«Новые» историки объявляют «революционный» СССР главным, чуть ли не единственным виновником войны, изображают действия советской армии исключительно в темном свете, даже победу под Москвой называют «поражением» из-за очень больших потерь, а войну в целом — «проигранной» Советским Союзом. Эти авторы преувеличивают вклад западных союзников в разгром фашизма, требуют пересмотреть итоги войны. Они пишут об антинародной сущности партизанского движения, будто бы с самого начала инспирированного ВКП(б), НКВД, ставят на одну доску партизан и фашистских карателей. Воспринято мнение о Коминтерне и Национальном комитете «Свободная Германия» (НКСГ) как «инструментах» Сталина.

Наиболее одиозным явилось издание книг Резуна «Ледокол», «Аквариум» и др. В научном и нравственном отношении они не выдерживают критики. Специалист не найдет в них новых фактов и суждений. Составившая их основу гитлеровская легенда о «превентивной» войне уже подвергнута анализу в СССР и за рубежом. К сожалению, многие рецензенты не заметили, что под антисталинистской маской Резун и люди, стоящие за его спиной, фактически реабилитируют фашизм, противопоставляют реальной его агрессии предполагаемые, но не доказанные намерения Сталина, вслед за неофашистскими публицистами смешивают чисто политическое с сугубо военным. В справедливой и несправедливой войне армия может и наступать, и обороняться, вести боевые действия в своей стране и за ее пределами. Любой генштаб обязан разрабатывать любые варианты действий, в том числе и превентивные. Еще Клаузевиц писал о «прекрасном использовании упреждения» как о «преимуществе наступления».

Поражает реакция на книги Резуна некоторых наших ученых. Наука на Западе давно и недвусмысленно отвергла его опусы. В Москве же, в ущерб настоящей критике, охотно вернулись к давно решенным вопросам. В некоторых опубликованных журналом «Отечественная история» статьях говорится, что эти книги восполняют «информационный вакуум», служат «катализатором исследований». Спорный характер носит сборник «Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера?». Выделив в заглавии эти слова, в своих статьях составители и большинство авторов по существу говорят о войне агрессивной со стороны СССР. В ряде статей эта ложная версия подвергается критике. Но господствует в сборнике антинаучная тенденция.

Вслед за малоизвестными историками «новые» ввели в дело «тяжелую артиллерию». Опубликовали статьи члены академий, хотя и новички в литературе о войне. В статье А. Сахарова «Война и советская дипломатия: 1939–1945 гг.» (Вопросы истории», 1995, № 7) проводится идея о «небывалом возрастании роли низов общества». Она не согласуется с чем-либо известным о сталинизме, кроме его собственной демагогии. Тем более что автор сообщает и о «безоговорочном контроле» генсека, возрождении им (спустя 15 лет после краха царизма) «авторитарной власти» с ее, как считает автор, «колоссальными внешнеполитическими преимуществами». Не может быть принят и его тезис о том, что «народной» Отечественная война была до 1944 г. Но мог ли измениться ее характер из-за того, что союзные дивизии СССР и Польши в одном из сражений перешли на другую сторону Буга?

Сахаров ставит «кардинальный вопрос», какую войну готовил СССР — «оборонительную или наступательную». Сравнение с 1812 г. не усилило его позиций. Гитлер качественно отличался от Наполеона и других захватчиков. Сам автор пишет: «враг был настолько силен, беспощаден, коварен», что и «логика борьбы», и сложные взаимоотношения с союзниками диктовали СССР разгромить врага на неприятельской территории. Автор утверждает, что такой удар в 1941 г. «спас бы миллионы жизней». Однако при многих преимуществах Красной Армии перед вермахтом она была неспособна нанести такой удар. Кстати, ни Василевский, ни Жуков не считались «мастерами упреждающих ударов».

Мы разделяем мнение Сахарова о «глубоком воздействии на весь характер сопротивления революционно-социалистических народных ценностей, соединенных с традиционным русским (не только русским. — Авт.) патриотизмом». Идеи Октября еще жили в народе. Но мы не можем принять пронизывающую всю статью мысль о мировой революции как цели Сталина в войне. Впрочем, у автора встречаются и прямо противоположные суждения: Сталину присущи были царистские устремления; «вечные национальные интересы» вышли «на первое место». Фактически автор признает, что еще в 30-е гг. не только во внутренней, но и во внешней политике Сталин отказался от революционной романтики, лозунгов и тем более целей! В частично опубликованной в «Новом мире» записи его речи 19 августа 1939 г. и записке И. Майского «О желательных основах будущего мира» 11 января 1944 г. («Источник», 1995, № 4) за псевдореволюцион-ной риторикой четко прослеживается стремление занять позицию третьего радующегося.

Сахаров недооценивает специфику германского фашизма, чья глобальная захватническая программа исключала «союзы» с другими великими державами. К коалиции с СССР США и Великобританию побудили в первую очередь не их общественное мнение и не «сталинское руководство» (Запад «вождю» не верил), а сознание огромной опасности фашизма. Нельзя считать «во многом однотипными» цели гитлеризма и сталинизма, как и представлять СССР чуть ли не главным агрессором. Была ли когда-нибудь его внешняя политика «всемирной»? В статье есть и другие спорные положения. Так, автор пишет, что защищать или обличать сталинскую дипломатию якобы «совершенно бессмысленно». «Мораль здесь ни причем. В политике есть лишь результаты — победы или поражения». Но не возвращает ли нас такая постановка вопроса к первобытному праву: «победителей не судят»? «Умиротворение» лишь частично отражает суть сталинистской дипломатии первой половины 1941 г. Она не «действовала вполне в духе времени, решительно, масштабно, инициативно», как пишет автор. На деле Сталин, его политические и военные советники вели себя крайне нерешительно и противоречиво. Немецкие части пересекли оговоренные ранее границы не только в районе Нарева. Это не было «звонком к столкновению». Сталин сам оттягивал переход Красной Армией советско-польской границы. Пакт СССР и Японии (апрель 1941 г.) не мог стать «первым дипломатическим актом в развязывании второй мировой войны». «Советские аппетиты точно укладывались в геополитические российские приобретения XVIII–XIX веков»; «СССР вернул себе все, что ослабленная Россия утратила» в период гражданской войны, утверждает автор, забывая, что Сталин отказался от Люблинского и Варшавского воеводств, населенных поляками, и сохранил независимость Финляндии.

Как могла одна битва определить и «начало перелома», и переход стратегической инициативы из одних рук в другие? Неверно и политически вредно выделять «упорный характер (лишь. — Авт.) славянских народов». Вступление СССР в войну на Дальнем Востоке было, по мнению Сахарова, «грубейшим нарушением» пакта о нейтралитете. Но разве Япония соблюдала этот пакт, оказывая существенную помощь Германии, главному противнику СССР, и воюя с США, его главным союзником? «Холодная война» — не только ответ на победы СССР, но и продолжение традиционной политики Запада. И в 1941–1945 гг. антисоветская линия определенных западных кругов подчас парализовывала антифашистскую коалицию.

Ссылаясь на эту статью А. Сахарова, Ю. Афанасьев в сборнике «Война 1939–1945: два подхода» (1995) также стремится представить, будто бы у Сталина в 1941 г. были вполне определенные и последовательно осуществляемые политика и стратегия. Но это — фактическая идеализация «вождя». Уже в начале 1941 г., тем более после краха его курса 22 июня, на деле были неуверенность и метания из стороны в сторону, неадекватная реакция на быстро меняющуюся обстановку. В целом попытки этого академика сказать свое слово о войне производят не лучшее впечатление. Он сообщает, что Резуну понимание «подлинных целей» Сталина пришло как некое озарение («вдруг открылось»). Самому же автору потребовалось «углубленно изучать» войну с середины 80-х гг. За 11 лет он создал статью «Другая война: история и память». В ней мы нашли лишь пересказ известных нам по западной реакционной литературе предложений В. Резуна, Т. Бушуевой, М. Мельтю-хова, А. Сахарова считать сталинизм «народным», пересмотреть дату начала второй мировой войны, принять в кавычки слова «Великая Отечественная», пересмотреть роль СССР в войне и мире, объяснить поражение РККА 1941 г. неведомыми «гораздо более серьезными причинами», выяснить, выиграл СССР войну или проиграл. Как правило, автор воздерживается от каких-либо доказательств. Нам так и не удалось установить, где в этой статье кончается наука и начинается «антикоммунизм».

С тех же позиций написан и другой сборник, изданный РГГУ, — «Советская историография» (1996). В заглавной статье о «феномене советской историографии» Афанасьев тщетно пытается сделать некое глобальное обобщение. Но статья, как и весь сборник, дает весьма неполную и одностороннюю картину. Не нашли должного места в сборнике, например, военная историография, как и одна из ее бесславных страниц — разгромная «конференция» против А. Свечина. Последняя была видной вехой на пути сталинизации общественных наук. Обойдено молчанием Всесоюзное совещание историков 1962 г. Вводная статья задала нигилистический тон всей книге. Она написана под знаком «все советское — плохо». Характерны названия ряда статей: «Наука, не обретшая лица», «Убитая душа науки». Авторы многих статей нередко переходят на простой пересказ прошлого, на историческую библиографию. Обстоятельный анализ того или иного труда или творчества историка подменяют разбором отдельного его суждения.

В ряде статей господствует точка зрения: «основы идеологизации общественных наук были заложены по инициативе Ленина»; подлинное зло — не сталинизм, а «честолюбивые ревнители ленинизма». На деле же сами авторы многих статей следуют догматически искаженному марксизму-ленинизму. Те же политизированность, категоричность, несостоятельные обобщения. Можно ли отрицать, например, существенные различия в научном уровне разных разделов советской историографии, все ли поголовно советские ученые жадно ловили указания вождей, была ли «полной» изоляция советской историографии от зарубежной в 80-е гг., целесообразно ли изгонять из науки материалистическую историографию? Не сумели преодолеть многие авторы и другую порочную черту того «феномена». Они цитируют только «своих», делают вид, что они первыми исследуют данную тему. Проигнорирована, в частности, книга «История и сталинизм» (1991), хотя по содержанию своему она является главным предшественником «Советской историографии». Тем более что некоторые авторы второй во многом просто повторяют первую. Не лучшую традицию воспроизводит А. Логунов, посвящая треть статьи о «кризисе науки» своему «шефу» Афанасьеву, чьи полупубли-цистические статьи он называет «историографическим феноменом». Этот же автор проявляет старую привычку сводить историческую науку к ее наиболее отсталому в научном отношении участку — истории КПСС.

В. Кулиш в статье о советской историографии минувшей войны руководствуется методологическим авторитетом А. Яковлева, несостоявшегося политика и историка. Не вследствие ли этого автор фактически обошел молчанием сталинизм? В статье представлена, по меньшей мере, двусмысленная трактовка начала советско-германской войны и военно-политических целей СССР. Как о доказанном факте сообщает автор о «подготовке (СССР. — Авт.) к наступлению без должного укрепления обороны». Вторым и «воспользовалось германское руководство, опередив Советский Союз в нападении». О намерениях фашистов в Восточной Европе статья молчит. Так принято в этом направлении. Внимание сосредоточено исключительно на военных делах. Цели СССР разделены на «заявленные Советским правительством», совпадающие с интересами народов (разгром фашистского блока, освобождение захваченных территорий СССР, помощь другим народам) и «скрытые», которые будто бы «неожиданно всплыли в конце 80-х годов» — ликвидировать антисоветский санитарный кордон, выйти «на просторы Прибалтики», присоединить Бессарабию и Буковину, укрепить позиции на Балканах, «открыть свободный проход» через Босфор, освободить Южный Сахалин. Явно считая все эти намерения несправедливыми, автор заключает: изучение второй группы целей, «по-видимому, внесет серьезные коррективы в определение характера войны». Напомним, что вся мировая научная историография считает войну со стороны СССР безусловно справедливой. Лишь немногие в РФ (публицистка Е. Боннер и историк А. Сахаров) относят это к периоду с июня 1941 г. по июль 1944 г. Они следуют, в частности, за А. Власовым и другими авторами Манифеста комитета освобождения народов России (ноябрь 1944 г.)[189] или за современными неофашистскими публицистами (П. Карелл, ФРГ).

Обращаясь к предыстории названных претензий СССР, автор вспомнил даже Ивана Грозного, но преднамеренно не коснулся, по меньшей мере, спорных обстоятельств утраты Россией Прибалтики и Бессарабии (в то время оккупированных Германией и Румынией), западных областей Украины и Белоруссии. И главное, можно ли ставить на одну доску труднейшую борьбу со страшным пришельцем и частные намерения (правомерные и имперские), возникавшие в Кремле в 1939–1945 гг.?

В сборниках «Советская историография», «Исторические исследования в России», многих других изданиях постоянно находят место весьма посредственные статьи Мельтюхова о некоторых частных моментах предыстории войны. Мы не считаем необходимым анализировать все известные вариации на заданную тему, отметим лишь то, что их объединяет. Один из проповедников тезиса о «ледоколе», ученик консервативных учителей, автор недостаточно знаком с освещением избранной им темы в отечественной литературе. Так, на деле «роль союзников в войне» в СССР начали исследовать, как и «спорить о наличии» секретного приложения к советско-германскому пакту, о политическом характере войны Германии против СССР, задолго до 1989 г. Ошибочно сводить фактическое многоголосие новейшей литературы о предыстории войны к двум направлениям — официальному и оппозиционному. Это упрощение. Д. Волкогонова и Г. Куманева лишь при самой безудержной фантазии можно отнести к специалистам по этой теме, а В. Резуна — к ученым. Автор взялся рассматривать освещение всей проблемы в литературе СССР — РФ вне связи с соответствующей зарубежной, в первую очередь, с германской историографией. Это чрезвычайно ослабляет его позиции.

Мельтюхов, как правило, лишь сообщает различные точки зрения, не высказывая собственного мнения. Такая описа-тельность недопустима в науке. Историография же вообще немыслима без оценок и критики. Автор справедливо замечает слабую изученность темы «Красная армия накануне войны», такую же источниковую основу, осуждает апологетику и сам… впадает в ту же односторонность. Так, он безосновательно утверждает, что в предвоенных трудах советских теоретиков доминировала «идея внезапного упреждающего удара», ее «полностью разделяли» руководители НКО и ГШ. Ссылка на «мнение В. Суворова и И. Гоффмана» (ФРГ), уже отвергнутого наукой, не усиливает позиции автора. Вслед за ними он реабилитирует фашизм и обвиняет в агрессивности СССР, закрывает глаза на шоковое состояние советского руководства. Слабо подготовленный в военно-теоретическом отношении критик не сумел оценить освещение советскими историками всего комплекса вопросов, связанных с внезапным нападением на СССР. По утверждению Мельтюхова, некие «положения» Резуна «опираются на серьезную базу исторических фактов» и до сих пор «не поколеблены», а ничтожные по своему содержанию книги Резуна будто бы ставят «научные проблемы», содержат «новую концепцию».

Было бы ошибочным не замечать определенные достижения ряда авторов из «Советской историографии». Таковы новые материалы и мысли в статьях об архивном деле СССР — РФ или статья М. Ферретти (Италия), подлинного «диссидента» в этом сборнике. Касаясь современной отечественной историографии, он с полным основанием недоумевает, почему «на смену обличению сталинизма» пришла «радикальная критика Октябрьской революции, замешанная на ностальгии по царской России»; почему «демократы» стремятся не понять сталинизм, а «вычеркнуть» его из своей памяти; почему они нелепо восхищаются Пиночетом и Столыпиным и наделили Ельцина такой властью, что «открыли путь к авторитарному перерождению политической жизни». Автор пишет о нищих духом идеологах, вновь «претендующих на монопольное владение истиной». Они стремятся «избавиться от личной ответственности», проявляют нетерпимость и «безальтернативность мышления, леденящим образцом которого был Сталин». Они вновь возводят телевидение «в ранг агитпропа». Оно «бесконечно убеждает» в правильности «единственного пути — шоковой терапии».

Естественно, деление современной отечественной литературы о сталинизме и второй мировой войне на три направления весьма условно. Есть, в частности, книги, которые не могут быть отнесены ни к одному из названных направлений. Такова, например, «Тайная история России. XX век. Эпоха Сталина» О. Платонова (1996). Ее основные идеи — это монархизм, православие, великоросский шовинизм, антисемитизм, антизападничество, антисоветизм. По мнению автора, в 1930—1940-е гг. СССР был в центре вселенной. Вторая мировая война была направлена главным образом против СССР и России. При описании внутренней истории страны внимание автора преимущественно сосредоточено на проблемах «Сталин и церковь», «Сталин и евреи».

Глава вторая

Сталинизм и происхождение второй мировой войны

В литературе разных стран и направлений представлены самые различные точки зрения на происхождение второй мировой войны и причастность к этому СССР и его лидера Сталина. Пишут о противостоянии двух систем — капиталистической и социалистической. Но это, по крайней мере, некорректно. Было лишь одно государство (а не «система»), которое претенциозно называлось «социалистическим». Война же возникла внутри капиталистического мира. Место СССР в «мировом концерте» 30-х гг., как и его возможности столкнуть друг с другом своих вероятных противников, нельзя преувеличивать. По аналогии с первой выводят и вторую мировую войну из борьбы империалистических государств за рынки сбыта. Но фашистские инициаторы последней из этих войн далеко не ограничивали свои претензии лишь захватом рынков. Сообщают о «реванше германского империализма». Но он вернул утраченное им в 1918 г. в основном еще до 1 сентября 1939 г. Предлагают версию: «передел мира между Германией и СССР». Но несправедливо сбрасывать со счетов другие великие державы, так же как и ставить на одну доску Германию и СССР. Даже если будущие историки раскроют какие-то новые документы о соответствующих планах Сталина, его реальные действия нельзя будет сравнить с фактически совершенными Гитлером агрессивными действиями.