоре против большевиков. Еще более того: однажды Заурбек открыто пригрозил поднять восстание… И все это сходило благополучно: судьба, ажаль, пpeдoпpeдeлeниe, рок – можно называть, как угодно. Вопреки всем данным, Заурбек оставался на свободе.

Вот что случилось с ним незадолго до убийства комиссара Сатова [70].

Благоуханной июньской ночью, когда кажется, что мир создан для любви, когда сияющее звездное небо протягивает темные края губ, чтобы поцеловать отдыхающую в ленивом полусне землю, Заурбек медленно возвращался домой. По привычке, приобретенной еще в детстве, он напевал лезгинку, прищелкивая в такт пальцами. Одновременно Заурбек искал рифму к кабардинской фразе «мыр зи ди шуугх паста», что значит: «вот мой хлеб-соль». Он непременно хотел включить эту фразу в сочиняемое им стихотворение. Подходя к дому, он решил, что эта часть стихотворения должна быть написана так: