Однако уже в будущем 1935 г. выработанная в Красной Армии вопреки мнению лиц, догматически оценивающих опыт прошлых лет, теория глубокой наступательной операции выдержит испытание на крупных маневрах Киевского военного округа. Они подтвердят вывод о гигантских возможностях танковых войск. 6 мая 1937 г. Тухачевский писал в «Красной звезде»: «Нам пришлось столкнуться с теорией «особенной» маневренности Красной Армии — теорией, основанной не на изучении и учете нового вооружения как в руках наших возможных врагов, так и в руках советского бойца, а на одних лишь уроках гражданской войны, на взглядах, более навеянных героикой гражданской войны, чем обоснованным ростом могущества, культуры, ростом крупной индустрии социалистического государства, а также ростом вооруженных армий наших возможных противников из капиталистического лагеря». Напомним, как безошибочно определил Тухачевский главное — антисоветское направление агрессии; подготовку Германией «могучей армии вторжения», основу которой составят «воздушные и быстроподвижные силы»; намерение путем «внезапных, молниеносных ударов» перенести военные действия на территорию противника[211].
Недавно опубликованы материалы совещания руководящего состава РККА 23–31 декабря 1940 г. Они показывают, что военное знание в стране, по крайней мере, на уровне теории достаточно полно учитывало важнейшие особенности современной войны, например, роль авиации и танков. В СССР заметили, что вермахт не оставляет своим противникам времени для развертывания их армий. Сошлемся, в частности, на доклад Г. Жукова «Характер современной наступательной операции», написанный И. Баграмяном (будущим маршалом), и доклад И. Тюленева «Характер современной оборонительной операции». Но это знание не было востребовано. Торжествовали ограниченность политических вождей и животный страх вождей военных[212].
Важно подчеркнуть, что ни Сталин, ни его советники не замечали, что лозунги, призванные служить заменой отсутствующей военной доктрины, не были обеспечены в военном отношении ни количественно, ни качественно. Было ли это заблуждение или блеф, предстоит еще изучить. Сейчас же можно с уверенностью сказать, что производство многих видов вооружения, известных перед войной, отставало или вообще не было организовано. Таковы дальние бомбардировщики, авиадесантная техника, ракетные системы большой дальности. Преобладание отсталых тенденций в военном строительстве на рубеже 30—40-х гг. не было случайным. В этом отражались коренные черты сталинизма.
Современные западные специалисты по военной истории видят в репрессиях провал развития Красной Армии, резкое снижение уровня обучения, военно-теоретической работы, замедление роста военной техники. По мнению Й. Хоффмана (ФРГ) во все более осложнявшейся внешнеполитической ситуации РККА была до основания сотрясена сталинскими чистками. Это было «болезненным проявлением», «формой коллективного сумасшествия». Он отвергает миф о советских маршалах-шпионах, допускает стремление укрепить тиранию с помощью этих убийств. Как считает Хоффман, в целом Красная Армия в 1935–1936 гг. «во всех отношениях представляла собой современные вооруженные силы». По мнению бывшего германского военного атташе в Москве Э. Кестрин-га, Красная Армия была лучшим и наиболее солидным среди государственных учреждений СССР. Другие авторы показывают, что Гитлер и его советники делали ставку на ослабление Красной Армии вследствие репрессий. По данным фон Белова, накануне операции «Барбаросса» «фюрер» говорил о Красной Армии как об армии без руководителей; по данным историка П. Гостони (Швейцария), Гитлер 9 января 1941 г. считал, что в этой армии не выросло еще новое поколение командиров. Отдельные историки полагают, что последствия репрессий чувствовались во время нападения 22 июня 1941 г. Р. Лоренц (ФРГ) считает, что до 22 июня 1941 г. Красная Армия успела пополнить командный состав. Это далеко не означает, однако, что к тому времени удалось преодолеть пагубное влияние репрессий 30-х гг. Оно прослеживается в развитии Вооруженных Сил СССР даже в последующие десятилетия[213].
Итак, главный виновник второй мировой войны и антисоветской агрессии — германо-фашистский империализм и его союзники. Западные державы способствовали агрессии. Это — выводы подавляющего большинства представителей мировой историографии. При этом в СССР — РФ сохраняется ложное представление о безупречности сталинской дипломатии[214]… Едва ли кто из подлинных ученых обвиняет Сталина в развязывании мировой войны, о чем шумят местные консервативные витии. Но можно считать доказанным, что Сталин далеко не все сделал, чтобы предотвратить ее, как и новую антисоветскую интервенцию. Есть серьезные сомнения в том, хотел ли он вообще предотвратить войну. Многие его действия или отсутствие действий, вполне оправданных национальными интересами СССР, служили поощрению агрессора. Убийства командиров Красной Армии, авантюра в Финляндии, тактика «не дать повода» и другие акции подтолкнули Гитлера к нападению на СССР, агрессор воспользовался благоприятным для него поведением Сталина.
Сталин представлял СССР в виде одинокого «утеса» среди милитаристского океана. Он не понимал, что такая позиция обрекла страну на политическую изоляцию, в которой она оказалась к началу войны. Значит, дело не только в том, что агрессия застала СССР врасплох. Некоторые авторы напоминают об антифашистской коалиции. Но ее активные действия начались лишь летом 1944 г. Сталин и его преемники обычно сводят все к антисоветизму мировой буржуазии. Но она никогда не была единой. Возникновение, хотя и с роковым опозданием, коалиции подтверждает это. Внешнеполитический просчет Сталина вынудил СССР нести на себе особый груз. «СССР должен был нести главную тяжесть войны», — считают авторы т. 6 упоминавшегося 10-томника (ФРГ). Это проявилось и в «степени напряжения сил, разрушенных внутри страны, и жертвах среди населения». На самом деле, на Восточный фронт вермахта пришлось, по некоторым данным, свыше 70 процентов его безвозвратных потерь. В СССР с полным основанием гордятся этим. Но было бы неверно видеть только одну сторону. Налицо и неравномерное, явно несправедливое распределение среди союзников общей ноши. СССР от начала до конца вел войну в крайне невыгодных условиях. Не только Гитлер, но и Рузвельт, и Черчилль выбирали удобные для них сроки и формы действий.
Сталинизм в войне
Порочность сталинизма резко проявилась еще накануне и в первое время после нападения на СССР, когда назревал и стал явью провал его дипломатии и стратегии. Лишенный грамотного и твердого военно-политического управления, изолированный на международной арене, с разгромленной армией — таким предстал СССР перед миром. Этому посвящен первый раздел главы. Во втором разделе освящаются основные черты сталинского руководства войной. Третий раздел — «Сталинизм и цена победы». Официальная историография именно эти три момента наиболее тщательно обходила молчанием. По истечении пяти с лишним десятилетий нет специальных исследований о свойственном сталинизму способе ведения войны. Событиям 22 июня 1941 г. посвящены многие работы, но они не исчерпывают проблемы, тем более что на освещение событий по-прежнему продолжает оказывать сильное влияние сталинистская и неофашистская пропаганда. Можно с полной определенностью сказать, что в трактовке проблем, составляющих содержание данной главы, официальная историография сделала шаг назад от позиций XX съезда КПСС. Напомним их: «единовластие Сталина привело к особо тяжким последствиям в ходе Великой Отечественной войны», просчет в подготовке обороны и оценке намерений противника породили «величайшую опасность для судеб нашей Родины»[215].
I. 1941 год: провал сталинистской дипломатии и стратегии
Во всех выступлениях Сталина, начиная с речи 3 июля 1941 г., прослеживается особая забота замаскировать провал его дипломатии и стратегии. Не совсем доверяя Минцу, Пономареву, Поспелову и другим придворным историкам, часто он сам диктовал свою трактовку весьма деликатного для него вопроса, от решения которого зависело объяснение гибели десятков миллионов соотечественников.
Сталин оставил своим наследникам весьма слабую схему доводов, призванных скрыть ответственность за события 1941 г. и их последствия. Среди них — нарочитое подчеркивание «вероломства фашистов»; двусмысленное утверждение о внезапности нападения без указания его сути и виновников, ложные тезисы о военно-техническом превосходстве вермахта над Красной Армией в момент нападения, об использовании вермахтом уже 22 июня всего военно-экономического потенциала завоеванных стран; внешне правдоподобные положения об отмобилизованности вермахта и овладении им опытом современной войны; быстром поражении Франции и отсутствии второго фронта; фарисейские тезисы о «самоуспокоенности», «благодушии» народа и «недисциплинированных красноармейцах и командирах», «перепуганных интеллигентиках», «некомпетентности и измене генералов»; жалкие попытки создать некие конструкции о нациях «миролюбивых и агрессивных», о контрнаступлении как панацее чуть ли не от всех военных бед и др.
Обратимся в первую очередь к вопросу о так называемом поводе, который Сталин запретил давать противнику (а РККА оказалась неотмобилизованной). Такое тенденциозное смешение разных вещей начал еще Сталин. Это прослеживается и в новейших работах. Так, в статье Вишлева не разграничены четко понятия: стремление оттянуть войну Германии против СССР и неприведение в боевую готовность войск; передислокация крупных сил и непосредственная боевая готовность приграничных армий. Ущербная тактика «не дать повода» имела в своей основе наивные надежды на пакт 23 августа. Эта позиция недостойна независимого государства. Она была ложной и опасной изначально, а не стала такой лишь после какого-то «предела» (начало июня 1941 г.), как с большим опозданием уже в своих мемуарах полагал Василевский. Властитель и его группа должны были знать, что Германия нападет при первом же случае, который она сочтет удобным, не из-за какого-то «повода», а ради куда более основательных целей, которые она себе давно поставила в Восточной Европе и объявила об этом миру. Эта истина была понятна, например, Рузвельту уже в момент заключения пакта 23 августа. Доступный любому школьнику учебник свидетельствовал, что первая мировая война, например, возникла не из-за убийства австрийского эрцгерцога в Сараеве. Гибель немецких летчиков, чей самолет-нарушитель сбили бы в глубине советской территории, также не могла стать причиной нападения на СССР, о чем беспокоился Сталин. Эта гибель не была бы даже замечена Гитлером, завершавшим подготовку нападения.
Всем было известно, что фашисты нужные им поводы конструировали сами. Уже в 1938–1941 гг. они многократно демонстрировали свое полное пренебрежение любыми правовыми и нравственными нормами. Достаточно вспомнить их версии нападения на Польшу и другие страны. Сочинили они ложь и об упреждающем характере Восточного похода. С другой стороны, если была опасность нападения, что могло изменить появление повода? Многое в образе мыслей и действий Сталина и его группы схема «не дать повода» не может объяснить. В первую очередь, на память приходит разрушение укрепленных районов (УР), возведенных в свое время вдоль старой западной границы. Из воспоминаний генералов вермахта известно, как сильно опасались они особо упорного сопротивления советских войск на этой так называемой «линии Сталина». Однако в июне 1941 г. ее уже не было. «Трудно себе представить большую глупость в государственной военной политике», — полагает генерал X. Мамсуров, имея в виду разрушение УР, в условиях, когда оборона новой границы не была еще создана. Историкам предстоит еще исследовать, чем можно объяснить это безумное решение — беззаботностью, желанием убедить Германию в лояльности, нелепым требованием догматиков из НКО и ГЛАВПУ «все ради наступления»[216].
Многие акции «вождя» и исполнителей его приказов могут быть определены простым словом «перестарались». В дипломатии они пошли на включение понятия «дружба» в название договора 28 сентября, допустили безответственные заявления об агрессивности Англии и Франции и миролюбии Германии, автоматически разрывали отношения со всеми государствами, которые захватывала Германия. Неумеренные комплименты в адрес фашистов, поздравления Гитлера, дифирамбы в честь «дружбы народов Германии и Советского Союза, скрепленной кровью», обещания совместно с Германией «ответить англо-французским поджигателям войны». Ряд их заявлений и действий нанесли вред отношениям СССР с Польшей. В докладе народного комиссара иностранных дел Молотова на внеочередной сессии Верховного Совета СССР 31 октября 1939 г. была дана совершенно несостоятельная оценка Польского государства как «уродливого детища Версальского договора». Насколько безнравственным и безрассудным политиком нужно было быть, чтобы, зная о предстоящей агрессии, уничтожать тысячи польских офицеров, этих самых естественных союзников СССР. А изъятие из средств массовой информации понятия «фашизм»? А прекращение антифашистской пропаганды и даже запрещение книг, кинофильмов, песен, в которых был хотя бы намек на критику даже кайзеровской Германии?
Заключительным аккордом в этой военно-политической какофонии 1939–1941 гг. было известное заявление ТАСС от 14 июня 1941 г., в котором его авторы хотели убедить себя, а заодно и весь мир, что Германия верна пакту и не собирается нападать. По существу же они признавались в своей слабости. Гитлер не удостоил Сталина ответом. Не прошло и предложение Молотова о новом его визите в Берлин. Все свидетельствовало о том, что плод созрел. Гитлер торжествовал. Восточная Европа — главная цель его жизни — лежала у ног завоевателя. Внезапность его первого и решающего удара обеспечивал сам противник. Знала ли что-нибудь подобное военная история? Итоги такой тактики были плачевны. Старания угодить фашистским лидерам скомпрометировали правительство СССР, дезориентировали советский народ и его друзей за рубежом, притупили его бдительность. У населения и армии складывалось впечатление, что их руководитель сумеет предотвратить войну, которую он в течение десятилетий провозглашал неизбежной. Все это лишь поощряло Гитлера и лиц, стоявших за его спиной, напасть как можно скорее.
Сталинские доводы ныне пытаются развить его преемники. По их мнению, Сталин не развернул силы на западной границе потому, что СССР будто бы уступал в военном могуществе Германии. Допустим, что он действительно уступал. Но разве это не побуждало бы именно к заблаговременному развертыванию сил и созданию прочной обороны, которая, согласно азам военной теории, и смогла бы компенсировать сравнительную слабость? Утверждают, если б РККА перешагнула границу, то против СССР пошел бы весь мир. Но развернуть не значит перешагнуть. Далее, будто бы лидеров СССР беспокоила неподготовленность армии. Но был ли в истории случай, когда армия имела стопроцентную подготовку? Можно ли было уповать на обеспечение полной подготовки в течение совершенно негарантированных нескольких мирных лет и отказаться от немедленного приведения пограничных округов в состояние удовлетворительной готовности? Да, чрезвычайно остро стояла кадровая проблема, РККА не завершила реорганизацию. Но святым правилом любой армии была и остается постоянная боевая готовность, какие бы реорганизации она не переживала.
В 1945 г. в оправдание неготовности РККА и вызванных этим жестоких неудач Сталин выдвинул псевдонаучный тезис, согласно которому некие «агрессивные нации» закономерно лучше подготовлены к войне, чем «миролюбивые нации», и поэтому последние обречены на поражение. Так без труда можно реабилитировать незадачливых правителей, стоит лишь объявить их «миролюбивыми». Этот тезис носит сугубо националистический характер. Такое деление наций — ложно. Как может человек, называющий себя ученым, проводить некую роковую грань между русскими, американцами, англичанами, с одной стороны, и немцами, японцами — с другой? «Агрессивными» могут быть только партии, государства, фракции, классы, но не нации в целом.
Сталин в равной степени оправдывает позор 22 июня и 7 декабря, хотя он был информирован, что в США отнеслись к своему поражению в Пирл-Харборе совершенно иначе. Павленко с полным основанием сравнивает реакцию правящих кругов и общественности на аналогичные события 22 июня и 7 декабря 1941 г. В США была немедленно создана комиссия по расследованию ответственности за поражение от президента США до местного командования. В СССР же (и РФ!) аналогичный вопрос до сих пор остается открытым. Больше того, не прекращается открытая реабилитация. Как перепев тезиса о «миролюбивых нациях» нужно рассматривать фарисейские суждения ряда историков: мы народ миролюбивый, «вождь» заботился о народном благе, и это будто бы исключало большие военные расходы. Но эти авторы умалчивают о том,
Утверждение о военно-техническом превосходстве вермахта над Красной Армией в момент нападения из всех упомянутых версий получило, очевидно, наибольшее распространение. Здесь сказывается влияние и фашистской пропаганды, ее ложных суждений о «непревзойденной силе германского оружия», о Красной Армии как «колоссе на глиняных ногах». Играет роль память миллионов фронтовиков, сохранившая верные сведения о таком превосходстве, возникшем, однако, позднее, после того, как они оставили противнику большую часть вооружений и стали делить винтовку на двоих. Именно тогда появилась самолето- и танкобоязнь. Влияют и рассуждения «вождя» 6 ноября 1941 г. о «недостатке у нас танков и отчасти авиации». Заметьте, что в данный момент 1941 г. он почти не лгал. Тогда действительно был, мягко выражаясь, этот «недостаток». Но Сталин скрыл главное: куда делась наша техника. Читатель вправе спросить, как могло получиться, что ученые десятки лет пишут свои труды под влиянием мифов да еще военных лет. Но эти историки не привыкли исследовать то, о чем уже сказали «вождь» или «инстанции». Больше того, они предпримут все, чтобы, по крайней мере, придать тому или иному «ответственному изречению» видимость правды. Так, пытаясь обосновать тезис о военно-техническом превосходстве вермахта в момент нападения на СССР, официальные историки прибегли к фальсификации. Г. Кума-нев и его соавторы, например, приводят число всех немецких танков и самолетов, имевшихся на Восточном фронте, а со стороны РККА — только число машин новейших образцов[217]. Многие военные историки сбрасывают со счетов важные обстоятельства. С января 1939 г. до начала войны промышленность СССР поставила около 18 тыс. боевых самолетов, свыше 7 тыс. танков. Эти же авторы упоминают лишь свыше 2700 самолетов и 1861 танк. Но техника не новейших образцов, и это показала война, могла быть успешно использована в деле.