Исходя из положения о неизбежности войны, сталинисты пытались превратить страну в неприступную крепость. Сейчас с высоты 90-х гг. видно, что советские народы, идя этим курсом, хотя и непомерной ценой, добились многого; индустриализация создала базу для развитой военной экономики. Последняя вооружила армию. Без вооружения РККА при любых ее духовных ресурсах была бы бессильна против вермахта. Тиранический режим путем хищнической эксплуатации людей и природы добился успехов. При очень низком уровне жизни населения еще в течение нескольких десятилетий удавалось достичь и сохранять ядерный паритет с Западом. Однако страна с каждым десятилетием все больше отходила от столбовой дороги цивилизации. «Вождь» и его такие же безответственные полуобразованные преемники превращали великую страну в мировую провинцию.
Уже в 1917–1918 гг. стало ясно, что одна из самых страшных опасностей, что угрожала СССР, это — комчванство. Позднее оно было помножено на некомпетентность, произвол и единовластие. Просчеты были очевидны, но о них вслух никто не мог сказать, а значит исправить. Принцип «учиться у буржуазии» во всех областях общественной жизни был предан забвению. Предупреждения Г. Плеханова, П. Кропоткина, В. Ленина насчет отсталости в развитии России помнил еще Бухарин, но проигнорировал Сталин. За пропагандистской шумихой — «у советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока», за псевдонаучными построениями «экономическая независимость СССР от мировой буржуазии», «опора на собственные силы», односторонними расчетами на будто бы неисчерпаемые богатства страны руководство не заметило, что автаркия неизбежно ведет к застою и оскудению.
Незадачливые адвокаты «вождя» в наши дни утверждают, что он почти магически уничтожал одних своих врагов руками других. Использование противоречий в стане противников революции широко рекламировалось в 30-е гг. В зарубежной литературе это обычно связывают с тезисом о гире. На самом деле в 1925 г. «вождь» сказал, что он бросит «решающую гирю» на военные весы в критический момент столкновения между империалистами и, конечно, выйдет победителем. При этом он упоминал вскользь о мирной политике СССР. Основная же его мысль иная: «Но если война начнется, то нам не придется сидеть сложа руки, — нам придется выступить последними».
В действительности он добился лишь того, что в течение десятилетий этот тезис успешно используется оппонентами. Так, имея в виду слова о «гире», Хилльгрубер утверждал, что «диктатор» стремился использовать против фашистских «неревизионистские капиталистические державы в качестве послушных исполнителей его воли». Из этого проистекало недоверие «неревизионистов» к СССР. Вопреки безответственным обещаниям, в новой — второй мировой войне — роль «третьего радующегося» играли, увы, другие. Главным образом по вине Сталина Советская страна в момент вступления в войну сразу же попала в положение, исключительно трудное во всех отношениях. На тезис о гире ссылаются и вне связи с желанием подчеркнуть безнравственность политики. Так, Мессершмидт считает: «Трудно предположить, чтобы Сталин в свете своей теории гири один без союзников напал бы на Германию, которая летом 1941 г. была в зените своей славы после ее успехов на Западе».
Применить эту «теорию» Сталину долго не удавалось. Во внешней военной деятельности для «стратегии непрямых действий» (по определению известного английского военного историка и теоретика Б. X. Лиддел Гарта), очевидно, не было подходящих условий. Была прямая военная помощь Чан Кайши, прямые военные столкновения на КВЖД, у озера Хасан, на реке Халхин-Гол, прямая военная помощь республиканской Испании. Лишь после Мюнхенского соглашения наступил его звездный час. Он убирает с поста наркома иностранных дел СССР Литвинова, назначает на эту должность преданнейшего единомышленника Молотова и без каких-либо помех сам выходит на дипломатическую арену, непосредственно руководит международными переговорами, принимает министров и послов, обменивается телеграммами в качестве фактического главы государства. При гласном его участии 23 августа 1939 г. был заключен с Германией пакт о ненападении[203]. По воспоминаниям приближенных, «вождь» считал, что, заключив пакт, он «провел Гитлера вокруг пальца». Не имел ли в виду он ту самую «гирю»: не препятствовать войне двух блоков германо-итало-японского и англо-французского, а затем — в соответствующий момент — вступить в войну самому?
Этот мудрый шаг будто бы привел к расколу врагов. Е. Рыбкин с восторгом сообщает, что «несколькими неожиданными ходами советской дипломатии в конце концов удалось добиться невиданной, ПРОСТО НЕВЕРОЯТНОЙ, как казалось еще недавно, ДИПЛОМАТИЧЕСКОЙ ПОБЕДЫ: империалистический мир УДАЛОСЬ РАСКОЛОТЬ… это была величайшая дипломатическая победа первой половины XX века»[204]. Автор видит ее в предотвращении некоего всемирного антисоветского блока. Однако «раскол» этот — межимпериалистические противоречия — возник задолго до 30-х гг. Отстаивают тезис о том, что пакт 23 августа подготовил создание антифашистской коалиции. Но лишь в авторитарном мышлении могла возникнуть эта идея: вступить в соглашение с фашизмом, чтобы объединиться с… антифашистами. Коалиция возникла в 1942 г. в первую очередь вследствие тех же противоречий. Тезис о «блестящей победе нашей дипломатии» накануне войны Павленко с полным основанием назвал «глупостью». Пакт с Германией противоречил основной исторической тенденции. СССР оказался в прогрессивном лагере. Объединение сил США, СССР и других неагрессивных государств произошло с роковым опозданием. В этом была и вина Сталина. Уже сейчас очевидно, что сближение с Германией в целом было ошибочным. Кардинальную задачу XX в. — государства с различным строем должны подняться над разделяющими их противоречиями и совместными усилиями исключить войну из жизни человечества — нельзя решить, сотрудничая с крайне реакционными и агрессивными режимами.
Из всех акций предвоенных лет пакт с Гитлером и связанные с этим пактом последующие действия вызывают наибольшие споры. Они — предмет дискуссий дипломатов, юристов, историков. Вопреки мнению ряда авторов официальная историография до сих пор находится в самом начале изучения многих важных аспектов пакта. Как и в других аналогичных случаях, она была скована трактовкой, завещанной самими творцами этого пакта. В своем выступлении 3 июля 1941 г. Сталин полностью оправдывал пакт, хотя Гитлер, Риббентроп и оказались «извергами и людоедами». Он утверждал, что СССР будто бы не мог отказаться от предложения о «мирном соглашении с соседней державой», что пакт обеспечил «мир в течение полутора годов и возможность подготовки сил для отпора». В этом был «выигрыш» СССР и «проигрыш» Германии. Выгоды последней сбрасывались со счетов. Вследствие же разрыва пакта Германия приобрела только «непродолжительный военный выигрыш». «Вождю» это представлялось «лишь эпизодом». Умалчивая гигантские потери Красной Армии, он говорил о «громадном политическом выигрыше», который будто бы получил СССР. Этот фактор был назван «серьезным и длительным». На деле «серьезное и длительное» отрицательное влияние на ход войны и на последующее развитие страны оказала неспособность Сталина, его военных и политических советников разумно использовать полученную отсрочку, ради которой в основном они заключали пакт. К сожалению, ни авторы 12-томника, ни авторы многочисленных частных трудов о войне за несколько десятилетий ни в чем существенном не дополнили эти суждения.
На первом плане в споре историков всегда был вопрос об оригинале секретного протокола — приложения к пакту. Дело в том, что в августе 1939 г. был опубликован только текст пакта, о существовании же тайного сговора о фактической ликвидации Польши как независимого государства знали немногие. Однако вскоре после 23 августа стали появляться прямые и косвенные подтверждения этого сговора. В 20-е числа сентября газеты СССР опубликовали, в частности, карту-схему разграничения советских и германских войск на территории Польши (части Красной Армии вступили в западные области Украины и Белоруссии 17 сентября)[205]. Есть и другие реальные факты. Встречное движение двух армий произошло без каких-либо крупных инцидентов, германские войска были отведены с ранее занятых ими территорий, в том числе и из районов Бреста и Львова. Показательна позиция Германии в момент воссоединения прибалтийских республик и Бессарабии, а также советско-финской войны. В январе 1961 г. В. Гомулка следующим образом объяснил всем известные факты: при заключении пакта «Советское правительство сделало оговорку, что в случае войны между Польшей и Германией Германия не может захватить украинских, белорусских и литовских земель, входивших в состав Польского государства, и что в случае поражения Польши эти земли будут заняты Советской Армией».
Однако спор, по характеру своему сугубо схоластический, продолжался. Западным и советским консервативным историкам суть была известна: между СССР и Германией проводилась граница по рекам Писса, Нарев, Буг, Висла, Сан. В «сферу влияния» СССР отходили наряду с украинскими и белорусскими землями также собственно польские земли Варшавского и Люблинского воеводств. Вскоре, правда, по дополнительному соглашению сторон линия разграничения была перенесена до Западного Буга. Теперь она стала в основном соответствовать восточным этнографическим границам Польши. Так был положен конец разделу Украины и Белоруссии, осуществленному в 1920 г. по Рижскому договору.
Пакт далеко не сводился к формуле о ненападении. Вопросы о том, был ли письменный протокол (и верна ли найденная его копия) или была устная договоренность, не имели принципиального значения. В отличие от мировой литературы в СССР пакт не был подвергнут научной критике. Именно этим воспользовались антисоциалистические и националистические экстремисты. Если б пакт был своевременно освещен, он не вызвал бы такую политическую волну, обычную задачу исторической науки не пришлось бы решать Съезду народных депутатов СССР. Впрочем, некоторым историкам решение даже такой высокой инстанции, опирающееся на достижения мировой историографии, не мешает по-прежнему отвергать существование секретных приложений.
В трактовке пакта и связанных с ним событий до последнего времени допускают много фактических ошибок. Утверждают, что вступление РККА в западные области Украины и Белоруссии будто бы было неожиданным для немцев, что это вступление не было связано с пактом. На самом деле соглашение 23 августа предусматривало такое вступление. Больше того, после вторжения в западные области Польши Германия стремилась ускорить вступление с востока войск РККА. Вслед за советской пропагандой тех лет ряд авторов пишет о «защите единокровных братьев». «Защита» — от кого? От Польши? Она пала. От Германии? Заняв их, она сама передала эти земли СССР. Утверждают, что советские войска будто бы вышли на линию Писса — Сан. Но в сентябре 1939 г. они не переходили линию Буга.
Крупным недостатком советской литературы является то обстоятельство, что решение заключить пакт с Германией, как правило, рассматривается вне связи с внешнеполитической деятельностью Сталина в целом. При этом остаются без ответа многие вопросы. Вследствие чего СССР оказался летом 1939 г. в такой изоляции, что заключил пакт даже с фашистской Германией? Какую роль в решении о пакте сыграли застарелые представления об англо-американском противоречии как главном, непонимание специфики фашистской формы империализма, страх перед германской мощью, реальной или вымышленной? Остаются не ясными и другие вопросы, кто к кому пришел — СССР к Германии или наоборот. В свете новых данных наивно звучат старые утверждения о «вынужденном» решении вступить в соглашение с Гитлером — это был договор равноправных партнеров. Односторонни или просто неверны суждения о «зондаже», «ультиматуме» Гитлера. Несомненно, он был чрезвычайно заинтересован в заключении пакта. Его адъютант фон Белов вспоминает, с каким напряжением ждал Гитлер известий из Москвы во время переговоров Риббентропа. Г. Хильгер, сотрудник германского посольства в Москве, свидетельствует: «оба государства шли навстречу друг другу весьма постепенно». Как показал Даши-чев, такое движение диктаторов началось сразу же после Мюнхена. Переориентация Сталина произошла в марте, может быть, даже в январе 1939 г.
Предысторию пакта нельзя ограничивать временем от предложения Гитлера о пакте до его подписания. После прихода фашистов к власти и ухудшения по их вине советско-германских отношений Сталин достаточно часто демонстрировал готовность восстановить эти отношения в духе Рапалло. В докладе на XVII съезде ВКП(б) он по существу оспаривал тезис о том, что СССР переменил «ориентацию» вследствие установления фашистского режима в Германии. «…Дело здесь не в фашизме, — подчеркивал «вождь», — хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной». Отметив далее, что «если интересы СССР требуют сближения с теми или иными странами… мы идем на это дело без колебаний», он в очень сдержанных тонах объяснил охлаждение советско-германских отношений приходом к власти «нынешних германских политиков». Так деликатно он назвал правительство Гитлера. По мнению Сталина, в политике Германии произошли лишь «некоторые изменения».
Западная пресса еще в те годы отмечала, что реакция СССР на захват Германией Австрии и Судетской области была сдержанной. Сталин публично не высказывал своего отношения к этим аннексиям, впервые он скажет об этом лишь 10 марта 1939 г. В западной историографии и публицистике доклад на XVIII съезде партии называют «речью о каштанах». В докладе очень резко было сказано, что СССР не будет «загребать жар» (таскать каштаны из огня) для западных держав. Можно считать это преувеличением. Но нельзя отрицать, что критика Германии в докладе Сталина была приглушена, главный удар часто он наносил по противоположной группировке государств. Он оставил открытым вопрос о направлениях советской политики, возможность для соглашения с Германией. Так и поняли его в Германии, оценив по достоинству. Фон Белов свидетельствует, что Риббентроп и Гитлер с удовлетворением обнаружили в докладе «заинтересованность советского диктатора установить отношения с Германией на дружественной основе». Показательно и другое. Молотов, выступая на сессии Верховного Совета СССР 28 августа 1939 г., подчеркнул, что «вождь» предвидел ставшее ныне фактом соглашение СССР с Германией.
Естественно, мы не имеем сейчас достаточно источников, чтобы утверждать о германской переориентации СССР. Шла борьба тенденций, но одна из них — прогерманская. Вполне можно допустить и то, что Сталин в эти решающие месяцы 1939 г. вообще не имел никакой концепции, не успев еще освободиться от мюнхенского шока. С одной стороны, он смещает с поста наркома иностранных дел Литвинова, сторонника коллективного отпора агрессии. Политический характер этого смещения был ясен и современникам, например, Рузвельту. В Германии также восприняли это как приглашение к сближению. Но Сталин вступает в открытые переговоры и с западными державами, не прекращая, впрочем, тайных переговоров с Германией. Вторые оказались более плодотворными. Московские переговоры с СССР вели лишенные полномочий второстепенные чиновники из Англии и Франции. В переговорах же с Германией СССР имел дело с всесильным канцлером, который обещал, предоставлял, гарантировал. Можно допустить, что Сталин увидел в пакте с Германией последний свой шанс, не имея ни желания, ни терпения ждать успехов на переговорах с англо-французами. Не случайно, что именно советская сторона прервала с ними переговоры, как только договоренность с немцами состоялась.
Изучая происхождение пакта, не следует ли учесть ряд обстоятельств, которые хотя и стали известными после заключения пакта, несомненно, были изначально изложены в нем. Таково появление в германско-советских официальных документах слова «дружественный». Важно выяснить, почему то, что в истории дипломатии всегда называлось вооруженным нейтралитетом, в отношениях Сталина — Гитлера стало называться «дружбой»? Не нужно ли учесть и сугубо личные моменты, помня о том, какой была роль Сталина и Гитлера в СССР и Германии? Нужно ли отбрасывать с порога соображения о «родстве душ двух диктаторов», англофобию Сталина и Молотова? Без изучения личного момента мы, очевидно, не сможем понять и странное доверие Сталина Гитлеру накануне нападения на СССР.
Был ли у СССР выбор или он был обречен заключить такой пакт? Некоторые авторы, вслед за Сталиным, категорически отрицают наличие выбора. Другие утверждают, что «выбор был невелик» — плыть по течению навстречу судьбе. Никто, однако, специально этим до сих пор не занимался. Были одни декларации. Никем не доказано, что возможности переговоров СССР с Англией, Францией были исчерпаны, что без согласия польского правительства пропустить войска РККА через территорию Польши военная конвенция СССР с этими государствами была исключена. Иными словами: мог ли СССР заключить военную конвенцию, пренебрегая этим отказом. Именно это и предлагала западная сторона на московских переговорах. Полностью ли использовали советские представители возможность опираться на явное расхождение позиций Англии и Франции? В то же время многие уже имеющиеся факты не укладываются в старые расхожие схемы. Достаточно ли мотивированными были отказ СССР от собственного единственного правильного принципа «мир неделим» и решение искать безопасность только для самого себя, а не для всех? Не без оснований Раскольников обвинял Сталина в том, что тот выжидает и качается как маятник между двумя «осями» (англо-французским и германо-итальянским блоками), хотя «единственная возможность предотвращения войны» заключалась в «скорейшем заключении военного и политического союза с Англией и Францией».
Кем доказано, что в случае отказа СССР от соглашения с Германией та немедленно напала бы на него с союзниками и даже в едином блоке всех капиталистических государств? Заметим вскользь, что тезис о нападении на СССР единого блока заимствован из сталинского же арсенала. Авторы тезиса игнорируют крайнее обострение межимпериалистических противоречий. Новый «крестовый поход» против СССР был маловероятен. В. Сиполс и некоторые другие советские и германские авторы, к сожалению, не замечают противоречий между их суждениями о заключении Советским правительством пакта 23 августа, вызванном будто бы опасностью немедленного нападения Германии, и их же тезисом о том, что «Гитлер не считал себя настолько сильным, чтобы напасть на СССР». Не изучены и другие возможные решения: Москва продолжает официальные переговоры с Лондоном и Парижем, затягивая одновременно тайные контакты с Берлином; заключает «чистый» пакт о ненападении с Германией без каких-либо дополнительных «дружественных» обязательств, выходящих за рамки нейтралитета, и активизирует переговоры с западными державами о подписании аналогичных соглашений; наконец, СССР отказывается от каких-либо соглашений со всеми державами. И снова повторяем: при всех вариантах политического урегулирования — постоянная боевая готовность РККА!
Длительное время нравственная сторона советско-германских пактов 23 августа и 28 сентября 1939 г. была в СССР вне критики. Мы не разделяем заблуждений ряда авторов, полагающих, что оба договора были выражением оборонительной стратегии. Ошибочно также оценивать пакты в политическом и, отдельно, в нравственном отношении. Поступать так означало бы возвращаться назад к Сталину, полагавшему, что политика может быть безнравственной. Даже он признавал аморальность сговора с Гитлером, делая его тайным. Часть историков, в их числе и авторы этих строк, считали, кое-кто продолжает считать, что сам по себе пакт от 23 августа был безупречен в этическом и юридическом отношениях, нехороши лишь дополнения к нему и пакт от 28 сентября. Утверждают, что ошибки Сталина и Молотова начались лишь после 1 сентября. В действительности же не было пакта без протокола. Именно протокол определял суть пакта. Кстати, он оказался единственной реализованной частью соглашения.
Открыто одиозным был пакт о «дружбе и границе», он дискредитировал СССР в глазах его сторонников, вводил в заблуждение советский народ и армию. Тезис об общей советско-германской границе означал признание германской аннексии Польши. Пакты попирали общечеловеческие принципы. Как было подчеркнуто на сентябрьском Пленуме ЦК КПСС в 1989 г., «советское государство, предпринимая различные меры для укрепления безопасности страны перед лицом фашистской угрозы, допустило грубейшие нарушения ленинских принципов внешней политики, отвергающей раздел сфер влияния. Мы это решительно осуждаем». В постановлении Съезда народных депутатов СССР «О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года» показано, что секретные протоколы находились «в противоречии с суверенитетом и независимостью ряда третьих стран». Советско-германские соглашения 1939 г. на самом деле стоят в одном ряду с Мюнхенским соглашением. Они продолжили «умиротворение». И в Мюнхене, и в Москве великие державы договаривались с агрессором за счет независимости малых держав и в ущерб самим себе. Эмерсон с полным основанием отмечает склонность Сталина к «подражательству в проведении полностью дискредитировавшей себя политики по отношению к Гитлеру». Характерно, что диктатор осудил западные державы: Чехословакию отдали как «плату». А сам он разве не «платил» Гитлеру за счет Польши? Некоторые авторы утверждают: не было возможности предотвратить нападение Германии на Польшу. Но была возможность не участвовать в разделе Польши. Соглашение от 23 августа — линия по Висле (к счастью, позднее исправленная!) — иначе как «разделом» не назовешь. В этом смысле нельзя не согласиться с Г. Колем и многими в Германии, которые осуждают «позорный пакт» 23 августа.