Многие историки механически восприняли все доводы и приемы диктатора. Новым было лишь то, что под влиянием XX съезда КПСС была расширена трактовка субъективных причин. Наряду со списком «изменников» (Павлов, Власов и другие генералы) был составлен список просто ответственных за поражение (Сталин, Берия, Ворошилов, Мехлис и другие). Деление причин поражений на объективные и субъективные было представлено в работах Сталина. Историки периода застоя лишь выдвинули такое деление на первый план, в тех же целях реабилитации. Однако при внимательном рассмотрении все причины восходят к просчетам правителя и его советников. СССР к весне 1941 г. имел возможности достойно встретить агрессора и победить его меньшей кровью и в более краткий срок. При фактическом бездействии официальных историков сохранились с военной поры возникшие при участии тогдашних руководителей мифы о «предательстве» первого командования Западного фронта, «измене» 2-й ударной армии. Эти толкования, как и появившаяся еще в 30-е гг. общая формула «враги народа», были удобны для оправдания массовых репрессий против военных кадров и грубых просчетов в оценке противника и его намерений в 1941 и 1942 гг. В этом направлении работала пропаганда. Широко известна инспирированная пьеса А. Корнейчука «Фронт». В ней проигрывают сражения «глупые генералы», но не верховный Главнокомандующий.

Новый тезис «история отвела мало времени» также имеет старые основы. Пропаганда стремилась доказать, что в 1917 г. мы все начали с абсолютного нуля, и вообще вышли в люди лишь благодаря Сталину. И ныне Е. Джугашвили утверждает, что его дед, «спаситель от еврейского и германского фашиз-мов», принял Россию с сохой, а оставил с ядерной бомбой. В тех же целях реабилитации ряд авторов принижает исходный уровень военной промышленности, бросает тень на ее достижения к 22 июня 1941 г., пишет об общей экономической отсталости СССР. Этот тезис Жукова уже был подвергнут критике Самсоновым. Упоминавшаяся книга о советском тыле объясняет поражение Красной Армии 1941 г. «общим экономическим отставанием» СССР от Германии и пресловутыми «короткими сроками». Подчеркивая краткость времени между 1917 и 1941 гг., эти авторы фактически исключают какие-либо другие варианты развития, исходят из обычного для них представления: все, свершенное под «мудрым руководством», единственно безошибочно и целесообразно. Но учеными уже доказано, что СССР к началу войны далеко не использовал своих военно-экономических возможностей. Он мог добиться результатов несравненно больших, более качественных, при несравненно меньших затратах, если б не порочная система.

Тезис об ответственности истории лжив и бесплоден — с его помощью не извлечешь уроков, зато можно оправдать все, что угодно. По поводу возможностей СССР добавим, что всего за один год — к концу 1942 г. его оборонное производство догнало германское, хотя и находилось в несравненно более тяжелых, чем до войны, условиях, а в 1943 г. перегнало его и по количеству, и по качеству. Фаталистические тенденции проявляются и в трактовке других проблем. Утверждают, например, что и невзгоды, и лишения советским людям были предписаны той же историей.

Ради оправдания сталинского руководства войной современные историки и публицисты выдвинули несколько версий, которых мы не встретили в работах «вождя». Ссылаются на «народ», его «черты», что так же безопасно, как ссылаться на «историю»; прибегают к старому образу русского богатыря, который проспал 30 лет и 3 года и проснулся лишь тогда, когда немцы дошли до Волги и Эльбруса. Это лишь затушевывает суть дела. Кое-кто мобилизует старые хитроумные версии: «хороший царь и плохие бояре», «не вспоминать плохого о мертвых». Известную латинскую пословицу нельзя относить к политикам и ученым. Они умирают лишь тогда, когда умрут их дела, их идеи, их преемники. Старым традициям в изложении проблемы следовал в 1989–1991 гг. «Военно-исторический журнал». Он публиковал лишь частные сведения о нападении 22 июня, об УР, о «юнкерсе», прилетевшем незваным в Москву в мае 1941 г.

2

В понятие «внезапность» относительно событий 22 июня разные авторы вкладывают самый различный смысл. Это легко объяснить. Понятие было извращено еще Сталиным. Он прилагал небезуспешные старания внушить народу мысль о неожиданном для СССР нападении. Применяя понятие «внезапность» в буквальном смысле, оправдывая свои грубейшие просчеты, он лгал. На самом деле эта неожиданность ожидалась. Никто в мире из тех, кто мало-мальски интересовался политикой, не мог исключить возможность агрессии.

Не только об общих политических целях Гитлера в Восточной Европе, но и непосредственных намерениях вермахта знали очень многие — от Сталина до миллионов граждан западного приграничья. Другое дело, что этому не разрешалось верить, высказывания об этом карались как «контрреволюционные выступления», хотя такая тенденция не была всеобщей. Один из авторов этих строк вместе с другими курсантами Брянского военно-политического училища не принимал всерьез 21 июня 1941 г. доклад о международном положении лектора ЦК партии. Кто-то из наших неглупых командиров внушил, что на самом деле война вот-вот разразится, а отрицают это в пропаганде лишь из неких соображений высокой политики. Мимо лагеря курсантов чуть ли по самой его территории шли на Запад эшелоны с красноармейцами. В открытые двери теплушек мы бросали им папиросы и газеты. Но, увы, курсанты не руководили обороной страны…

Ошибочно сводить сугубо военный фактор неожиданного удара к вопросу, знали или не знали. В этом случае исследователь остался бы на уровне обыденного сознания. История войн знает случаи, а нападение на СССР еще раз ярко подтвердило это, что наличие информации о нападении не исключает внезапности. Как прямолинейное отрицание тезиса Сталина ныне возникло другое спорное мнение: внезапности не было, если о нападении знали, к его отпору готовились. Это верно лишь отчасти. Да, СССР готовил оборону, но она не была завершена, войска не были приведены в боевую готовность. Это и создало условия для внезапного удара.

Отдельные авторы нарочито подчеркивают вероломный и внезапный характер нападения: как будто от фашистов можно было ожидать объявления войны! По мнению одних, советские руководители будто бы не заблуждались, что войны с Германией не избежать, но они сомневались, «посмеет ли Гитлер развязать войну». По мнению других, «Сталин твердо верил, что ему удастся предотвратить бедствие» (Симонов). Он «очень хотел отодвинуть войну… уделял военным вопросам львиную долю своего рабочего времени» (Волкогонов). При этом, как правило, избегают четкого определения внезапности, как и оценки поведения диктатора, его запоздалых и половинчатых мер. Применяется фигура умолчания и относительно проблемы внезапности в целом. Ряд авторов почему-то называют внезапность «пресловутой».

Заслуживает внимание точка зрения В. Клевцова: нападение на СССР может быть признано внезапным только в тактическом и оперативном плане, так как советские войска не были своевременно приведены в боевую готовность. В стратегическом отношении внезапности не было, поскольку высшее руководство знало о готовящемся нападении, но не приняло энергичных, квалифицированных ответных мер. Выделив неготовность войск и бездеятельность командования как суть внезапности, автор, к сожалению, не освободился еще от тезиса: «руководство знало, значит, внезапности не было». Автор ограничивает внезапность лишь тактико-оперативной сферой, хотя командования округов также знали о нападении. Ржешевский пишет лишь о «морально-психологической внезапности». Авторы же т. 6 десятитомника считают, что внезапность нападения вермахта на СССР носила «политико-стратегический характер». Такие ограничения, на наш взгляд, неправомерны. Внезапность была всеобщей. Она поразила всю армию и население, от рядового красноармейца и рабочего, до «вождя» и его наркомов. Под ее знаком проходили не только отдельные бои, но война в целом, вся жизнь народа.

Пытаясь ответить на вопрос о том, в чем заключалась внезапность, мы должны решительно подчеркнуть, что во всех войнах прошлого фактор внезапности возникал вследствие не только вероломства «коварного» агрессора, но и безответственности руководства государства (армии), ставшего жертвой агрессии. По мнению Павленко, в июне 1941 г. внезапность по-своему создавали обе противоборствующие стороны: «Немецкое командование… тщательно маскировало свои подготовительные мероприятия и осуществляло широкую дезинформацию (об объявлении войны, естественно, не могло идти и речи. — Авт.). В то же время советское стратегическое руководство игнорировало любые тревожные сигналы от дипломатов, разведчиков, пограничников». В этом свете представляются совершенно беспомощными суждения некоторых историков о том, что «вероломное… мягко говоря, неджентльменское поведение и обеспечило агрессору внезапность» (Анфилов). Тем более что для теоретически подготовленного историка этот вопрос никакой сложности не представляет. Так, Жомини сообщает о том, как в 1812 г. под Тарутином Мюрат был внезапно атакован и разбит Кутузовым и как Мюрат впоследствии пытается оправдываться. По мнению же Жомини, Мюрат дал застать себя врасплох лишь по своей непростительной оплошности.

Рассуждения о неотмобилизованности РККА, некомплекте частей и соединений, незавершенности реорганизации и перевооружения армии, разрыве между планами перестройки Вооруженных Сил и существовавшими тогда экономическими возможностями и многими другими реальными характеристиками обороны страны в мае — июне 1941 г., несомненно, должны быть учтены. Эта проблема должна быть исследована. Но есть опасность, что эти рассуждения без труда могут быть сведены к известному тезису «история отвела мало времени».

Представляется более верным исторически и более продуктивным с точки зрения изучения уроков прошлого в первую очередь выделить другой вопрос: могла ли РККА имеющимися в ее распоряжении по состоянию примерно на начало мая 1941 г. силами и средствами, действуя энергично, подготовить оборону против нападения 22 июня, по крайней мере, — прикрытие мобилизации? Мы отвечаем на этот вопрос без всяких сомнений утвердительно. Напомним, что по существующим тогда в вермахте нормам, нападающая сторона должна была превосходить обороняющуюся не менее, чем в три раза. В действительности 22 июня 1941 г. было далеко не так. Силы были примерно равными. По боевой же технике Восточный фронт вермахта уступал войскам западных приграничных округов СССР в полтора-два раза. Значит, дело было в другом — в неготовности войск. Именно на нее делали главную ставку фашистские лидеры. Мощный первый удар по неподготовленным к немедленным ответным действиям войскам очередной жертвы. В этом — суть стратегии вермахта. И в этом же одновременно суть поражений РККА. Если б 22 июня началась война двух изготовившихся к бою противников, а не произошло избиение спящих, безоружных, не защищенных даже легкими укреплениями людей, советские войска первого стратегического эшелона наличными силами и средствами удержали бы оборону, обеспечили бы время и нормальные условия для всеобщей мобилизации, подготовки и ввода в дело резервов.

Дислокация советских войск не отвечала ни наступательным, ни оборонительным задачам. Оборона была оборудована в инженерном отношении неудовлетворительно. Армия встретила войну, находясь в казармах или лагерных палатках. Это был лучший способ погубить войска или сдать их в плен. Значительная часть артиллерии была на учебных полигонах и в бою не смогла принять участия. Часть техники была неисправна, часть моторов — без горючего. Большая часть самолетов не успела подняться в воздух. То есть грозное оружие было превращено в мишени. В воскресенье собирались провести обычный день отдыха. Даже для того, чтобы хорошо тренированный одиночный стрелок, покинув казарму, занял боевую позицию, нужны минуты или часы. Речь же шла о почти 3-х млн. человек, о весьма сложном военном механизме. Нужно было переместить на сотни километров сотни тысяч красноармейцев, огромную технику. Для этого требовалось по меньшей мере, несколько недель. Неожиданными оказались удары авиации и диверсии против узлов связи. Часть соединений, шедших к границам, была уничтожена в походных колоннах. Но армия без управления (а оно немыслимо без связи) превращается в простую толпу. Героизм одиночек, подразделений, частей, соединений и даже объединений, который отнюдь не прошел даром — он подготовил будущий перелом в ходе войны — не смог, однако, в первые месяцы преодолеть господствовавшую тогда тенденцию.

Итак, неготовность советских войск — вот что заметит вначале любой объективный наблюдатель, если он захочет понять суть внезапности. Но неготовность — лишь следствие более глубокой причины. Сложившиеся к тому времени в СССР авторитарный режим, некомпетентность, произвол оказали пагубное воздействие на все военно-политическое руководство. Накануне нападения и после него руководство, в том числе и командование РККА, находилось в состоянии шока. В его основе лежала неспособность Сталина и его советников оценить объективную обстановку в стране и в мире в целом, вероятного противника, его силы и намерения. Ни о какой «трезвой оценке внутри- и внешнеполитического положения СССР» (Вишлев) не может быть и речи. Шоковое состояние руководства проявилось, в частности, в шатаниях от «умиротворения» Гитлера до сокращения экономических поставок в Германию, демонстративной переброски больших масс войск на Запад, призыва запасных, затем снова — к пресмыкательству перед Гитлером. Сталин не владел ситуацией, не понимал ее. Фашизм немыслим без войны, его не могли обуздать неуклюжие маневры, над которыми в Берлине смеялись. Нужна была мощная и решительная антифашистская коалиция, создание которой было сорвано не без участия Сталина. Но в этой критической обстановке единственно возможные меры — приведение войск в готовность к отпору агрессии Сталин блокировал.

После того, как удалось «очистить армию от врагов народа», в ней фактически не осталось людей, способных противостоять злой и неумной воле «вождя». Остались убогие маршалы и генералы, способные лишь получать и передавать подчиненным приказы. Аналогичная ситуация в Германии представляется нам лишь слабой тенью. Вермахт до конца войны оставался реальной политической силой, с которой был вынужден считаться «фюрер». Не случайно тот завидовал, с какой легкостью Сталин расправляется со своими генералами. К выводам о такой роли «вождя» приходят и зарубежные ученые. Бонвеч считает: «В том, что немцам удалось внезапное нападение, виновато советское руководство, оно было парализовано упрямством Сталина, в этом прослеживается типичное проявление сталинизма».

Бесправие НКО и Генерального штаба в предвоенное время характеризует Павленко. Они не только не имели права давать разрешения округам приводить войска в боевую готовность, но даже усиливать те или иные опасные направления. Например, Тимошенко после неоднократных просьб разрешил Киевскому военному округу передвинуть некоторые соединения. Через несколько часов Берия уже докладывал об этом. Сталин сейчас же позвонил наркому и пообещал сурово наказать «за провокацию». Некомпетентное вмешательство, подавление инициативы прикрывалось словами об идейнополитическом единстве, беспредельной преданности «вождю» и пр.

Вермахту удалось ввести в заблуждение советских руководителей относительно направления своего главного удара и своего 6—8-кратного превосходства на этом направлении. Это произошло вследствие отказа от первоначальных верных представлений Генерального штаба о том, что именно на Западном направлении будет нанесен такой удар. Значительная часть советских войск была сосредоточена на южном фланге. Эта точка зрения безраздельно господствовала в советской литературе, пока не был опубликован в январе 1992 г. один из документов Генерального штаба, касающийся наступательного варианта действий РККА против вермахта. Еще раньше сведения об этом документе определенная группа авторов в СССР и за рубежом пыталась представить как сенсацию. Имеется в виду проект доклада С. Тимошенко и Г. Жукова (без их подписи), составленный А. Василевским и Н. Ватутиным и датированный 15 мая 1941 г. Документ был адресован И. Сталину. Неизвестно, однако, читал ли он его и разделял ли он мнение авторов. Проект опирался на более ранние разработки Генерального штаба, в частности, на «Основы стратегического развертывания РККА», одним из соавторов которых был Б. Шапошников (1938). Авторы проекта 15 мая 1941 г. исходили из того, что Германия завершает подготовку нападения на СССР, стремясь «ПРЕДУПРЕДИТЬ нас в развертывании и нанести внезапный удар». Вопреки оценке Шапошникова авторы полагали, что главные силы Германии сосредоточены южнее Бреста. В этой связи Василевский и Ватутин считали необходимым «упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию». «Стратегической целью действий войск Красной Армии» авторы поставили «разгром главных сил немецкой армии». Согласно проекту главный удар наносился силами Юго-Западного фронта в направлении: Краков, Катовице. Одна из целей была отрезать Германию от южных союзников[220].

С точки зрения политической этот документ едва ли приносит что-либо существенно новое. О намерениях Красной Армии вести наступательные действия в СССР в 30-е — начале 40-х гг. говорили постоянно и громко. Снова подчеркнул это Сталин в речи перед выпускниками академий РККА 5 мая 1941 г. Больше того, он даже пытался «бить врага» в 1939— 1940-е гг. в поверженной Польше и малой Финляндии… На доклад ссылаются В. Резун, бывший майор Главного разведывательного управления (ГРУ) Генерального штаба, издавший на Западе книгу «Ледокол» под псевдонимом «В. Суворов», и его последователи в СССР. Сбрасывая со счетов агрессивность гитлеризма, они пытаются представить его Восточный поход в виде превентивной меры[221]. Но, определяя политический характер войны, наука обращается не к способам действий, а к целям воюющих сторон. Эта проблема была разработана Жомини еще в начале прошлого века. Он показал, что наступательная в чисто военном отношении операция отнюдь не всегда равносильна захватнической войне. Нельзя смешивать наступательное с агрессивным. Дело не в том, кто кого «упредил», кто выстрелил первым, кто на кого «напал», чьи войска на чьей территории, кто наступает. В 1944–1945 гг. США «напали» на Германию, а СССР — на Японию. Однако их никто не считает агрессорами, и не потому что они стали победителями. Напомним, что военная теория рассматривает упреждение в действиях противника как частный случай инициативы на войне. «Значение инициативы и ранней готовности к открытию войны» в прошлом веке исследовал, в частности, известный русский ученый Г. Леер. «Тот, кто выжидает, уже разбит заранее» (Энциклопедия военных и морских наук. СПб., 1888. С. 196). В 1941 г. Гитлер сохранял инициативу, Сталин безнадежно опоздал с нанесением упреждающего удара» (В. Белецкий).

В чисто военном отношении новый документ также не представляет большого значения. Вполне нормально, что в генеральном штабе той или иной страны разрабатываются различные варианты боевых действий на случай возникновения войны. Эти варианты далеко не всегда обусловлены исключительно политическими целями государства. В случае с советским Генштабом дело не в том, что он разрабатывал наступательные операции. Очень плохо то, что те или иные оптимальные варианты действий стали разрабатываться слишком поздно и в таком узком кругу, что к их осуществлению исполнители этих планов 22 июня оказались совершенно не готовы.

Опубликование докладов едва ли повлияет на трактовку не только генезиса войны, но и поражений советских войск в 1941 г. Опираясь на доклад, Б. Петров делает вывод, что основная масса войск была сосредоточена на Южном фланге не вследствие просчета в оценке направления предполагаемого главного удара противника, а в соответствии с тогдашней стратегией руководства СССР — разгромить врага на его территории. По данным автора, на «львовском выступе» было сосредоточено 4200 танков, в том числе подавляющее большинство имевшихся в западных округах новейших танков[222]. Но на самом деле главные силы вермахта разве не были сосредоточены в центре, а главные силы РККА — на юге. Независимо от способа предстоящих боевых действий, разве командование РККА не просчиталось в оценке направления главного удара, разве не на минском направлении ее фронт был смят немедленно, а на киевском лишь позднее? Публикация нового документа лишь усиливает мнение о шоке, в состоянии которого пребывало советское руководство в 1941 г., о борьбе внутри этого руководства самых различных тенденций — реалистической (весьма слабой), авантюристической и оппортунистической (возобладавших в конечном счете).