Мы говорим о подлоге с полным основанием. Дело в том, что по оценке высококвалифицированных специалистов — авторов т. 1 многотомного издания об операциях Советских Вооруженных Сил, увидевшего свет еще в 1958 г., СССР «в технико-экономическом отношении был достаточно подготовлен к отражению фашистской агрессии»; по количеству танков в приграничных округах он превосходил противника в 4,9 раза, по артиллерии — в 1,1 раза, ВВС — в 1,9 раза; 22 процента от общего числа были самолеты новых конструкций (1174 штуки). Причина катастрофы была в другом: «Войска не были приведены в боевую готовность», все предлагаемые меры «категорически отвергались». Следовательно, в официальной историографии произошел сознательный отказ от уже достигнутых научных трактовок. Причем, пересмотр был осуществлен весьма примитивно.

Это вызвало в последние годы резкую отповедь. Характерно, что критические статьи принадлежат перу невоенных историков. Так, В. Шлыков показал, что советская сторона к 22 июня 1941 г. имела больше танков, чем фашистская, что советское танкостроение обладало более сильными производственными мощностями, чем германское. Автор обнажил несостоятельность тезиса о наличии у немцев большого числа танков новейших конструкций, утверждения ряда военных историков о «безнадежной устарелости» большинства советских танков. Эти танки, по мнению Шлыкова, были по своим боевым качествам выше большинства немецких. Автор вскрывает всю глубину просчетов Сталина и его советников в оценке противника, в частности, его танкового парка накануне войны, неосведомленности о военно-экономических возможностях других держав; «весь трагизм развала» танковых войск в предвоенные годы. Спешно опубликованная «Военно-историческим журналом» в пику Шлыкову статья В. Крикунова не выдерживает критики. Автор уходит от главного — соотношения количественных и качественных характеристик танковых сил Красной Армии и вермахта от Аккермана до Печенги 22 июня 1941 г. Впрочем, в последующих своих публикациях журнал показывает, что в РККА в момент нападения танков и самолетов даже новых типов было больше, чем в вермахте.

В статье другого автора — В. Мариничева, также не относящегося к официальной историографии, исследовано соотношение воздушных сил Восточного фронта вермахта и западных округов Красной Армии. Он показал количественное и качественное превосходство советской авиации при отсутствии квалифицированного руководства. Последнее и привело, по мнению Мариничева, к громадным потерям уже в первый же день войны, что, в свою очередь, повлекло за собой поражение армии. Официальные историки не заставили себя ждать и в этом случае. Они признали наличие в СССР на 1 июня 1941 г. 15 990 боевых самолетов, объявив их, однако, в большинстве своем «устаревшими». Так же поступал и Сталин 6 ноября 1941 г. Но они заявляют, что и новейшие советские самолеты во многом уступали немецким. «Красная звезда» 29 января 1991 г., ссылаясь на специалистов, указывая все основные боевые характеристики самолетов СССР и Германии, убедительно доказала, однако, что первые не уступали вторым.

Имеются все основания утверждать, что к началу войны советская промышленность обеспечила по меньшей мере примерный паритет, хотя в целом вопрос о соотношении военно-технических средств на Восточном фронте в начале и ходе войны подлежит еще изучению. Нужны тщательный сравнительный анализ, по-видимому, выработка понятия «условного танка», «условного самолета». Необходимо также проанализировать, как хвастливый тон при оценке советских военно-технических достижений, например, в докладе на XVIII съезде, сменился в последующих работах Сталина и его преемников противоположными тонами.

По современным германским данным, вооружение, броневая защита, проходимость вообще всех немецких танков 1941 г. не удовлетворяли требованиям, которые были предъявлены к ним на Востоке. В т. 4 10-томника «Германская империя и вторая мировая война» было показано, что техника этого фронта отнюдь не была сплошь первоклассной. «…Решение напасть на СССР не было обеспечено соответствующими энергичными мерами в области вооружения. Его производство не было соотнесено с потенциалом противника, поскольку немецкое руководство исходило из того, что сможет уничтожить военный потенциал Советского Союза в течение нескольких недель имеющимися средствами… 22 июня 1941 г. дивизии вермахта с лучшим оснащением были сосредоточены лишь вокруг танковых групп, в то время как в брешах и на флангах в большинстве использовались дивизии маломощные и малоподвижные. В целом восточная армия вермахта производила впечатление лоскутного одеяла. Это не соответствует представленному в послевоенной литературе суждению о том, что Гитлер с помощью гибкой экономики скоротечной войны и ограбления оккупированных территорий смог мобилизовать против СССР мощную однородно оснащенную армию».

Не выдерживают критики традиционные суждения об овладении опытом современных войн двумя противниками к 22 июня 1941 г. Нельзя категорически утверждать о преимуществах немцев. Вопрос этот советскими учеными по меньшей мере не изучен. Германскими же специалистами доказано, что, нападая на СССР, вермахт абсолютизировал опыт походов 1939–1941 гг., переоценил свои силы. Это явилось одной из главных причин краха плана скоротечной войны и вслед за этим неизбежно — всей агрессивной программы в целом. Да, походы вермахта против изолированных, часто деморализованных, сравнительно слабых противников, обладавших малой территорией, исключавшей возможность для какого-либо маневра, были сравнительно успешны. Но самого по себе боевого опыта еще мало. В Восточном походе вермахта его преимущества были сведены к нулю грубыми просчетами стратегического руководства в оценке именно этого опыта. Ложные выводы в конечном счете привели к провалу. Тезис о превосходных немецких дивизиях рожден в ведомстве Геббельса. Он был принят Сталиным, чтобы объяснить отступление РККА, стократ повторен теми, кому удалось спастись от немецких «котлов». Но он не соответствовал действительности. Вермахт стал сильнее РККА, лишь получив из рук ее руководства фактор внезапности. Мысль об абсолютном превосходстве вермахта принята как аксиома не только историографией, но и обыденным сознанием.

Что касается РККА, то она, дезорганизованная своим руководством, действительно не смогла воспользоваться опытом не только современной, но и всех войн прошлого, который учит в первую очередь постоянной боевой готовности, независимо от намерений и образа действия в данный момент. Из опыта войн XX в. вытекали выводы: стратегическая внезапность становится скорее правилом, чем исключением; она таит в себе тем большую опасность, чем больше совершенствуются орудия уничтожения. Неспособность и нежелание Сталина и его советников использовать свой и чужой опыт действительно способствовали поражениям Красной Армии. Но это никак не зависело от неких внешних обстоятельств. Эти люди мыслили категориями первой мировой войны и гражданской войны. Они, в частности, были уверены, что Германия надолго завязнет на французской линии Мажино. И на Западе были подобные люди. Но это нисколько не оправдывает сталинистских догматиков. И за рубежом, и в СССР были военные мыслители, которые прекрасно понимали, что новая техника (авиация, танки и др.) неизбежно повлечет за собой революцию в военном деле.

Губительным для изучения и применения опыта было такое обстоятельство. Все достижения прогрессивных военных деятелей после их ареста в СССР объявлялись «враждебными». Рассмотрим это на примере партизанского движения, которое, как известно, играло важную роль в войне 1939–1945 гг. Этот вопрос обсуждался и в зарубежной историографии. Готовили в СССР это движение заранее или оно возникло спонтанно, лишь в ответ на вторжение в условиях отхода своей армии? Т. Дюпуа (США) утверждает, что до июня 1941 г. Красная Армия не имела плана партизанской борьбы. По утверждению же Г. Краусника (ФРГ), наоборот, «в СССР были хорошо подготовлены» к ней: «Русская военная история и русская специальная военная литература отводили важную роль подрывным методам ведения войны». В действительности к 22 июня не было ни плана партизанской войны, ни специалистов. Основная масса ее участников первоначально не умела даже владеть оружием. Патриотам в тылу врага пришлось начинать почти на голом месте. Краусник прав лишь отчасти.

Широкие возможности народных войн отмечал еще Жо-мини. Это подтвердила и гражданская война в СССР. Над идеей «малой войны» работал Фрунзе. В 1922–1935 гг. в РККА систематически велась подготовка таких действий на случай вторжения. Командирам Красной Армии было чуждо получившее впоследствии распространение жестокое и бессмысленное правило: «последнюю пулю — для себя». Они не боялись оказаться в тылу врага. При невозможности пробиться к главным силам их ориентировали на партизанские действия. Готовили специальные кадры руководителей, минеров, разведчиков. Формировали отряды и диверсионные группы, создавали склады оружия и припасов, базы и пункты связи. Были разработаны планы крупных партизанских операций.

Вместе с разгромом руководства РККА в 1937–1939 гг. была сведена к нулю и вся работа по подготовке партизанских действий. Она была объявлена «вражеской», поскольку проводилась под руководством И. Уборевича, И. Якира, В. Блюхера и других. Эта позиция вершителей судеб армии была непосредственно связана также с привлекательными тезисами о войне на чужой территории, о неизбежности революции в тылу империалистических агрессоров в поддержку Красной Армии. Как сообщил Семиряга, Берия вообще отрицал возможность партизанского движения в современной войне. По данным одного из организаторов движения И. Старинова, в 30-е гг. от репрессий погибло в десятки раз больше командиров и других партизанских специалистов, чем за всю Великую Отечественную войну. Из многих тысяч уцелели единицы. Это имело резко отрицательные последствия. Некомпетентное руководство движением, явная недооценка его со стороны Сталина, бесплановая переброска на оккупированную территорию недостаточно подготовленных и слабо вооруженных отрядов и диверсионных групп подчас даже без средств связи — все это привело к бессмысленной гибели многих партизан и подпольщиков, снизило эффективность их действий. В первый год войны на оккупированную территорию Украины было переброшено около 3500 отрядов и групп. К июню 1942 г. украинский штаб партизанского движения знал лишь о 22 действующих отрядах. В Белоруссии к 1 января 1942 г. из переброшенных 427 отрядов осталось не более 25.

Приведем также краткие сведения о другой упущенной по вине руководителей возможности использовать опыт современной войны. Известны достижения советской военной теории и практики в строительстве танковых войск до середины 30-х гг. Однако идея об ускоренном формировании танковых соединений, в том числе и за счет сокращения кавалерии, была квалифицирована как вредительство. Был нанесен труднопоправимый удар по бронетанковым силам. Мемуаристы, в частности Василевский, свидетельствовали, что пришедшие к руководству армией люди не сумели воспользоваться не только опытом войны в Испании, в которой принимали участие советские офицеры. Вследствие ошибочной оценки этого опыта, имевшиеся в РККА сильные и хорошо сколоченные механизированные корпуса были расформированы, созданы танковые бригады. Просчет стали исправлять лишь перед самым началом войны. Однако вновь создаваемые корпуса были слишком громоздкими и неповоротливыми. В каждом из них было свыше 1000 танков. Даже в конце войны танковые армии РККА насчитывали не более 600–700 танков. К началу войны большинство мехкорпусов находилось в стадии формирования. Особенно остро встал вопрос об овладении опытом во время советско-финской войны, вскрывшей непонимание руководителями всех рангов новых требований, предъявляемых армии. Высокими инстанциями были приняты решения, осуществлен ряд мер, но все это оказалось недостаточным. Как в заколдованном круге вновь и вновь вставала во весь рост проблема кадров, уничтоженных несколько лет тому назад.

Имеют распространение также старые тезисы о том, что в Восточном походе вермахт будто бы использовал экономику чуть ли не «всей Европы», что экономический потенциал Германии превосходил советский в 2–2,5 раза. «Мощный потенциал почти всей капиталистической Европы, — по мнению Анфилова, — нацисты поставили затем на службу подготовке войны против СССР. Поэтому утверждения, что вермахт в июне 1941 г. лишь в незначительной степени использовал некоторые ресурсы этих стран, просто ошибочно. По этому поводу и в нашей, и в зарубежной печати уже не раз приводились красноречивые данные»[218]. Автор исходит не из того, что было на самом деле, а из того, что, по его мнению, могло быть. Но если бы даже Германия преследовала цель «поставить на службу мощный потенциал», она не успела бы этого сделать. Она захватила его в июне 1940—апреле 1941 гг. Ее руководство было убеждено, что вермахт имеющимися силами разгромит РККА. Анфилов действительно много раз публикует свой тезис, ссылаясь лишь на книгу Б. Мюллер-Гиллебранда, изданную еще в 50-е гг. В ней есть некоторые сведения об использовании вермахтом захваченной техники. Но этот факт явно недостаточен для того, чтобы подтвердить вывод автора. В новейшем т. 6 упоминавшегося 10-томника читаем: вся трофейная техника, за исключением части французского автотранспорта и чешских танков, была использована вермахтом в учебных, охранных и иных целях вне Восточного фронта.

Анфилов и другие военные историки приводят общее число автомобилей в приграничных округах и армии нашествия: 120 тыс. и 600 тыс. Но они умалчивают, что в СССР на 22 июня было свыше 900 тыс. автомобилей, что эта техника в нужное время не оказалась в надлежащем месте (элементарное требование военной теории!); что, по оценке специалистов из ФРГ, французские и другие трофейные автомобили, которые вермахт использовал в походе, были непригодны «для дорог на Востоке»; что Восточный фронт вермахта был моторизован лишь на 25 процентов и немцам «очень часто приходилось прибегать к конной тяге»; что в июне 1941 г. Восточный фронт вермахта имел 625 тыс. лошадей; что вследствие крайней недооценки сил Красной Армии Германия в 1940 г. даже снизила собственное военное производство, лишь незначительно подняв его в 1941 г. (105 пунктов против 100 в 1938 г.) Недооценка фашистским руководством обороноспособности СССР стала предметом специальных исследований ряда германских историков. Такова работа Хилльгрубера о «квазиоптимистической оценке» СССР немецкими военными. В СССР же эта проблема не изучалась.

Отдельные авторы из «Военно-исторического журнала» тезису «Германия к началу войны лишь в незначительной степени использовала ресурсы порабощенных стран» противопоставляют контртезис: «Соотношение производства угля и стали было в пользу Германии». Но речь же должна идти не о возможностях, а о фактическом применении готовых средств 22 июня 1941 г. Армии воюют оружием, а не тоннами топлива и проката. Нельзя смешивать мощности базовых отраслей экономики стран, захваченных Германией, с непосредственно привлеченной вермахтом уже 22 июня 1941 г. той или иной трофейной техникой. Лишь в 1942–1944 гг. эти усилия позволят Германии умножить военно-экономические ресурсы. В СССР изданы бесчисленные повторяющие друг друга работы по военной экономике. Но использование Германией потенциала других стран в Восточном походе до сих пор не изучено. Оценка этого использования некритически заимствована из доклада Сталина 6 ноября 1941 г. Она не опирается на какое-нибудь серьезное исследование и смыкается с фашистскими мифами о «непревзойденной силе германского оружия», о «крестовом походе всей Европы против большевизма». В действительности вермахт в июне 1941 г. лишь в незначительной мере использовал некоторые ресурсы этих стран. Впрочем, позиция наших оппонентов меняется. Активный защитник тезисов о военно-техническом превосходстве вермахта и походе «всей Европы» Анфилов в последних своих работах пришел к выводу о том, что подготовка РККА к отпору агрессии была неудовлетворительной, что самостоятельность командиров была скована вследствие «прежде всего грубейших просчетов и преступных действий» Сталина[219].

Как показали авторы т. 6 10-томника, Гитлер лишь на рубеже 1941–1942 гг. «понял, что его собственный военный потенциал израсходован»; «перед вермахтом вставала задача использовать ресурсы того противника, который нанес первые серьезные ответные удары по армии Гитлера», «до сих пор существовавшая идеологически обусловленная имперская стратегия все более уступала место ведению войны в целях простого выживания». Г. Амброзиус и В. Хуббард (ФРГ) полагают, что «полный охват и эффективное использование всех ресурсов было осуществлено лишь во второй фазе войны, начиная с 1942 г., когда стратегия скоротечных войн уже не функционировала, и экономика должна была быть перестроена на длительную войну». Когда же Германия привлекла большую часть ресурсов, она тем не менее стала безнадежно отставать в военно-экономическом отношении от СССР. Она никогда не смогла «абсолютно все подчинить войне», как утверждают некоторые историки. Сказались особенности ее экономики, действия патриотов-антифашистов, опасение властей за свой тыл, в первую очередь страх перед рабочим классом. Этот страх объясняет, в частности, то, что уровень жизни немцев выше, чем в других воевавших государствах, в том числе за счет эксплуатации населения захваченных стран и территорий.

Ряд суждений связан с внешнеполитическими обстоятельствами. Не может быть принята в качестве «извинительной» ссылка на возможную реакцию западных держав в случае заблаговременной мобилизации в СССР. Допустим, что это вызвало бы очередную волну антисоветизма. Но верх очень скоро взяли бы долговременные интересы этих держав. В 1939 г. без помощи СССР они были уже не в состоянии выстоять против фашизма. Пишут о надежде Сталина и его группы на то, что Германия, боясь войны на два фронта, не нападет на СССР, пока не разгромит Англию. Но эти стратеги и здесь не заметили принципиально новой ситуации. В отличие от 1914–1918 гг. в 1941 г. Англия была почти безопасна для Германии: второй фронт был надолго исключен. Главную ставку фашисты делали на серию скоротечных войн, чего также и в СССР не поняли. В этом свете несостоятелен и расчет на недостаток нефти, вследствие чего Германия будто бы нападет сначала на Ближний и Средний Восток.

Поляков и некоторые другие историки объясняют поражение 1941 г. слишком быстрой победой Гитлера на Западе. Надежду на затяжной характер войны отмечают и некоторые мемуаристы. Но как можно сетовать на быстрое поражение Франции в 1940 г. или отсутствие второго фронта в Европе? С какой стати оборона государства должна была зависеть от чьей-то стойкости или милости? Настоящий политик сумеет учесть всю совокупность внешних факторов, но не поставит жизнь страны в зависимость от неконтролируемых обстоятельств. Сталин в докладе о XXV годовщине Октября и в других выступлениях прямо выводил поражение РККА из отсутствия второго фронта. Этот тезис повторяет Ржешевский. Все это не может быть принято всерьез. Пассивность западных держав была сопутствующим фактом, но отнюдь не причиной поражений РККА. Напомним, что Красная Армия по существу без помощи союзников сорвала план скоротечной войны — основу всей завоевательной программы германского фашизма. Главным образом собственными силами она летом 1943 г. завершила борьбу за перелом в ходе второй мировой войны. Упреки Сталина Западу вызывают смешанные чувства. Да, СССР делал дело всего человечества. Но во главе этой страны стояли люди, недавно еще вступившие в сделку с фашизмом и объявившие западные страны «агрессорами». Да и сам Запад был достаточно далек от понимания общечеловеческих ценностей. Он руководствовался собственными интересами. Сопротивление же РККА обеспечивало ему время для вполне достаточной подготовки своих вооруженных сил к схватке с фашизмом.

В ряде выступлений Сталин позволил себе вскользь упомянуть о неких «ошибках», приведших к поражениям. Но эти жалкие намеки на признания нельзя принимать за чистую монету. Так, в речи после Парада Победы 24 июня 1945 г. «вождь», в частности, весьма туманно заявил: «У нашего правительства было немало ошибок…» Этой фарисейской констатацией вопрос был закрыт, по крайней мере, до смерти Сталина. Характерно, что ничего конкретного об «ошибках» не говорилось, что собственные «ошибки» он легко разделил с правительством; он признавал лишь одну, по существу ложную альтернативу: или Сталин у власти, или капитуляция. Нарочитое выделение им русского народа носило шовинистический характер, мысль о «терпении» русских лицемерна. Он прекрасно понимал, какими методами достигалось такое смирение. Говоря о том, что у «наиболее выдающейся нации из всех наций, входящих в состав Советского Союза… руководящей силы Советского Союза» будто бы существовала в 1941 г. свобода выбирать «другое правительство», «вождь» грубо фальшивил. Все узловые посты в государстве, Вооруженных Силах, карательных органах были заняты послушными исполнителями его воли. Лукавил он и относительно «мира с Германией и покоя», которые будто бы могло обеспечить «другое правительство». Он знал о провале собственных попыток заключить такой мир. Мир с гитлеровским руководством был исключен. В данном случае оно было верно принципу «все или ничего». Нечто подобное Сталин продолжил в речи 9 февраля 1946 г. Его фраза «победителей можно и нужно судить» звучит в высшей мере лицемерно. Он прекрасно знал, что его власть была вне какого-либо «суда».

Пытаясь выдать нужду за добродетель, Сталин представлял вынужденный отход РККА 1941–1942 гг. в виде заранее спланированного отхода в целях «заманивания» противника. В отличие от честного и открытого термина 1812 г. — «отступление» он назвал этот отход некоей «активной обороной». Ее элементы, естественно, были, но какой фантазией нужно было обладать, чтобы перемещение РККА от Бреста к Москве назвать обороной? С термином «активная (иначе — «наступательная») оборона», введенным и обоснованным впервые Жо-мини, манипуляции Сталина не имели ничего общего.

В речи 9 февраля 1946 г. «вождь» также оставил открытым вопрос о причинах поражений. Некоторые его общие фразы в равной мере могут быть отнесены к войнам и Ю. Цезаря, и А. Гитлера. Война обнажила факты, безжалостно сорвала покровы с лиц, государств, правительств, партий, пишет он, в частности. Касаясь экзамена советскому строю, он также оставался весьма далек от конкретного анализа, ограничиваясь совершенно пустыми декларациями, например, о нашей полной победе как «главном итоге войны», о победе общественного и государственного строя и Красной Армии. Он вновь и вновь восхвалял «советский метод» индустриализации страны и коллективизации сельского хозяйства как «в высшей степени прогрессивный метод». При этом «вождь» умолчал, во что обошелся этот метод. Вновь ударив по «махинациях троцкистов и правых», Сталин, естественно, отказался от рассмотрения каких-либо альтернатив своему «методу».